Во время ирригационных работ при расширении русла одной из рек, недалеко от Гаваны, на илистом дне было обнаружено десятка два мирно «спящих» крокодилов. Они закопались в ил и преспокойно «дремали», дожидаясь лета. Строители вытащили всех на берег, выполнили намеченные работы по углублению и расширению русла и опять положили крокодилов на дно реки.
Об этом же в прошлом веке писал немецкий естествоиспытатель Александр Гумбольдт:
«Ниже того места, где в Ориноко впадает Рио-Араука, крокодилы появились в огромном количестве, особенно много их было против большого озера, соединяющегося с рекою Ориноко. Индейцы сказали нам, что эти крокодилы пришли сюда с суши, где они лежали, закопавшись в ил саванны. С первыми ливнями они пробуждаются от своего оцепенения, немедленно собираются в общества и направляются к реке, достигнув которой снова рассеиваются.
Таким образом, мы видим, что в льяносах засуха и жара действуют на животных и на растения, подобно морозам. Некоторые пресмыкающиеся, в особенности крокодилы, не легко оставляют те лужи, где они нашли воду во время выступления рек из берегов. По мере пересыхания этих водоемов крокодилы закапываются все глубже и глубже в ил в поисках влаги, благодаря которой их кожа и панцирь сохраняют свою эластичность. Во время такого покоя они впадают в оцепенение; надо думать, что в этом состоянии доступ воздуха к ним не вполне прекращен и его достаточно для поддержания дыхания».
Рано утром Петронило разбудил меня.
— Быстро грузите все в лодку, — командовал он, — время терять нельзя, дорога дальняя.
Собрали снаряжение и тронулись в путь. Петронило с карабином устроился на носу лодки, его сын Пабло на веслах. Я занял место рулевого. Петронило сосредоточен и молчалив. То вслушивается в тревожные звуки тропических зарослей, то настораживающе поднимает палец вверх…
Наша лодка идет против течения. Пабло мастерски беззвучно загребает веслами. Мне лучше ему не мешать, ведь надо идти очень тихо и осторожно. Вода в реке желто-зеленая, как в болоте, и даже кажется, что она не движется. Конец августа, температура перевалила за 30 °C. Влажность такая, словно в легкие вместо воздуха проникает липкая, густая масса. Временами появляется острый запах тухлых яиц — это сероводород — продукт разложения растительных и органических остатков. Очень жарко. Рубашка, пропитанная потом, прилипла к спине, но, стоит ее снять, невидимое солнце начинает безжалостно «утюжить» плечи.
Я всматриваюсь в густые заросли. Русло реки сужается. Весла задевают кусты. Мангры все теснее сжимают узкую протоку свободной воды. Перехватывая руками ветки, проталкиваем лодку в самую гущу зарослей. Мясистые зеленые листья мангр почти закрывают солнце, оставляя лишь слабые просветы. Многочисленные корни-ходули, с помощью которых мангры держатся в жидком илистом дне, напоминают ветви среднеазиатского саксаула.
— А вон, взгляните, — говорит Петронило, — какие повсюду из воды торчат столбики среди зарослей. Догадываетесь?
— Нет, — ответил я, с любопытством поглядывая то на нашего проводника, то на загадочные растения.
— Это воздушные корни-пневматоры, помогающие манграм добывать дополнительный кислород из воздуха. Вода здесь очень насыщена сероводородом, в процессе гниения активно поглощается кислород, которого и так недостаточно. Потому и рыба живет только в низовьях реки, где кислорода содержится больше одного миллилитра на литр, а ведь нормальное его содержание 5–6 миллилитров на литр воды. Вот так природа устроила манграм дополнительное питание.
Петронило улыбнулся и, что-то припомнив, добавил:
— В критической ситуации природа находит выход, и часто более рациональный, чем люди.
— Смотрите, — насторожился Пабло и поднял весла. Впереди плыл крокодил. Я смотрел, затаив дыхание, на этого первого в моей жизни крокодила, которого я видел на свободе, а не в зоопарке. Из воды торчали только глаза и ноздри. Четыре маленьких «перископчика» резали воду, оставляя четыре узкие полоски. Могучее тело крокодила было спрятано под водой. Неопытный глаз мог принять эти полоски за следы четырех жуков-плавунцов, но только неопытный… Четыре точки двигались быстро и бесшумно, лишь ниточки встревоженной воды тянулись за ними. Я попытался представить, каких размеров этот крокодил: может быть, три, четыре метра или даже пять. Сильное и могучее тело скрыто от наших глаз зеленоватой водой. Когда этот «айсберг» достаточно приблизился к носу лодки, Петронило вскинул карабин и выстрелил. Вода забурлила. Еще выстрел! Пабло энергично заработал веслами. Я схватил пятиметровый багор и замер на мгновение…
— Вот здесь, вот здесь! — крикнул Петронило. Я неистово начал ощупывать «кошкой» вязкое дно.
— Быстрее разворачивай лодку! — крикнул проводник сыну и выстрелил еще раз. Багор мой увяз в тине, ничего не обнаружив. Только чувствовалось, что глубина большая.
— Дна не достаю, как же быть… — сокрушался я.
Петронило махнул рукой и улыбнулся:
— Ушел, конечно, ушел. Не так-то просто добыть крокодила. А вы как думали?
