было видно, как, вытянув шейки, они плывут под водой.
Я просидел в своей засаде полдня, но ничего примечательного так и не случилось. Таинственный «хозяин» ничем не выдал себя.
Караулил я и на второй день, и на третий, однако все было без толку.
— А вы не пробовали поймать его? — спросил я как-то Анисима.
— Хозяина-то? Да как же ты его поймаешь, мил-человек? Озеро-то вон какое! Кабы знать, где он живет…
— Может, там и живет, где в тот раз мы его слышали?
— Могет, и там, кто его знает.
— А если попробовать, а? Невод-то у вас небось найдется?
Анисим помолчал, раздумывая о чем-то, потом сказал:
— Оно конешно, сом — животная вредная. Рыбы страсть скоко жрет. Однакось в невод не пойдет. По случаю его тады мужики споймали. Пяремет нужон.
Этот самый перемет мы ладили целый день. Обычная снасть для нашего дела не годилась: «хозяин» был не простой сом, а сом-гигант и для его поимки требовалось орудие особое. Поэтому мы выудили из сарая трос. Другой трос, поменьше диаметром, приспособили для подвешивания крючков, а сами крючки изготовили из толстой проволоки, способной выдержать слона. Вместо кружков, поддерживающих перемет на плаву, мы приспособили пробковые поплавки от сетей, связав их по нескольку штук в пачки. Снасть получилась громоздкой и тяжелой, но зато можно было с уверенностью сказать, что свое предназначение она выполнит. Дело оставалось за наживкой. Я предложил было Анисиму подстрелить парочку-другую ворон, но старик отказался:
— Не надоть, пущай себе живут.
Он взял мешок и куда-то ушел, а когда вернулся, вывалил передо мной чуть ли не половину телячьей туши. Оказывается, он сходил на ветеринарный пункт, где исследовали павший скот, и там разжился этим сокровищем.
Сомы, как известно, большие любители падали, и, чтобы мясо «схватилось», мы двое суток продержали его в тепле.
Но тут, как назло, стала портиться погода: подул ветер, небо заволокло тучами, озеро заволновалось, зашумело. Мне подумалось, что наша затея сорвется, но Анисим успокоил меня.
— Сряжайся! — велел он. — Погода аккурат какая нужна.
И пока я собирался, старик рассказал мне, что сомы чаще всего покидают свои убежища и поднимаются наверх именно в бурную погоду.
Через час мы были на месте. Установили перемет, набрали хворосту, развели костер и улеглись подле него на траве. Накрапывал дождик, старался загасить костер, и я время от времени подкидывал в него сухие ветки. Нагреваясь, они сначала дымили, потом занимались беспокойными фиолетовыми языками, которые метались, перескакивали с ветки на ветку, стараясь схватить их сразу все, тянулись к нам и отшатывались в сторону.
Да, Анисим был прав: ловить одного-единственного сома в громадном озере было делом безнадежным. И я признался в этом старику после того, как мы истратили впустую еще две ночи. Мне было неловко перед ним за то, что я втянул его в явную авантюру, оторвал от дел. Плел бы человек свои корзины, вместо того чтобы таскаться под дождем неизвестно из-за чего. Но Анисим только отмахнулся, когда я попробовал извиниться перед ним.
На другой день я простился с Анисимом, пообещав ему, что как-нибудь побываю у него.
Второй день спускаюсь по Сози. Интересное дело: Созь, как и Орша, тоже вытекает из озера и впадает в ту же Волгу, но течение на Орше почти не чувствуется, чего не скажешь о Сози — я словно бы не сплавляюсь по равнинной реке, а скатываюсь с длинной водяной горки. На первых километрах этого не чувствовалось, но потом течение стало все больше убыстряться, и сейчас нужен глаз да глаз, чтобы вовремя заметить торчащую из воды корягу или затормозить байдарку перед завалом.
Ощущение спуска — непередаваемое. Полная иллюзия того, что ложе реки устроено с большим уклоном. На самом деле это не так, все, наверное, зависит от объема воды, ведь Созь вытекает не из какого-нибудь захудалого озерца, а из Великого. И его напор чувствуется.
Глухомань. Лес смешанный — береза, осина, ель, в нем много бурелома и совершенно нет следов пребывания человека. Да это и немудрено: на карте на всем течении Сози крестиками отмечены лишь два поселения — Спас-на-Сози и поселок имени 1 Мая вблизи устья. Ни туда, ни сюда я заходить не буду, а вот третье поселение — бобров — меня интересует.
Когда-то бобр был исконным жителем этой земли, но лет двести назад его целиком истребили, и лишь в конце 40-х и в начале 50-х годов в леса Калининской области были выпущены бобры, привезенные из Воронежского заповедника. Зверьки прижились, размножились и теперь обитают на Цне, на Тверце, в южной части озера Селигер. И здесь, на Сози.
По моим предположениям, я уже нахожусь во владениях бобров, но примет их присутствия пока нет. Одни лишь сойки сопровождают меня, перелетая с дерева на дерево и пронзительно крича. Видно, думают, что я собираюсь здесь обосноваться, и предупреждают об этом всех лесных жителей. И ведь знают, что делают: беспроволочный телеграф соек действует безотказно. Достаточно любому обитателю леса услышать резкое «крэ-крэ», как он настораживается, потому что отлично понимает: раз сойка кричит, значит, в окрестностях стало небезопасно, обнаружился какой-то враг и надо держать ушки на макушке.
