— Так вот, — начал он, приняв из рук хозяйки дымящуюся чашку и угнездившись поуютнее на диване, — было это в сорок девятом году. И не занимался я разведкой, и не думал о ней, потому что на мне лежали совсем другие дела. И среди других — материально-техническое снабжение. Или, вернее сказать, не среди других, а прежде всего потому, что, дорогой товарищ, в те годы снабжение не шло, как нынче, по проторенной дорожке, а мы ту дорожку сами торили. Любой вопрос мог вырасти в проблему. Конец навигации преподнес нам целый ворох таких проблем. В Восточно-Сибирском море ледокол вел к Амбарчику караван с грузами для нас. Там были танкер «Ненец», пароходы «Беломорканал», «Хабаровск» и еще какие-то, уж не помню. А у нас на подходе были два понтона с авиабензином в «пупсах». А «пупсы», брат ты мой, — это такие «куколки», которыми не поиграешь голыми руками: контейнеры из толстой стали на две тонны каждый. Как разгружать, когда нет пирса?
Вот такие дела мы обсуждали на совещании штаба группы, как вдруг, в самый разгар споров, дверь отворилась и вошел Леонид Васильевич. Мы по опыту знали, что появление командира группы в штабе усложнит нашу и без того нелегкую жизнь. Так произошло и на этот раз. Он обвел нас довольно хмурым взглядом и обратился к начальнику штаба.
— Александр Иванович, — сказал он, — дело табак. У нас один-единственный экипаж в наличии, Лебедева, так ведь? Придется и его услать. На ледовую, конечно. Обстановка с проводкой осложнилась, море забито тяжелыми льдами. Радировали из штаба проводки, вылетать надо немедленно.
Лебедев приподнялся, но командир остановил его движением руки.
— Погодите, еще не все.
Он нашел меня глазами.
— Николай Иванович, тебе придется лететь с Лебедевым.
— Мне? — удивился я. — Вот уж не думал угодить в ледовую разведку.
— Тебе, тебе, — сказал он немного нетерпеливо. — Бурханов ждет тебя в Певеке. С сюрпризом. Договоришься о приемке недоставленных генеральных грузов в наши хозяйства. А сюрприз в том, что нам направляют триста тонн свежей картошки. Свежей, понимаешь? А ты ему ответный сюрприз поднеси: мол, давайте, примем хоть картошку, хоть ананасы, у нас все готово.
Он захохотал и повернулся на каблуках, чтоб выйти, но остановился у дверей.
— Кстати, как решили насчет «пупсов»? Пирса-то нет…
— Ничего, справимся, — ответил я. — «Сухону» на острове Врангеля разгрузили без пирса, чем мы хуже? Отведем понтоны в район лесобиржи…
Я кратко объяснил ему, как надо сбросить контейнеры в воду и, подведя тросами и баграми к пологому берегу; отбуксировать трактором к месту хранения. Выдумка была немудреная, но произвела на командира впечатление.
— Ну хитрецы, — усмехнулся он. — Но пирс все равно строить надо.
— Надо, — согласился я и вышел, напутствуемый пожеланиями счастливого полета. Лебедеву сказал, что буду у самолета через полчаса.
К назначенному времени я стоял у переправы с чемоданом в руке, с кожаным пальто под мышкой и грустно глядел, как вдали гоняет с детворой по улице мой пес Мишка — он даже не заметил моего ухода. Солнце грело совсем по-летнему, термометр показывал 24 градуса, несмотря на конец августа, и хотелось позагорать, поваляться на берегу, чем соваться в этот долгий и, вероятно, изнурительный полет. Но дело есть дело, и я, вздохнув, полез в глиссер, который через двадцать пять минут высадил меня на Ванькином острове. Самолет уже вырулил на полосу, все члены экипажа стояли у трапа.
— Вольно! — крикнул я, подходя: уж очень по-военному они выстроились. — Вылет разрешаю, хватит дурака валять.
— Есть, товарищ главнокомандующий! — ответил Лебедев, блестя глазами. — Только, по правде сказать, ждем мы не тебя, а синоптика. Без тебя мы уж как-нибудь обошлись бы, а без сводки — никак.
— Вот ты как меня ценишь!
До сих пор мне не доводилось летать на самолете, оборудованном для ледовой разведки, и я сразу полез внутрь, чтобы загодя ориентироваться в нем. Что ж, это был обычный старый добрый ЛИ-2, на таких я, наверное, не один раз облетал земной шар по экватору. Только в фюзеляже стояли дополнительные бензобаки, да часть иллюминаторов по левому борту была заменена большим смотровым окном. Подсев к этому окну, я отметил отличный обзор из него. Заглянул в пилотскую кабину, но там было все как обычно, не считая калориферов для дополнительного обогрева. Оно и понятно: ледовикам приходится совершать длинные рейсы.
Я вернулся в пассажирский салон и уселся за маленький столик у смотрового окна, чтобы наглядно представить себе условия работы гляциологов. Но тут же вскочил и вышел наружу: к самолету бежал, размахивая листком бумаги, дежурный синоптик. Это был Корпий, он всегда носился бегом. Было восемь часов утра. Командир корабля, хмыкая, просмотрел сводку, пока Корпий, тыкая в нее пальцем, объяснял возможные отклонения. Сводкой Лебедев остался доволен и, поднимаясь по трапу, бросил мне:
— Ну ты везучий. По всей трассе ясная погода. Будет минутка, приглашу тебя в кабину, посмотришь, что это за ледовая разведка.