Я пожал плечами, очень сожалея о неудаче.
— Ничего, — успокаивал меня Петронило, — это хорошая примета. Если первый крокодил уходит, значит, остальные все будут наши.
Лодка вошла в густые заросли, и лишь узкая протока воды давала нам возможность, хотя и не быстро, двигаться вперед. Петронило показал мне на лазы, проделанные в мангровой чаще.
— Это работа крокодилов. Иногда они выбираются из воды погреться на солнышке. И как ни странно, всегда спят с открытой пастью. Вот тут и охотиться на них, если удастся подойти бесшумно. Но спят они очень чутко.
Пабло, сосредоточенно работая веслами, добавил:
— На прошлой неделе двоих удалось подстрелить таким образом.
— Хорошим признаком присутствия крокодилов, — продолжал Петронило, — служат маленькие белые цапли-санитары. Они очень любят склевывать у спящих крокодилов остатки пищи с зубов. Занятие это, конечно, небезопасное; чуть дальше птаха просунет клюв — челюсти моментально захлопываются.
Потом я узнал, что открытая пасть крокодила способствует повышенному испарению и является своего рода терморегулятором, защищая тело животных от перегрева.
Петронило заторопился:
— Быстрее, быстрее, — и вдруг поднял палец. — Слышите?
Раздался странный гортанный звук, потом еще несколько таких же звуков. Густые звуки, напоминавшие рев, угасали где-то далеко в зеленой чаще мангр.
— Крокодил, — утвердительно кивнул головой проводник. — Иногда, чаще весной, они устраивают неплохие концерты. Молодые крокодилы кричат совсем по-другому. Они квакают, как старые лягушки, порой даже трудно их различить: кто это — лягушки или молодые крокодильчики.
— А это что за звуки? — Я стал отчетливо различать гулкое жужжание.
Мои спутники загадочно посмотрели на меня. Пабло вытащил из уключины одно весло и ловко орудовал им, стоя на носу лодки. Заросли впереди расступились, образуя как бы широкую заводь. Странный шум все усиливался.
— Что же это такое? — теряюсь я в догадках.
— Сейчас увидите, — ловит мои мысли Петронило.
Слева по ходу лодки уже виден обрыв метров шести — восьми. В верхней его части прикреплены огромные серые шары, располагаясь в двух-трех метрах друг от друга. Жужжащий гул исходил именно из этих «архитектурных» сооружений, сделанных с большим искусством.
Подруливаем поближе. Всматриваюсь — и глазам не верю.
— Ба, да это же пчелы!
Дикие лесные пчелы. Около каждого шара их, наверное, тысячи. Трудно поверить, что возможно такое скопление пчел, но они вот, передо мной. Самые настоящие…
— Понятно, в чем дело? — хитро смотрит на меня Петронило.
Я все еще недоумеваю: «Откуда? Как? Почему пчелы здесь?»
— Ну надо же им где-то жить, вот они и пристроились недалеко от меня, конечно в надежде, что я их буду охранять, — шутит Петронило. — Охранять-то я их, конечно, охраняю, но и медом им приходится делиться.
Вокруг каждого шара, прикрепленного к обрыву, буквально облако пчел. Они непрерывно прилетают и улетают. Так стайки и движутся: туда-сюда, туда-сюда.
Я просто поражен этой картиной: вот так, по соседству с крокодилами, обосновались пчелы. Семьи их с каждым годом разрастаются, молодые отделяются от старых, и все новые шары-дома растут на крутом берегу реки Сантьяго.
Наша лодка врезалась в береговой песок и замерла. Мы сошли на землю. Петронило и Пабло стали прилаживать лестницу из бамбука, а я, закинув голову, смотрел на огромные ульи, достигавшие в диаметре около метра. Трудолюбивые пчелы не обращали на нас внимания и спокойно продолжали заниматься своим делом. Петронило с дымящейся тряпкой в руке поднялся по шаткой лестнице и, отгоняя пчел, отсек ножом часть сотов.
— Держите ведро! — крикнул он.
Пабло точно подхватывал ведром тяжелые куски душистого сотового меда. Я удерживал лестницу, которая была верхом строительного совершенства, поскольку сделана без единого гвоздя: бамбуковые перекладины крепились веревками из пальмового волокна. Петронило продолжал ловко отсекать куски сотов от других шаров, наполняя ведро.
— Хе-хе, первая добыча, — произнес он, опустившись на землю.
— Это не вредно для пчел?
— Нет, почти нет, — успокоил меня Петронило, — пчелы восстанавливают свои шары за несколько недель. Попробуйте, такого вкусного меда вы, наверное, никогда не ели.
Я согласился. Мед был действительно на редкость ароматный: ведь пчелы добывали нектар из цветов, которые растут здесь, на Кубе, в жарких и влажных тропиках.
— Мед пахнет орхидеями, — сказал я, улыбаясь.
— Так оно и есть, — подтвердили мои спутники.
Мангры, распустив свои полузатопленные корни-ходули, окончательно перегородили нам путь. В двух местах лодку пришлось тащить волоком по мангровому настилу.
— Ничего, осталось уже немного, — бодро замечал Петронило, когда я, совсем мокрый и просоленный, начинал высказывать сомнения.