Вообще-то сойки постоянно кричат, переругиваясь между собой, но эта их ругань лесной народ не беспокоит, в ней нет сигналов тревоги. Но стоит сойке увидеть что-то подозрительное, как частота ее волны меняется и всем становится ясно: в лесу объявился чужак.
Наконец-го я увидел то, чего давно ожидал, — поваленные бобрами деревья.
Осторожно иду вдоль берега. Ноги увязают во мху, под которым чавкает вода. Еще несколько шагов, и я вижу бобровое поселение. Со стороны его можно принять за кучи хвороста, но это не так, это — бобровые хатки. Зверьки живут и в норах, но здешняя местность к ним не располагает — берег низкий и заболоченный: А хатки как раз то, что надо. Вход в них бобры делают из-под воды, так что проникнуть в бобровое жилище снаружи невозможно.
Возвращаюсь к байдарке. Теперь надо устроиться на противоположном берегу — Созь здесь шириной всего в десяток метров — и понаблюдать. Схорониться у хаток — пустая мечта, бобры сразу почуют и ни за что не выйдут наружу.
Сижу час, другой, третий. Донимает комарье, хочется курить, но я терплю. И мне воздается за терпение: сначала возле одной из хаток показывается разведчик, потом неизвестно откуда появляются еще три зверька. Неуклюжие, с широкими веслообразными хвостами, они гуськом направляются к воде. Ныряют один за другим и плывут к поваленным осинам. Интересно, для чего они им — делают запасы корма на зиму или собираются строить плотину? Останавливаюсь на втором. До зимы еще далеко, а вот подтопить бережок надо. Безопаснее будет: по воде не всякий сможет подобраться к хаткам.
Боясь дышать, слежу за бобрами. «Бригада» работает по-ударному, стволы разделываются, как на хорошем конвейере, — перепиливаются, освобождаются от сучьев.
С любопытством жду момента транспортировки — как «заготовители» будут ее осуществлять, посуху или сплавом, но увидеть это зрелище не довелось: внезапно один из бобров сильно ударил хвостом по воде, и в ту же секунду все звери нырнули. Что их напугало — об этом можно было только гадать. Лично я ничего подозрительного вокруг не видел, а между тем сигнал тревоги был подан. Кто знает, может, бобры учуяли меня.
Долго я ждал, не покажется ли где звериная мордочка, но так и не дождался. Ну что ж, спасибо и на том, бобры, что хоть не сразу разглядели наблюдателя, и считайте, что повезло вам, потому что наблюдатель этот был человеком без ружья. А окажись на его месте другой, все могло бы и кончиться по-другому. Спокойной вам жизни, бобры!..
Вот и окончено мое путешествие. Всё позади — Орша, озера, Созь, одинокий орлан и таинственный «хозяин», добрый старик Анисим и трудолюбивые бобры. Вновь я на Волге, а впереди — последнее на пути поселение, где мне хочется побывать, село Едимоново.
Жарко. Улицы села пустынны, лишь щиплют траву гуси, да куры купаются в пыли. Июль, косовица, и весь народ, наверное, в пустошах.
Стучусь в крайний дом и прошу молока. Хозяйка выносит мне запотевшую, только что из подпола, кринку, и я приникаю к ней.
Потом долго лежу на желтом волжском песке и смотрю в небо. Оно бездонно, и в нем летают ласточки. Как и семьсот лет назад, когда здесь, быть может, на этом месте, где я лежу, княжий отрок Григорий встретил и полюбил крестьянскую девушку Ксению.
Злое время стояло тогда на Руси, лежала она в развалинах после татарских нашествий, а среди русских князей не было мирья. Великим князем был тогда Александр Ярославич Невский, а в других городах сидели на столах его братья. В Твери — Ярослав, в Суздале — Андрей, в Новгороде — сын Александра Василий. Чего враждовать, казалось бы? Все свои, сиди и правь каждый своим уделом. Но не хотелось братьям быть под рукой у Александра, хотелось самостоятельности, и каждый из них мутил воду, особенно Андрей. И домутились — Батый двинул на Суздальскую Русь Неврюя с войском. И снова запылали русские города.
Андрей бежал из Суздаля к брату Ярославу в Тверь, но татары настигли его у Переяславля, захваченного дружиной тверского князя. Андрею удалось спастись, но переяславцы были разбиты татарами. Неврюевы воины убили тверскую княгиню, жену Ярослава, а детей князя захватили в плен.
Кончилась Неврюева рать, Ярослав вернулся в Тверь и стал жить бобылем. И был у него любимый отрок по имени Григорий, которого князь допускал ко всем своим делам. Послал раз он Григория собирать дань с деревень и сел, что лежали по левому берегу Волги. Отправился Григорий и брал дань — в Лисицах мехами, в Видогощах рыбой, а в других местах — медом, воском, житом. Так и добрался Григорий до Едимонова, последнего тверского села, что лежало почти на границе с Московским княжеством. И там собрал дань Григорий и хотел уже возвращаться в Тверь, да припозднился и заночевал у пономаря местной церкви. Здесь-то и произошла встреча Григория с Ксенией, дочкой пономаря.