На суше и на море - 1986 — страница 27 из 107

…Мы работали тогда в горах Принца Чарльза на озере Радок. Место фантастическое. Гигантская впадина с крутыми склонами из гранита на западе и песчаника на востоке. Тектонический шов, провал в земной тверди, дно которого заполнено водой. Здесь, в глубине антарктического оазиса, среди хаоса каменных глыб, ничто не напоминало о могучем ледниковом покрове, со всех сторон окружавшем горный массив. Мы были, казалось, отрезаны от всего на свете.

Круглые сутки вокруг нас, задевая за соседние вершины, крутилось низкое полярное солнце. Даже в полночь можно было читать. Правда, четверо из нашей пятерки в это время спали. Лишь механик Борис, по прозвищу Железный Боб, страдавший бессонницей, наблюдал эту полуночную красоту. Он говорил, что мы много теряем: ночью в небе на облаках дивные краски, на вершинах курится поземка, будто седые пряди, а лед на озере так трещит, словно стреляют из пистолета. «Если бы не храп Будкина, — утверждал Борис, задорно поглядывая на посапывающего на раскладушке геолога, — то картина просто неземная».

Борис был фантазер и мечтатель, но это ничуть не мешало ему оставаться прекрасным механиком. В том, что нам удалось измерить глубину озера Радок, оказавшегося самым глубоким в Антарктиде — 346 метров, была немалая его заслуга. Лебедка, электростанция и прочее оборудование, которым мы пользовались, работали безотказно. А сам Борис, с виду щуплый, невысокий, обладал недюжинной силой и выносливостью, способен был свернуть горы, особенно если находился в настроении. Он присоединился к нашей группе, прибывшей в Антарктиду на летний период, после зимовки на Молодежной. Чуткий и отзывчивый, Борис всем своим существом был полной противоположностью насупленному Будкину, вечно всем недовольному.

Будкин работал, как он нам сообщил, по очень важной тематике. К нам он поэтому нисходил с высоты своего важного положения. Рот его кривился в иронической усмешке, когда кто-нибудь с жаром говорил о своей работе. Впрочем, чувство юмора у Будкина пропадало, если задевали его собственную персону. Вот и сейчас на безобидные слова Бориса о храпе он отреагировал без улыбки, сбросил с плеч малиновое одеяло и направился к выходу. Будкин был явно не в настроении. И не столько из-за того, что у него вдруг расстроился желудок. Он был раздосадован тем, что его, старшего по возрасту и, как он считал, наиболее опытного, не назначили начальником лагеря.

Потому Будкину не нравилось решительно все: место для лагеря выбрали скверное, палатку поставили наперекосяк, погода — дрянь, а в довершение всего выяснилось, что мы забыли на базе аптечку. Узнав об этом, Будкин смерил меня таким взглядом, что я готов был провалиться сквозь землю: как начальник, я теперь за все нес ответственность. В конце концов мне удалось связаться по рации с базой. Оттуда в самом скором времени, как только распогодится, обещали выслать с вездеходом необходимые снадобья.

На этот вездеход, кроме всего прочего, у нас были особые планы. С его помощью мы рассчитывали совершить несколько дальних маршрутов. Будкин прямо сказал: задание у него ответственное, так пусть ему машину обеспечат. Без нее ему тут делать нечего. Меня даже покоробила такая категоричность. В прошлые годы в горах Антарктиды мы работали чаще всего без наземного транспорта. Самолет или вертолет доставлял нас в намеченный район, а уж дальше приходилось рассчитывать на собственные ноги. Вездеход я воспринимал как слишком дорогой подарок, который нужно беречь. Маршруты в антарктических горах, где сам черт голову сломит, не сулили машине долгой жизни. К тому же наш ГАЗ-71 был далеко не нов. Доставили его в горы с большими трудностями на вертолете. Вездеход верно служил нам, урча бегал по снежникам и ледникам, но заставлять его ползать среди нагромождений каменных глыб оазиса было немилосердно, ведь машине предстояло работать тут еще и на будущий год. Скрепя сердце я все же поддержал Будкина. Он был прав: без вездехода достичь окружающие озеро Радок вершины нечего и думать.

К западу от лагеря находилось плато, попасть куда было моей давней мечтой. Там, близ вершины вздымающегося над озером горного массива, на темных гранитах залегали какие-то светлые породы. С расстояния нескольких километров они казались похожими на толщи древних ледниковых осадков — морен. Изучение их позволило бы приоткрыть неизвестные страницы истории оледенения Антарктиды — самого могучего ледникового покрова нашей планеты.

Большинство гляциологов — специалистов, изучающих ледники, — занимаются проблемами их современного развития. И конечно, всех интересует прогноз: как будет вести себя данный ледник в ближайшем и отдаленном будущем? Однако прогнозировать поступательное развитие явлений природы — задача весьма сложная. Для того чтобы обоснованно предсказать будущее, чаще всего необходимо знать прошлое. В данном случае — познакомиться с «биографией» ледника, то есть историей его развития. Сбор такого рода «биографических» сведений нелегок. За давностью лет трудно восстановить истину. Наиболее весомые свидетельства былой деятельности оледенения — моренные отложения: валуны, галька, песок — тот материал, который ледник нес когда-то в своем теле. Обычно в антарктических оазисах, располагающихся на периферии континента, мощные толщи морен встречаются редко. Лед в прибрежной части движется быстро: его воздействие на каменное ложе можно сравнить с работой бульдозера. Содранные со скал обломки уносятся вместе со льдом на север, к океану.

