в переводе с латыни означает «колос».
Между тем наступил самый глухой час ночи, и все вокруг переменилось, стало непонятным и таинственным. Меня обступала темнота, в которой повсюду угадывалось какое-то движение, какая-то загадочная жизнь, и только огненный круг костра, как меловой круг гоголевского Хомы, отделял меня от этой жизни, от видений и химер темноты. Внизу потаенно всплескивала вода, как будто из речных глубин выплывали на заветные места русалки-берегини; в шуме и мраке леса слышались чьи-то осторожные шаги, а сквозь дым костра различались чьи-то подсматривающие взгляды. Невидимое окружало со всех сторон, стояло за спиной, дышало в затылок.
Я много раз ночевал один в лесу и всякий раз испытывал одно и то же чувство, какое, наверное, испытывал первочеловек, когда свет сменялся тьмою и он, бессильный понять эту метаморфозу, с тревогой всматривался в ночное небо, диким чутьем угадывая могущество природных сил. Ночью вообще, а в ночном лесу в особенности человек ощущает близость того, что зовется космосом, мирозданием, вселенной. И эта близость волнует. Лучше всего об этом сказал Федор Тютчев:
…Но меркнет день — настала ночь;
Пришла — и, с мира рокового
Ткань благодатную покрова
Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами…
Утром, перед тем как тронуться дальше, я изучаю предстоящий маршрут по карте. Ее подарил мне мой приятель, заядлый турист, который исходил здешние места вдоль и поперек, и, если быть точным, это не карта, а скорее схема, кроки, где кое-что определено на глазок и где не совсем выдержан масштаб, но такие огрехи меня не волнуют. Главное — на карте четко указан маршрут и есть подробная «легенда», описывающая маршрут поэтапно, с указанием всех пунктов, что встретятся на пути, с местами удобных стоянок и ночевок и даже с отметками достопримечательностей, какие при желании можно осмотреть.
Сегодня мне надо одолеть участок реки до деревни Лукино, а вообще весь маршрут выглядит так: предстоит подняться по Орше до деревни Денисовки, оттуда сухим путем (поскольку здесь Орша резко виляет в сторону) перебраться до озера Светлого, или Святого, из него по протокам в другое озеро — Щучье, а уж из Щучьего снова по протокам выйти в третье озеро — Великое. Там я собираюсь пожить несколько дней, а затем спуститься по реке Сози до Волги. Получается круг в 300–350 километров, который у туристов так и зовется — «кругосветка». Ее сложность оценивается четвертой категорией (а всего их шесть), но я турист неорганизованный, «дикий», и никто не будет вручать мне ни удостоверения, ни значка за мой поход. Да этого и не требуется, у меня другие интересы.
Километров через семь показывается перекинутый через Оршу деревянный мост. Все правильно, карта не врет, и, значит, уже Савватьево. А за ним придется, видимо, тянуть бечевой, поскольку в «легенде» говорится, что за Савватьевом начинаются пороги.
Это слово по отношению к такой речушке, как Орша, вроде бы и не подходит, однако через некоторое время я убеждаюсь, что это не так. Пороги действительно существуют. И пусть они не идут в сравнение с днепровскими, но ясно одно: воды реки, прегражденные миниатюрной моренной грядой, подчиняются тем же гидродинамическим законам, что и воды Днепра, запруженные циклопическими глыбами, — и здесь шумели свои водопады и крутились свои турбулентные вихри.
Пороги тянулись всего какую-нибудь сотню метров, но одного взгляда по сторонам было достаточно, чтобы понять: волочь байдарку посуху невозможно — оба берега Орши заросли такой березовой и ольховой чащобой, что через нее впору пробиваться с топором. Разбирать байдарку и нести ее на себе мне не хотелось: пришлось бы возиться часа два; оставалось одно — тащить лодку по воде, протискивая ее в щели между камнями.
Верно говорят: чем дальше в лес, тем больше дров. Орша сужается и мелеет на глазах, к тому же все чаще встречаются заколы, перегородки из кольев и прутьев, сооруженные местными рыбаками, и приходится то и дело вылезать из лодки и перетаскивать ее через перекаты и запруды. А Лукино пока не видно. Не грех и перекусить бы, но всухомятку не хочется, а подходящего места для стоянки нет, берега низки, заболочены и густо покрыты всевозможными кустарниками. Так, наверное, выглядят мангровые заросли на островах Вест-Индии. Нет уж, в эти кущи, где полно комарья, я не полезу. Скоро должен быть бор, вот он, на карте, там и пообедаю.
Бор открылся за очередным поворотом — вековые сосны на желтом песчаном берегу. Место хоть куда, и я направляю байдарку в тихий небольшой заливчик. И от неожиданности вздрагиваю: с верхушек крон вдруг срывается что-то громадное и беззвучно, как в немом кино, устремляется прочь.
Орлан-белохвост! Вот уж не думал встретить его здесь, на этой маленькой речке! Ведь орланы держатся вблизи больших водоемов, их нередко можно увидеть на Волге в районе Московского моря, где они гнездятся и ловят рыбу. Этот, видимо, отдыхал здесь, летя или с Оршинских озер, куда я держу путь, или, наоборот, пробирался к озерам с Волги, и я спугнул его.
