И здесь нам представится возможность восхититься зрелищем самой широкой магистрали этого города — авениды 9 июля и не без иронии пофилософствовать о парадоксе современной, слишком автомобилизированной цивилизации. Рассчитанная на пропуск двенадцати транспортных потоков в каждом направлении, эта авенида превратилась в гигантскую стоянку автомашин. И это несмотря на то, что под ней уже сооружены подземные гаражи.
Этим маршрутом: Каминито, площадь Мая, Каса Росада и Конгресс, Ривадавия и Флорида, Корьентес и авенида 9 июля — туристические компании исчерпывают программу экскурсий по аргентинской столице. Мы же в поисках ответа на вопросы «Что же это такое, Буэнос-Айрес, и кто они-портеньос?» отправимся от центра к окраине, в квартал, который называется Матадерос, что означает «Бойни».
Каждому городу хочется иметь что-то свое «самое-самое». Нью-Йорк издавна гордился самым высоким зданием в мире — «Эмпайр стэйт билдингом», а потом перекрыл этот рекорд двумя башнями Всемирного торгового центра. Мексиканцы утверждают, что именно в Мехико находится самая длинная улица на земле — Инсурхентес. Москва славится на весь мир своим самым красивым, самым дешевым и четко работающим метрополитеном. Буэнос-Айрес может включить в знаменитую книгу рекордов Гиннеса так называемый «Меркадо де Асиенда». Это самый крупный в мире рынок скота, через который проходит весь мясной рацион самой аргентинской столицы, близлежащих городов, поселков и сельских районов, а также экспорт мяса за границу.
Именно здесь, и только здесь, в пролетарском районе Байреса — Матадерос, а не на нарядной Флориде, не на переполненной туристами Каминито, не на парадной авениде 9 июля можно увидеть портеньо, одетого в рабочий комбинезон. Точнее говоря, в кожаные штаны и грубую куртку гаучо-скотовода.
Солнце еще всходило, город лишь начинал просыпаться, а основные торговые операции здесь уже давно были завершены. Когда мы приехали на рынок, загонщики рассортировывали по загонам, отправляли на весы, перегоняли из одного кораля в другой, грузили на машины доставленный вчера вечером в столицу и проданный сегодня ночью и утром для забоя скот. Работа эта весьма сложная, требует виртуозного владения конем, с помощью которого всадник-загонщик направляет, подстегивает, регулирует и, если понадобится, обращает вспять мятущиеся лавины коров и быков.
Сразу же бросилось в глаза, что и в эту древнюю сферу человеческой деятельности уже проникли достижения научно-технического прогресса: наряду с обычными бичами у загонщиков появились и электрические жезлы. Животное получает не очень сильный, но достаточно чувствительный электрический разряд и проворнее бежит в нужном направлении. Кроме того, у многих загонщиков в руках — миниатюрные транзисторы-передатчики, с помощью которых они координируют свои действия и связываются с диспетчерским пунктом. В иные дни через эти загоны проходит до пятидесяти тысяч голов знаменитого, считающегося лучшим в мире аргентинского скота.
Аргентина — один из крупнейших в мире экспортеров мяса, а животноводство издавна было одной из главных опор национальной экономики. Да это и понятно, ибо вряд ли найдется на земле другая страна, которая обладала бы такими отличными, буквально идеальными условиями для разведения скота: бескрайние пампы с обильно произрастающими сочными травами и мягкий климат. Скот здесь круглый год на подножном корму, он практически не нуждается в уходе. Еще со времен Педро де Мендосы главная забота гаучо-скотоводов долгое время сводилась к тому, чтобы не растерять коров и быков, разбредавшихся по этим самым лучшим в мире выпасам, простирающимся на сотни тысяч гектаров. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в этой стране, где даже сейчас на каждого жителя приходится более трех голов крупного рогатого скота, мясо всегда было очень дешево, и бифштекс издавна стал не просто основным элементом дневного рациона, а такой же этнографической особенностью жизни, какой может служить кружка пива для баварца или вареный рис для китайца. Правда, уже канули в безвозвратное прошлое те счастливые времена, когда домохозяйки, отправляясь в мясную лавку, придирчиво перебирали не только сорт мяса: «вырезка», «грудинка», «задняя нога», но и знакомились с табличками, с точностью извещавшими, сколько часов назад забиты данный бычок или корова. Здесь каждый искал для себя оптимальный вариант: с одной стороны, мясо должно быть, разумеется, свежим, но вместе с тем ему необходимо «отвисеться», ибо многие не любят «парильяду» прямо из-под ножа, когда в куске слишком много крови.
Именно в те, повторяю, давно ушедшие времена существовал в этой изнемогавшей от избытка мяса стране удивительно гуманный закон, по которому человек не мог быть осужден или подвергнут наказанию за кражу еды, если он был голоден. Тоже, согласитесь, любопытный штрих к психологическому портрету нации…
Но мясо, как я уже сказал, не только основной продукт питания для самих аргентинцев, но и является основой экономики страны с тех незапамятных времен, когда еще не было холодильников и обильные животноводческие «урожаи» аргентинской пампы обращались в солонину и кожу. В середине прошлого века предприимчивый британский капитал нашел отмычку для этих несметных, но не освоенных до тех пор сокровищ строительством железных дорог. Еще в 1854 году британский предприниматель Уильям Уипрайт получил концессию на строительство первой железной дороги из Росарио в Кордобу, а заодно прихватил в качестве дара аргентинского правительства полосу земли вдоль дороги десятикилометровой ширины. Рельсы только еще начинали прокладывать, а англичане уже поспешили организовать фирму, которая занялась спекуляцией этой землей: «подарок» аргентинского правительства был разделен на небольшие участки, и они в большинстве своем были втридорога проданы… тому же правительству, которое подарило Уипрайту эту землю!
