— В старину не было дорог на этих обрывах, осыпях, кручах, нависших над реками. Были овринги. Оврингов теперь почти не увидишь, разве что по Бартангу да над Пянджем на афганской стороне. Оврингов нет, а слово осталось, широко разнеслось, стало ключевым, символическим, межъязыковым. Таким, как бархан — о пустыне, гать — о болоте, овринг — о Памире.
Овринг — это навесная тропа над пропастью. Идея тропы-лестницы, позаимствованная альпинистами. Но не титановые крючья — деревянные клинья вбивали мастера в трещины; клали поверх балки и бревна, хворост и дерн, обвязывали веревками, зажимали рогатками, обкладывали валунами. Что же сказать о тропе для воды — овринге-арыке над пропастью на пятикилометровой высоте? Едешь по Ишкашиму и Вахану и до сих пор видишь на склонах, на обрывах горизонтали каналов-пыранов. Их строили, как овринги строят, только больше труда, точнее расчет, ведь по тропе должны идти не ноги и не копыта, а быстрая, все размывающая горная вода. И клинья, и бревна, и хворост, и камни, и дерн кусок к куску, да так, чтобы вода шла по траве, скользила, и солома, и тряпки, и старые кошмы шли в ход, — рассказывал Тогабек. — Большие камни сталкивали вниз; глыбы раскаляли, поливали водой, чтобы трескались, самые большие валуны, размером с дом, обходили, строили искусственные стенки — акведуки — на ивовых подпорах. Впадины заполняли камнями, щебнем, хворостом.
Сделаны эти оросительные сети продуманно и экологично. Почвы в Ишкашиме и Вахане легкие, почвенный слой тонкий, легко уносимый водой. Воды стремительные, чистые, почти дистиллированные, бедные взвесями. За километр, два, три от места забора воды, от «головы» до поля, нужно было замедлить бешеный бег ручья, сделать его плавным течением, иначе не друга, не помощника приведешь к себе на поля, а взбешенного врага, уносящего с поля почву и жизнь.
Здешние оросительные системы идеально вписаны в рельеф: крестьяне знали об опасности эрозии и умели бороться с нею. Арыки обходят поле по периметру, борозды всегда поперек склона, скорость воды замедлена множеством поворотов, водосливов, ловушек, шлюзов, регулирующих количество воды в арыке. Земля, камни, хворост, глина. Шлюзы запираются каменными плитами. Каналы и шлюзы — предмет неустанной заботы каждой семьи и всей общины; мы не раз видели, как рядом с бульдозерами и экскаваторами Большой мелиорации трудятся люди на объектах мелиорации древней, чистят от камней арыки… Вся жизнь крестьянина была регламентирована строгим сводом правил, за соблюдением которых следили община, духовник и властитель — пир и его помощники — халифа…
Этнограф Икромиддин Михиддинов пишет о книге «Рисолаи дехкони» (Трактат земледельца), обнаруженной им в кишлаке Рын в Ишкашиме. Здесь собраны легенды, верования, обычаи, связанные с земледелием от сотворения мира, от Адама. Всем здесь известно, что бог изгнал Адама из рая за то, что он попробовал пшеничного зерна.
Бобои Одам (дед Адам) научил земледелию своих потомков. Он здесь и бог земледелия. Когда строить арыки и когда их чистить, когда начинать пахоту, сев, первый, второй и последующие поливы, когда и как убирать, обмолачивать, сеять, веять, как хранить и как готовить хлеб — обо всем говорилось в «Рисолаи». Сегодня это уже легенды. Этнографы отмечают, что даже старики не знают «ни одного изречения из заветной книги».
Смешными могут показаться памирские поля-лоскугы людям, привыкшим к пространствам Каршинской или казахских степей, к вольным просторам Украины… Примитивными покажутся культура земледелия, технология, не знавшая железа даже в начале нашего века, жалкой земля, которую недавно пахали деревянной сохой… Куда как величавее мощные трактора, многокорпусные плуги, многотонные катки! Куда серпу сразиться с «Колосом»! Но уходя все дальше и дальше по крутой спирали эволюции и прогресса, не грех бы с высоты нового знания и понимания перелистать старые книги, пересмотреть набитые рухлядью чердаки прошлого — нет ли там чего-нибудь ценного, не столько даже в своей материальной воплощенности, сколько в идее, неожиданной и забытой под наносами и модами веков.
Примитивна, слов нет, большая ваханская соха — луп-супундр (в Ишкашиме — катта-успер)… Но деревянные сохи Памира не переворачивают пласты земли, а только рыхлят ее. На ровных участках в дело шел «дзыклай-супундр» — маневренная, легкая соха, дающая возможность нарезать неглубокие борозды. Железо ценилось на Памире, как золото, наконечники сох чаще делали сменными деревянными — из абрикоса и облепихи. Боронили плетнями-волокушами или того проще — снопом колючек из веток той же облепихи. Строго соблюдали севообороты: при бедности землей не забывали держать ее под парами. Как пишет И. Мухиддинов, после удобрения плодородной лёссовой земли в первый год сеяли ячмень, во второй — без удобрения — пшеницу, потом опять без удобрения — бобы, на четвертый год удобряли и снова сеяли ячмень… Считалось, что пшеница истощает почву, а ячмень, просо, бобы повышают ее плодородность.
