рь. Нина берет фотоаппарат с телеобъективом, рюкзак с кольцами, записную книжку и карандаш. Мой багаж легче — пробирки со средами, куда надо собрать помет птенцов.
Поистине не позавидуешь орнитологам, которым надо пометить не одну сотню птенцов. А птенцы, естественно, не согласны — они вырываются, удирают из гнезд, ловко цепляясь за ветви длинными пальцами, иногда падают в воду и пытаются плыть, шлепая неоперившимися крыльями в «пеньках».
Мои же задачи птенцы облегчают сами: стоит схватить цапленка и поднести к его кургузому заду пробирку, как он, испуганный, выстреливает в нее струйкой белой жидкости.
Эти уродцы с зеленой кожей, которые ползают по ветвям, с немигающим рептильным взглядом и длинными клювами испускают хриплые, квакающие звуки и трескотню; все это уже смутно знакомо… Где же это все я мог видеть, или слышать, или читать? И вдруг меня осенило: ну конечно же «Затерянный мир»!
«…За кромкой камыша поблескивали подернутые зеленью стоячие лужи. Место было мрачное само по себе, но, глядя на его обитателей, мне невольно вспомнились сцены из седьмого круга Дантова «Ада». Здесь гнездились птеродактили — сотни и сотни птеродактилей! Котловина так и кишела ими — детеныши ползали у воды, а их отвратительные мамаши высиживали на отмели яйца в твердой желтоватой пленке. Вся эта копошащаяся, бьющая крыльями масса ящеров сотрясала воздух криками и распространяла вокруг себя такое странное зловоние, что у нас тошнота подступила к горлу…»[47].
Действительно, примитивные птицы — цапли и бакланы — сохраняют в своем облике, особенно в младенчестве, много рептильного, унаследованного от предков — пресмыкающихся. Размышляя о преемственности между рептилиями и птицами, я не заметил, как оказались заполненными все пробирки, а вскоре и у Нины кончились кольца. Пора домой.
Когда Василий Литвинов, научный сотрудник заповедника, изучающий хищных млекопитающих, предложил мне поехать с ним на ночной учет зверья, я немедля согласился. Нина тоже составила нам компанию. Ее интересовали египетские цапли, и в поисках их мы забрались довольно далеко. По дороге устроили привал, зажарили на импровизированных — из прутьев тамариска — вертелах огромного меднозолотистого сазана — им нас одарили местные рыбаки.
И вот мы едем дальше, и вскоре в предзакатном свете перед нами открывается картина поистине африканская. Стадо огромных черных буйволов неторопливо бредет по степи, а на загривках у них раскачиваются египетские цапли. Другие вышагивают за буйволами следом. Правда, здесь необходимо оговориться. Домашние буйволы Азербайджана, хотя внешне очень смахивают на африканских, имеют родоначальником индийского буйвола, что же до египетских цапель, то всюду, где они есть, — в Азии, Африке, Америке — они также неизменно сопровождают стада диких и домашних копытных, склевывая у них со шкуры клещей и подхватывая вспугнутых ими кузнечиков. Нафотографировавшись, мы двинулись в обратный путь. Василий и я стоим в кузове бортовой машины. Ветер бьет в лицо; уже полностью стемнело; в ушах — стрекот ночных насекомых. Как же подсчитывать встреченных ночью на полном ходу зверей? Оказывается, очень просто. Ночной учет хищников Василий ведет по… их глазам. У разных зверей глаза светятся по-разному. По отсвету, а также по величине точек, расстоянию между ними, высоте их расположения над землей Василий безошибочно определял встреченного хищного зверя.
А хищников в заповеднике много. Это куницеобразные: ласка и перевязка, завзятые «грызунятники»; недавно обнаруженные здесь выдра и барсук, который не замедлил нам в эту ночь показаться. Его нисколько не смутили направленные на него фары. Так же спокойно, стелющимся шагом брел серебристо-серый зверь с мордой словно бы в черной маске, что-то вынюхивая, выкапывая и поедая на ходу.
Василий сказал, что барсуков всегда мало пугают свет и машина и они занимаются своими делами у непрошеных зрителей на виду. Есть в заповеднике звери и покрупнее, и поосторожнее — это лисица, шакал, камышовый кот, волк. Последний на ночных учетах почти не встречается, уходит сразу, заслышав шум автомашины.
В первый мой вечер в заповеднике сотрудники нашей лаборатории, люди в общем-то далекие от дикой природы, рассказали мне, что недалеко от поста волки напали вчера на корову. Я не придал особого значения этому рассказу. Но вскоре мне пришлось убедиться в его достоверности самому. В знойный полдень мы сидели в палатке с моим помощником по сбору гидробионтов Александром Носачевым и лениво переговаривались, разморенные июльской жарой. Топот стада коров, промчавшихся мимо палатки, прервал нашу беседу.
«Чего это они, от жары сдурели?» — сказал Носачев и шагнул наружу. «Волк!» — заорал он не своим голосом. Я выскочил из палатки и успел увидеть, как бежавший по следу коров крупный волк, резко крутанувшись на месте, исчез в ежевике.