Ну а там, где англичане оставили подаренные земли за собой, возникало нечто напоминающее аргентинскую колонию Великобритании: клубы, бассейны, спортивные площадки, эксклузивные — только для англичан! — магазины.
Построив железные дороги, английские компании стали взимать бешеные сборы за перевозку грузов, в первую очередь мяса и кож, из глубинных районов аргентинской пампы в Буэнос-Айрес, то есть в порт, откуда открывалось окно в Европу. А поскольку две трети железнодорожной сети принадлежали англичанам, нетрудно понять, какие барыши огребали дельцы, окопавшиеся в Сити. Причем каждая из английских частных компаний строила дороги на свой манер, и в результате железнодорожные пути здесь до сих пор отличаются поразительной чересполосицей: в стране — шесть видов колеи! Можно себе представить, как затруднена перевозка грузов.
С появлением холодильников и рефрижераторного флота прибыли британских дельцов достигли поистине умопомрачительных размеров. Посудите сами: аргентинский скотовод, владелец поместья где-нибудь под Кордобой, должен был, во-первых, раскошелиться на перевозку своего скота по британской железной дороге до принадлежащего английской же компании холодильника под Буэнос-Айресом в устье Ла-Платы. Затем застрахованное (опять же у британских страховых фирм) мясо отправлялось на английских судах в Великобританию, где при выгрузке груза британский лев «откусывал» от каждой коровьей туши еще по куску в виде таможенных сборов. Естественно, все эти поборы с британской педантичностью вычитались из стоимости каждого проданного англичанам окорока. И в этом, между прочим, тоже кроются давние истоки и причины мощного антианглийского взрыва, потрясшего в 1982 году страну во время вооруженного конфликта из-за Мальвинских (Фолклендских) островов. Следует, однако, пояснить, что во второй половине двадцатого столетия английский капитал в Аргентине был сильно потеснен американским: в 1967 году капиталовложения США составляли уже половину всех иностранных капиталовложений в этой стране, а доля Великобритании упала до двадцати процентов.
Впрочем, вернемся на рынок скота в Матадерос.
Его невозможно окинуть взглядом: на площади в тридцать два гектара помимо пяти с половиной тысяч загонов, бесчисленного множества весовых, диспетчерских контор, разместились большой гараж, четыре банка и даже собственная радиостанция. Над загонами во всех направлениях проложены железные мостки, напоминающие пешеходные переходы, которые перебрасываются на вокзалах через железнодорожные пути.
Рикардо — один из администраторов этого гигантского хозяйства — рассказывает, что в последние несколько недель оборот ярмарки скота несколько снизился: в стране прошли сильные ливни, вызвавшие наводнения. Возникли трудности с транспортировкой. Цены подскочили сразу на 25 процентов. Но в ближайшее время ситуация должна нормализоваться.
Рикардо провожает нас до самого конца: до последних загонов, откуда гигантские грузовики везут скот на забой. Долгое время главной городской бойней было находившееся неподалеку муниципальное предприятие «Лисандро де ла Торре», управлявшееся городскими властями. Однако с появлением множества частных боен, в том числе принадлежащих американскому капиталу, «Лисандро де ла Торре» не выдержала конкуренции, закрылась и частично уже снесена.
Я благодарю нашего гида и, прощаясь, спрашиваю, из каких мест он родом.
— Я — портеньо, — отвечает Рикардо. — Родился в квартале Сан-Тельмо. Но семья моя родом из Германии. Отец приехал из Мюнхена в двадцать втором году.
— И кем же он был?
— Башмачником. Услышал, что в Аргентине хорошая кожа. И отправился сюда в надежде разбогатеть.
— Ну и что же?
Рикардо разводит руками. Все ясно без слов: еще одна типичная история безуспешной погони за «синей птицей счастья». За наивной мечтой о спасительном Эльдорадо. Подобно родителям Рикардо, миллионы бедняков ехали в эту страну в поисках лучшей доли. Именно бедняков, с какой стати пустятся в дальнюю дорогу через океан преуспевающие немецкий бюргер, испанский винодел или итальянский землевладелец? А нашли ее, эту долю, единицы. Именно единицы. В противном случае эта страна давно уже стала бы раем земным. Но ведь это же, увы, не так: эмигрировавший в Баирес бакалейщик из Неаполя и здесь оставался бакалейщиком, а сапожник из Мюнхена обычно не превращался тут в обувного короля. Не потому ли, считает англичанин Джордж Микеш, «над Аргентиной царит какая-то всеобщая ностальгия»? И не потому ли нет на свете музыки печальнее, чем аргентинское танго?