Мы шли курсом прямо на север. Глядя в иллюминатор, я видел убегающую назад тундру, по которой там-сям были раскиданы небольшие озера. Тундра стояла вся зеленая, осень еще не коснулась ее. Когда я оглядывался назад, поверхность озер ярко блестела на солнце.
Не прошло и часу, как впереди показался берег моря. Дальше, насколько хватал глаз, все сверкало ослепительной белизной, — видно, нагонная волна пригнала много льда. Нам предстояло пересечь зону ледяных полей и выйти к чистой воде.
Здесь надо объяснить такую особенность наших широт: судоходство решительным образом зависит от того, куда соизволит подуть ветер. Даже в летние месяцы северный ветер в считанные дни нагоняет такие массы льда, что море на сотни километров одевается у берегов непробиваемым ледяным покровом, и ледоколам приходится пыхтеть вовсю, чтобы подвести судно к любому порту. Вот тут-то и работа ледовой разведке! Напротив, задует теплый южак — и в какие-нибудь сутки берег чист, море чисто, всю эту страшную громаду угнало невесть куда, плавай — не хочу. В утро нашего вылета северный ветер кончился, но льды стояли крепко. Так или иначе, предстояло вызволить караван, окруженный в Восточно-Сибирском море сплошными льдами.
Меня уже некоторое время похлопывали по плечу, но я как-то не вдруг оторвался от сказочной панорамы за окном. Это был второй бортмеханик Миша.
— Что вы зрение портите! — укорил он меня. — Наденьте защитные очки и любуйтесь. Много тут наработаешь без очков. А еще лучше бросьте это дело, давайте чай пить. Еще насмотритесь.
— И то!
Лучше нет горячего крепкого чая для поднятия настроения! Мы уселись пить чай, мирно беседуя под ровный гул моторов, тянувших и тянувших нас вперед.
— Все бы ничего, — вздохнул Миша, — одно вот только… Нет, работа мировая, ничего не скажешь. Куда уж лучше — запчастей навалом, двигатели сменить — пожалуйста…
— А что же одно-то? Что тебе не нравится?
Миша покосился в левый иллюминатор, за которым по-прежнему медленно проплывали льды. Казалось, его смутил мой простой вопрос, хотя этот разговор начал он сам. Ответил он не сразу.
— Стрижка не нравится.
— Что? Что?
Я решил, что ослышался.
— Стрижка, говорю. Ну когда командир снижает машину до самого некуда и чешет прямо над всем этим шурум-бурумом. — Он поежился. — Как-то не по себе. Вы не думайте, — торопливо добавил он, — я не боюсь. Полторы тысячи часов налетал, слава тебе… Везде побывал я, над горами и над морями. А как примется он по льдинам стричь — ну неприятно, и все тут!
Несколько озадаченный, — ну как тут реагировать? — я сказал наугад:
— Ну, ну, Миша! Константин Николаевич тоже не ребенок, голову в петлю совать не будет. Небось дома семья.
— Это, конечно, так, — согласился Миша, но в его голосе не было убежденности. — Чушь я порю, Николай Иванович, не обращайте внимания.
Он пошел к двери пилотской кабины, но вернулся, чтобы закончить, не в лад со своими же словами:
— Вот начнется стрижка, попроситесь в кабину. Хочу знать, что тогда скажете.
Я усмехнулся.
— Ладно, Миша, все доложу, как есть, будь спокоен. Кстати, Константин Николаич сам обещал пригласить в кабину.
За разговором время тянулось не так медленно. Я даже удивился, взглянув на часы: шел четвертый час полета. Как раз показалась кромка льда и чистая вода за ней. Мы развернулись направо и пошли вдоль кромки льда на восток: нужно было выйти на траверз ледокола, ведущего танкер «Ненец» к чистой воде.
По правую руку от нас до самого горизонта громоздились обдутые ветром голубовато-зеленые льды. С высоты шестисот метров хорошо были видны обширные ледяные поля, ровную поверхность которых перебивали вздыбившиеся там и сям льдины, своего рода миниатюрные айсберги — результат страшного давления со всех сторон, производимого волнами и ветром. Мы долго шли по кромке, и нигде я не обнаружил разводьев. Как тут ходят суда? Непостижимо. Даже когда мы вышли на траверз, я не мог заметить никакого изменения в состоянии льдов.
Теперь самолет понемногу снижался — потому, как я понимаю, что от поверхности льда исходило испарение, затянувшее горизонт дымкой, как будто и не очень плотной, но мешавшей наблюдениям с большой высоты. Я видел, как гляциологи выложили на столик у окна свои планшеты и блокноты: работа началась. Через пассажирский салон прошел Миша, болезненно сморщив лицо.
— Ну я пойду, стрижка началась.
Я усмехнулся, потому что на меня «стрижка» не произвела пока особого впечатления, и проводил его взглядом. За бензобаками в углу стояла походная постель, туда он и держал путь. Что ж, если человеку так легче…
Самолет прочерчивал намеченный маршрут движения ледокола короткими поперечными галсами, километров по двадцать в каждую сторону. Я бросил взгляд на гляциологов — они лихорадочно работали, строча в блокнотах, нанося увиденное на карту разведки и время от времени перебрасываясь словами. Они-то, конечно, замечали до тонкостей строение и расположение льдов, ну а для меня это, сами понимаете, китайская грамота. Так что через час-другой я устал пялить глаза на льды, льды и льды, которые мельтешили и справа, и слева, и, откровенно сказать, начал позевывать, слов