[26] боцман Сидор Савельев да в прибавок для гребли дан в помощь матроз Фадеев, который также сам на берег похотел ехать».
Савельеву было приказано, чтобы он, «прибыв на берег, сыскав бот, для починки онаго оставил плотника и конопатчика, а сам, ничего б не мешкав, взяв штурмана Дементьева и служителей трех или четырех человек, к нам возвратился».
Капитан строго-настрого запретил подходить к берегу, пока они не увидят Дементьева и его людей. «А по прибытии твоем на берег, если как люди, так и бот в добром здоровье, то велеть для известия нам раскласть два агня, чтоб в день было видно дым, а ночью агонь. А если поврежден бот, а можно починить, то раскласть 3 агня, а если так бот поврежден, что ево и починить невозможно, то раскласть 4 агня, и чтоб те агни были в растоянии один от другова не в близости. А самому тебе ехать к пакетботу и ево, Дементьева, привесть с собою и служителей столько, чтоб ялбот[27] не угрузить. А если ты от берега поедешь в вечеру или ночью, то раскласть тебе агней больше, как возможно…»
Запомним и эту хорошо продуманную систему сигналов, она также важна!
Маленький ялбот с четырьмя добровольцами, ныряя в волнах, быстро поплыл к берегу… и все загадочно и непонятно повторилось: «…сами за ним к берегу следовали, и приходили очень блиско, и видели, что боцман на лотке приближался к берегу с полудни в 6-м часу, точию (только. — Г. Г.) определенных от меня сигналов не чинил и в чаятельное время к нам не возвратился, а погода стояла самая тихая».
Ждали до темноты, но не вернулись ни первая шлюпка, ни вторая. И все так же тихо и мирно выглядел берег. Никаких выстрелов или других признаков схватки с врагами — и никаких сигналов.
В 9 часов вечера «выпалили призывания их из одной пушки, понеже ветр самой малой и ходу судна почти ничего нет и по такой тихой погоде можно им к нам с берегу ехать, и как выпалили из пушки, то видно было в то время на берегу якобы выпалено из ружья, токмо звуку никакого не было слышно, а в ответ показавшегося на берегу огня выпалили от нас из другой пушки, в 9 часов показался на берегу огонь».
Обрадовались, повесили на мачтах два фонаря — один с флагштока, другой с гафеля. С берега их явно заметили! Тоже стали сигналить — то появится огонь, то исчезнет, словно прикроют его. Но что мог означать этот сигнал — непонятно: не договаривались о таком.
Ничего непонятно! Если сигналят кострами с берега, значит, пристали, высадились, живы. А почему назад не плывут?
Первая шлюпка повреждена? Но куда вторая подевалась? И что означали выстрелы вроде бы из ружья? А этот огонь, который то появится, то исчезнет? Если обе лодки повреждены так, что назад вернуться не могут, почему не запалят четыре костра, как приказано боцману Савельеву? Хотя чем им тогда помочь, ведь больше шлюпок нет?..
В час ночи: «Видно на берегу огонь». Еще несколько раз палили из пушек «для призыву с берега бота и лотки».
Настало утро 24 июля: «Погода ясная, сияние солнца…» Берег тих и пустынен. Ничего Чириков больше сделать не может. Не осталось у него ни одной шлюпки. А на корабле к берегу не пристанешь. Остается только ждать. Чего?
«…С полудни в 1-м часу увидели мы идущия от той губы, куды посланы от нас бот и лотка, две лотки на гребле, одна — малая, другая — поболше, о которых мы надеялись, что наш бот и лотка возвратились. И пошли к ним навстречу. Потом разсмотрели мы, что лотка гребущая — не наша, понеже оная корпусом остра и гребля не роспашная, а гребут веслами просто у бортов, — которая к пакетботу так не приближалась, чтоб в лицо человека можно видеть, токмо видели, что сидело в ней четыре человека: один на корме, а протчия гребли, и платья видно было на одном красное, которые, будучи в таком разстоянии, встали на ноги и прокричали дважды: «Агай, агай», — и махали руками, и тотчас поворотились и погребли к берегу. А я тогда приказал махать белыми платками и кланяться, чтобы они к нашему судну подъехали, что и чинено от многих служителей, токмо, несмотря на то, скоро погребли к берегу, а гнаться за ними было неможно, понеже ветр был тих, а лотка оная гораздо скороходна, а другая большая лотка, далече не погребши к пакетботу, возвратилась, и вошли обе опять в ту заливу, ис которой выгребли. Тогда мы утвердились, что посланные от нас служители всеконечно в несчастье…»
Ждали еще двое суток, плавали вдоль берега, на ночь отходя подальше в море, утром возвращались. Все еще ждали, надеялись, но тщетно. Пуст был берег. Никто не приплыл. И никто не подавал больше никаких сигналов.
Чириков сел составлять скорбный список — «регестр служителем пакетбота «Св. Павла», кто имян остались с оного на американском берегу в неизвестном несчастье». Перечислил всех 15 по именам, указал должность и чин каждого, и они навсегда вошли в историю.