На Верхней Волге орланы гнездятся в двух местах — на Видогощинском озере, что лежит на полпути между Калинином и Конаковом, и около устья реки Шоши. Это большие птицы с размахом крыльев в два метра, бурые, но с белым хвостом. Очень осторожные: взлетают, завидев человека издалека. И только самка, высиживая птенцов, подпускает близко, улетая с гнезда в последний момент.
Основная пища орланов — рыба, и этот факт определяет то тревожное положение, в котором орланы оказались сейчас. Дело в том, что, борясь с вредителями сельского хозяйства и опыляя колхозные угодья ядохимикатами, мы порой забываем о другой стороне дела: ведь с полей пестициды попадают в реки и озера и концентрируются в рыбе. Орланы поедают ее, в результате нарушается образование скорлупы яиц, и они часто лопаются под весом насиживающей самки. А плодоносность орланов невелика — в полной кладке бывает всего два яйца…
Глухими звериными тропами я вышел под вечер на Светлое. Солнце садилось в тучу, лучи его, словно прожекторы, подсвечивали еще синий купол неба, внизу же, у земли, было темнее, и глянцевая густая вода озера напоминала поверхность старинного бронзового зеркала.
Одиннадцать километров, которые я прошел от Денисовки, дались нелегко: около пуда весит байдарка да столько же — рюкзак с продуктами и вещами, и, говоря откровенно, колени у меня дрожали. Протока, соединявшая Светлое со Щучьим, находилась на противоположной стороне озера, и я намеревался переночевать у ее истока, но не было ни сил, ни желания собирать байдарку и переправляться. «Утро вечера мудренее», — решил я и стал устраиваться там, где очутился. Уснул, даже не залезая в спальник, а утром встал отдохнувшим и с жаждой деятельности. День наставал теплый и безоблачный, над озером парили чайки и вились стрекозы, а на воде всюду расплывались круги — кормилась рыба. Никого не было вокруг, чаша озера, окаймленная густым лесом, выглядела первозданно, тишина в природе стояла такая, что даже не верилось, что где-то живут люди и происходят события, не имеющие ничего общего с этой тишиной, с этим озером, лесом и облаками. Не хотелось спускать байдарку на воду и плеском весел нарушать покой и созерцательность этого уголка. Поэтому я взял удочку и пошел вдоль берега, высматривая место, где бы примоститься.
Я не записной рыбак, вернее, не заядлый и беру удочку в походы просто так, на всякий случай. У меня не было даже наживки, и я решил попробовать на хлеб. Скатав шарик, я насадил его на крючок и забросил леску. Господи, что тут началось! Можно было подумать, что в озере водятся не лещи или плотва, а хищные амазонские пираньи: вода в том месте, куда упал хлеб, буквально закипела, и поплавок тотчас погрузился. Я дернул — и растопыренный лещ величиной больше ладони упал на траву возле моих ног. Я насадил второй шарик и опять забросил. Поплавок сразу ушел под воду, и второй лещ затрепыхался на траве.
«Наверное, попал на косяк, — подумал я, — бывают такие совпадения». И чтобы проверить свое предположение, я прошел дальше по берегу. Скатал шарик, забросил. Все повторилось в точности. Никакого косяка не было, а было просто обилие рыбы. Здесь ее никто не ловил, и она продолжала размножаться.
Щучье было намного меньше Светлого, а проход из него в Великое я разыскивал недолго: наклоненная влево сосна — приметный знак, указанный в «легенде», — виделась издали.
Щучье озеро… Если судить по названию, то в нем, по-видимому, водилось множество щук. Но проверить это я не мог: щуки в отличие от лещей на хлеб не берут, им живца подавай, блесну на худой конец. А спиннинга у меня нет, никогда не ловил на него. Но если Щучье — от щуки, то почему Светлое назвали Светлым, а не Лещевым? Ведь вода в озере отнюдь не светлая, а торфяная, темная, а вот лещей, по-моему, больше, чем требуется. Так почему же не Лещево? Правда, есть и второе название — Святое, но оно как бы неофициальное, свое, житейское. А оно от чего? Никаких легенд и преданий на этот счет я не слышал, однако люди промеж себя называют его только Святым. Стало быть, есть какая-то причина этому. Но какая? Видимо, этимология слова восходит к древним временам, и объяснение надо искать в старых источниках.
Думаю-то я о разных разностях, а на самом деле мне не нравится протока, по которой я плыву. Она становится все уже и уже, а по идее должно быть наоборот, ведь я двигаюсь к устью. Может, что перепутал? Да нет, делал все, сообразуясь с картой. К тому же и другой кривой сосны нигде не видно. Придется плыть дальше, будь что будет.
Ну вот, как чувствовал — протока кончилась! Сужалась, сужалась и вылилась в аппендикс, который затерялся, пропал среди кочек. Странно, что об этом ничего не говорится в «легенде». А впрочем, ничего странного, ведь карту мой приятель делал не сегодня. Несколько лет назад делал, а за это время всякое могло случиться. Такое, например, как жаркое лето семьдесят второго года, когда пересыхали не то что протоки — реки. Но карта составлялась после, это я знаю точно, и тогда протока была. А теперь нет. Да, положеньице! Надо либо искать сгинувший неизвестно куда ручеек