Вместе с айсбергами антарктические породы совершают путешествия порой за тысячи километров от своей родины, постепенно вытаивая из ледяных глыб. Айсберговые осадки, накопившиеся на дне морей, омывающих Антарктиду, иной раз оказываются единственными свидетельствами, по которым судят о том, что происходило на самом материке. И тут, конечно, трудно исключить неточности и ошибки. Вот если бы разрезы ледниковых отложений удалось обнаружить непосредственно в самом антарктическом оазисе, так сказать в центре событий, все было бы гораздо проще.

12 лет назад я обнаружил на склоне ущелья Пагодрома (Буревестников), в четырех километрах от нашего нынешнего лагеря, грандиозные обрывы морен мощностью до 50 метров. Изучение их рассказало о ранних этапах оледенения Антарктиды, отдаленных от современности миллионами лет, ведь антарктическое оледенение не только наиболее мощное, но и самое древнее из ныне существующих: оно возникло около 25 миллионов лет назад! Теперь с особой надеждой я посматривал на светло-серые породы, венчавшие уступ над озером Радок. Их толщина превышала добрую сотню метров. А что, если это древние ледниковые осадки!

Загадочный район находился по другую сторону озера, как раз напротив нашего лагеря. Подняться туда в лоб, по почти отвесным уступам, невозможно. Оставался длинный путь в обход озера, крюк километров в двадцать пять. Совершить его пешком не хватит сил. Вот если бы меня подвез на край плато вездеход, я бы уж нашел возможность спуститься и вернуться домой — по прямой, через озеро, расстояние в два раза короче. При взгляде из палатки эти планы казались мне вполне реальными.

По утрам обрывы над озером озарялись солнцем и выглядели особенно эффектно. Заинтриговавшая меня серая толща была рассечена лощинами, и лежащий в них снег словно фосфоресцировал. Издалека казалось, будто белые клыки сияют в теле темной горы. Назвал я это место на вершине плато Зубы Дракона, Борису название понравилось. Будкин, конечно, только усмехнулся. Но разве ему угодишь?

В прошлую экспедицию попасть на Зубы Дракона не удалось. Вот и сейчас наша работа в районе озера Радок подходила к концу. Вездеход, спешивший к нам с аптечкой для Будкина, предоставлял единственную возможность для такого путешествия, своего рода последний шанс.

Я перебирал в уме различные варианты. Нас в лагере пятеро. Двое, механик Борис и гидролог Саша, должны заканчивать промеры на озере. Будкин со своим помощником выполняет ответственное задание по космической тематике и без вездехода, понятно, обойтись не может. Значит, желающего пойти со мной взять неоткуда. К счастью, свой маршрут Будкин проложил близ Зубов Дракона. Отлично! Его вездеход подбросит меня по пути на плато, оттуда за час-другой я доберусь до загадочных обрывов. А уж обратно под горку возвращаться будет веселей. Спущусь к озеру, там гладкая дорога до самого лагеря. Конечно, это нарушение экспедиционного правила, запрещающего ходить в одиночку. Но ведь правила, известно, немыслимы без исключений. В антарктических оазисах нет таких опасностей, как на леднике, где исследователя подстерегают коварные трещины. В оазисе под ногой земная твердь. Важно только не сорваться со скалы, не сломать ногу. Риск, конечно, остается. Мало ли какая напасть может приключиться с тобой в маршруте!..

Зубы Дракона вызывающе смотрели прямо на лагерь, сверкали с высоты, дразнили своей мнимой близостью и доступностью. И я принял решение. Здесь, в нашей палатке на берегу озера Радок, я мог взять всю ответственность на себя. «Сейчас или никогда!» Для меня это было равносильно гамлетовскому «быть или не быть?».

2

Послышался гул вездехода. Я вылез из палатки. Зеленоватая машина показалась из-за горба ближайшей сопки, словно жук-бронзовик полз по серым скалам, уступами спадавшим к нам в котловину. Не подвел Иван-вездеходчик, прибыл вовремя. Нужно не мешкая собираться в маршрут.

Ветер так и не стих, но у палатки на солнце стало вполне сносно. Саша с Борисом отправились на озеро. Будкин с помощником и я пошли к вездеходу. Будкину я предложил занять место рядом с водителем — самое удобное, теплое и почетное, «генеральским» у нас называется. Начальник базы там обычно восседает. Но сейчас, решил я, оно принадлежит Будкину по праву. Он давно к этому маршруту примерялся, намечал по аэрофотоснимкам дорогу. Я же транзитный пассажир, меня высадят на краю плато, где торчат Зубы Дракона. Дальше пешком, пусть медленно, но надежно. Места там даже для вездехода непроходимые.

Будкин повертел в руках аэрофотоснимок, уточняя, куда меня нужно подвезти. Недовольно заметил, что это километра три крюк от его маршрута, но, очевидно, потрясенный тем, что я предложил ему «генеральское» место, не стал спорить. А может, так на него бесалол подействовал: ведь сразу горсть таблеток проглотил.