Через неделю атака волков на коровье стадо близ поста повторилась. Опять она была безуспешной — снова помешали люди. Услышав тревожное мычание, мы помчались туда, откуда оно доносилось, на нашем «газике», и опять нам встретился нахально сидящий на дороге волк, который явно не знал, как подступиться к забившейся в тростниковые крепи корове. Корова погрузилась в воду почти полностью — торчали лишь голова и спина. Как и в первом случае, волк не стал дожидаться нашего приближения и нырнул в кустарник.
Четвертая охота стаи увенчалась успехом. На сей раз жертвой оказалась кобылица. Мы отправились с Василием на «место ночного преступления», которое к середине жаркого летнего дня разыскать не составляло труда по запаху. Частокол белеющих ребер, почерневшая от крови земля, следы борьбы… Что и говорить, зрелище малопривлекательное. Лайка Василия, увязавшаяся за нами, не отказала себе в удовольствии вываляться в остатках падали. Очевидцы, которые рано утром прервали волчий завтрак, рассказали, что волков было пятеро — четверо прибылых и волчица. По мрачной иронии судьбы оказалось также, что лошадь принадлежала известному в заповеднике истребителю волков, шакалов и других хищников Алиашрафу. Его хитро замаскированные капканы были расставлены вокруг заповедника, создавая дополнительную линию охраны от нежелательных посетителей. Выходило, что за месяц моего пребывания в Кызылагаче в окружности радиусом 500 метров от поста охраны заповедника волки четырежды нападали на домашних животных.
О «волчьей проблеме» сейчас очень много говорят и пишут — и не только биологи. Как удачно заметил крупный наш эколог, покойный академик С. С. Шварц, есть две отрасли знания, судить о которых безапелляционно считает себя вправе почти каждый, — это медицина и охрана природы. В самом деле, кому не приходилось выслушивать суждения и рецепты доморощенных «медиков» и глубокомысленные обывательские замечания о том, каких зверей надо истреблять, а каких надо беречь, о вреде спортивной охоты и далее в том же духе. Почему-то о квантовой механике или математической логике так, с налета, никто судить не берется, а ведь экология ничуть не менее сложная дисциплина.
Резкий поворот в отношении к волку кроется, на мой взгляд, не в том, что вскрыли-де наконец его санитарную роль, ведь мало кто любит стервятников, гиен, шакалов, куда более «прилежных» санитаров, чем волк. Утверждение о санитарной роли волка сродни средневековому фольклору о «благородных разбойниках». В популяциях копытных не так уж много больных животных, чтобы они могли служить кормом для волков. Волки следуют за стадами, а больные, как правило, ведут одиночный образ жизни, и найти их труднее. Конечно, наткнувшись на такою одиночку, волк им не побрезгует, но, сьев его, он, как правило, разносит возбудителей эпизоотии по всей округе с экскрементами.
Уместно вспомнить, что ностальгическое чувство к исчезнувшему волку родилось в тех странах, где его выбили давно и начисто. Во всех этих краях процветает многотысячное поголовье оленей, лосей, муфлонов, косуль, ланей, серн, и благоденствуют все эти звери без всякой «помощи» со стороны серых санитаров.
Перенимать это настроение некритически нам не след: волков у нас пока что много, а местами и слишком много. Безусловно, волк украшение нашей фауны, это прекрасный, совершенный зверь и, как любой представитель животного мира, он интересен не только для науки, а имеет и эстетическое значение. Вспомним хотя бы, какое место этот зверь занимает в мировой и русской культуре — фольклоре, живописи, литературе. Никто не собирается проповедовать его полное истребление. К волку нужен подход дифференцированный, как и к любому неоднозначному, неординарному явлению. Где-то его численность надо оставить на нынешнем уровне, где-то надо снизить, с чем никак не могут согласиться адепты волка — люди, большей частью с ним знакомые лишь по переводным книжкам.
Ясно одно: волкам сейчас в Кызылагаче, да и во многих других местах, привольно. В силу причин, о которых мы писали, стало в заповеднике гораздо больше кабанов. Их сейчас около тысячи; волки «откликнулись» на это, доведя свою численность до восьмидесяти. Конечно, старый секач, вооруженный двадцатисантиметровыми клыками, для волка недоступен. Основная добыча — молодые кабанчики. Но не одними кабанами сыты волки заповедника. Василий Литвинов видел однажды, как волк волочил метровую щуку. Во время частых заморов они превращаются из охотников в рыболовов, наведываются летом на бахчи, лакомятся спелыми арбузами. Правда, по части дегустации арбузов волку далеко до шакала — другого распространенного в Кызылагаче хищника. Хотя шакал и зачислен в отряд хищных, он более собиратель по природе. Вскрыв убитого шакала — а Василий перепотрошил их уйму — и сравнив длину его кишечника с длиной кишечника лисицы того же размера, мы убеждались, что у шакала он в три раза длиннее. Это физиологическое приспособление помогает шакалу в равных количествах потреблять животную и растительную пищу. Ассортимент его кормов включает 90 наименований, и недаром его прожорливость стала нарицательной. В желудке одного шакала обнаружили полиэтиленовую обертку от колбасы, бумагу и кусок мыла, завернутый в газету. Из живно