Сколько лет агитируют наших земледельцев за пары! На Памире землю под парами оставляют с незапамятных времен. Собственно говоря, здесь различали два типа земель. Одни участки, ровные, плодородные, лёссовые, близкие к кишлакам, т. е. основные, хорошо удобрялись. На них строго соблюдали севооборот, и под парами их почти не держали. Другие участки, похуже, повыше, подальше в горах, удобряли редко, зато часто оставляли паровать.
На ишкашимских полях видели мы, как пашут на быках, видели редкую сегодня традиционную жатву пшеницы. Нарядные девушки и молодые женщины сноровисто и быстро убирали пшеничное поле размером с четверть гектара. Жали серпами, низко наклоняясь к земле, шли рядками, дружно, а одна женщина сзади быстро и ловко вязала снопы. Серпы были здесь особые, свои ишкашимские. Все здесь: и одежда, и серпы, и порядок движения, и способ вязки снопов, и их укладка, и как стать, и что сказать, и как начать и кончить работу — регламентировано и освящено вековыми традициями. Работали они споро и красиво, быстро и слаженно, каждое движение было рационально и точно. Жали очень чисто.
Можно, конечно, посетовать на то, что «не дошла сюда цивилизация», но это будет неправдой, потому что цивилизация давно пришла. Неподалеку тарахтели маневренные «Беларуси», пресс-подборщики выбрасывали аккуратные тючки сена, на другом поле сенокосилки и машины по второму укосу убирали люцерну; вблизи Пянджа работали бульдозеры и скреперы, планировали новое поле, и на ЗИЛе увозили камни. Но стоило ли на это микрополе гнать горной дорогой неповоротливый «Колос», даже если бы он здесь прошел? Другое дело, что нужно думать и работать над специальной горной техникой, легкой, маневренной, универсальной, потому что в нашей гигантской стране горное сельское хозяйство развито не только на Памире, но и в Молдавии, и в Ставрополье, и на Кавказе, и на Алтае, и на Дальнем Востоке.
Мы, разумеется, не призываем к консервации старого и отжившего, к превращению в этнографический музей живущих и развивающихся районов и поселений. Но отмахиваться от накопленного, от экономного, от экологичного, от понятного и найденного нельзя — грозит скорыми ошибками и потерями.
Традиционное сельское хозяйство Памира при всей его мелкости, примитивности было экологичным, интенсивным и очень экономичным. Ну, к примеру, такая деталь: снопы с поля в старину не перевозили на ток на ослах — их носили мужчины на спине, потому только, что было замечено, что при перевозке на ослах много зерна теряется.
Еще Николай Иванович Вавилов, известный биолог и агроном, путешествовавший в молодости по Западному Памиру и Афганистану, включил Памир в среднеазиатский центр происхождения культурных растений, таких, как пшеница, ячмень, овес, просо. Здесь во множестве нашел он дикие, эндемичные формы нынешних кормильцев человечества, стойкие, неприхотливые, живучие, как всё на Памире. Вавилов гениально предсказал гигантское значение для будущих селекционеров этих вот пасынков, дальних родственников наших зерновых, устойчивых к холоду, болезням, с не вполне еще изученной силой. Издревле на Памире выращивали пшеницу, и ячмень, и просо, и овес, вели веками селекцию, отбирая сначала по колоску, по зернышку из диких, а потом культурных урожаев самые сильные, самые плодовитые, самые тяжелые, самые стойкие колосья.
«Аборигены этого края — исконные земледельцы с глубокой древности занимались селекцией зерновых культур, улучшая их качество, и умножали виды, приспособленные к местным условиям…
Крестьяне отбирали колосья, в которых зерна располагались в четыре — шесть рядов и были более крупными, чем на остальных колосьях. Их отделяли поштучно, очищали руками и на следующий год сеяли на отдельном участке; если этот сорт (например, пшеница) давал лучший урожай и хлеб из него обладал хорошими качествами, то новый сорт пшеницы в течение нескольких лет распространялся по всем кишлакам», — писал И. Мухиддинов.
Ботаники определили, что здесь пшеница использовалась 48 разновидностей, сотен сортов. Но три вида пшеницы были самыми распространенными; они назывались красная пшеница, белая пшеница и скороспелая пшеница.
Красная пшеница приспевала позднее других, но давала хорошие урожаи — до сам-30 (если вспомнить, что на гектар уходило в сев 96 тюбетеек красной пшеницы). По разным подсчетам получается, что эта пшеница давала от 60 до 100 центнеров с гектара. Белая пшеница была остистая и безостая. Безостая урожаи давала низкие; остистая, напротив, сам-14 —18. Скороспелая пшеница была малоурожайной. Охотно сеяли ячмень: в здешних условиях он давал большие урожаи.
Еще Н. И. Вавилов отмечал, что «большой урожайностью отличаются также шестирядные голозерные ячмени Памира, Тибета». Пленчатый ячмень давал даже до сам-50. Просо было популярно: умелые земледельцы получали по сам-90. Просо было в здешних условиях самой интенсивной, самой высокоурожайной культурой.
Памирские сорта зерновых уникальны, других таких нет на Земле. Удивителен сам факт, что здешние пшеницы растут на высоте 3500 м, а ячмень даже до 4 км.