26 июля в 2 часа дня созвал капитан консилиум, чтобы решить, как поступить дальше. Ни одной шлюпки больше нет — «для надлежащего розведывания посылать на берег стало не на чем, также и получить в прибавок воды к пропитанию своему не на чем же…». А воды осталось 45 бочек. Хватит ли на обратный путь?
Консилиум единогласно решает: «Для вышеописанных резонов дале пути своего не продолжать и сего числа возвратиться к гавани святых апостол Петра и Павла». И все же, рискуя погибнуть в океане от жажды, если обратный путь затянется, Чириков еще несколько дней ведет свой корабль вдоль американских берегов и наносит их на карту.
Вернувшись из трудного плавания, Алексей Ильич Чириков составляет подробный рапорт Адмиралтейств-коллегии. Небыстро распространялись в те времена новости по свету: чуть не год везут гонцы его рапорт из Петропавловска-на-Камчатке в Петербург. Но потом — долгие годы — загадочное исчезновение 15 русских моряков на далеком американском берегу станет привлекать внимание многих в разных странах…
1764 год. На Дальний Восток отправляется экспедиция под командованием Креницына и Левашева. Ей поручено исследовать Алеутские острова и побережье Аляски. И, составляя для нее подробную инструкцию, одной из важнейших задач намечает М. Ломоносов: «То бы весьма уповательно было получить известие о тех Россиянах, коих на Запад но-Американском берегу Чириков потерял».
Ничего выяснить не удается.
1765 год. В Петербург из далекого Якутска гонец привозит удивительную карту. На ней на Аляске (гораздо севернее того места, где высаживались моряки Чирикова), возле какой-то реки Хеуврен[28], нарисована бревенчатая крепость с остроконечными башенками, какие ставили русские первопроходцы во всех сибирских острожках. На башенках воины, нарисованные забавно, словно ребенком: в растопыренных руках держат копья. А понизу к стенам крепости подбираются другие воины — с перьями, торчащими на шапках.
Составил карту «ученый чукча» Николай Дауркин по заданию Федора Плениснера, который плавал с Берингом в загадочном чине «живописца из капралов» (чертежником?), а теперь стал уже полковником, начальником Анадырского острога.
Дауркин в самом деле был чукча, коренной местный житель. Десятилетнего сироту казаки подобрали в одном чукотском стойбище, назвали Николаем, окрестили, увезли с собой. Когда мальчик подрос, послали его учиться в тогдашнюю столицу Сибири — Тобольск. Там любознательным и способным пареньком заинтересовался сибирский губернатор Ф. И. Соймонов. Он самолично следил за его учением, а затем и дальнейшей судьбой — приказал Дауркина «освободить от холопства» и приписать в якутские казаки. А вскоре за заслуги перед Россией пожаловали Николаю Дауркину звание «сибирский дворянин».
Среди местных жителей было немало таких, которые, как Дауркин, получали образование, и становились преданными помощниками русских ученых, путешественников и исследователей. Их содействие было бесценным, потому что они не только прекрасно знали местность, обычаи коренных жителей, но и помогали наладить с ними хорошие отношения. Карта, составленная Дауркиным, служит свидетельством таких дружеских связей. Она не теряет своей ценности и поныне, и, пожалуй, самое интересное на этой карге — бревенчатая крепость на реке Хеуврен.
Участник Великой Северной экспедиции академик Миллер разыскал и «открыл» для науки в архивах приказных изб сибирских городков и острогов бесценные, интереснейшие документы, среди них и всеми забытые «скаски» Семена Дежнева о его историческом плавании вокруг оконечности Азии и открытии пролива между двумя материками.
«По скаскам тамошних чукчей», привезенным из Анадырского острога, Миллер выяснил и другие прелюбопытные вещи. Оказывается, следуя по пути, проложенному Дежневым, русские люди уже тогда, в XVII веке, проникли за океан — открыли для себя Америку! Чукчи рассказывали Миллеру, будто на «матерой земле» за океаном есть селения, в которых живут «бородатые люди в долгом платье»: «от них же получают деревянные чашки, которые с рускою работою во всем сходны, и надеются, что помянутые люди подлинно от русских людей произошли, которых прадеды во время бывших в прежние годы морских путей, имея на море несщастие, на… матерой земле остались».
И вот эти сведения подтверждаются! Поступают новые вести о русских поселениях за океаном, и они вполне правдоподобны: разве мог служить преградой для потомков людей, за каких-то полвека освоивших путь через всю Сибирь — от Урала до Тихого океана, пролив между материками шириной всего 35 верст да еще с природным «мостом» через него из нескольких островков?!
Немало слухов об этих поселениях доходило и до полковника Плениснера. Помнил он и об исчезновении Дементьева и его четырнадцати спутников. Может быть, они вовсе не погибли, а отыскали в чужой земле родные русские поселения? Плениснер решил послать на побережье пролива, отделяющего Америку от России, «ученого чукчу» Николая Дауркина. Тот, как видим, не только привез новые сведения о русских людях, живущих в дремучих лесах на Аляске, но и составил карту с указанием мест их поселений.