Вот картина. Пять часов вечера. Сумерки. Вспыхивает уличное освещение и реклама. В лавках и прямо на улице (тротуары сплошь заняты мелкой торговлей) разжигаются бензиновые лампы. Этим делом обычно заняты мальчишки — младшие в семье или прислуживающие владельцу (боссу!). Лампа накачивается, как примус; ее головка, раскаляясь, светится ярким белым светом. Лампу ставят на подставку или подвешивают повыше. Такое освещение дешевле электрического, потому все еще популярно.
Фонари светят сквозь тяжелую мглу. У входа в конторы, магазины часто тарахтят бензиновые движки — индивидуальные установки кондиционирования воздуха.
Душно, жарко, ни ветерка. Лишь проходящие машины обдают прохожих, покупателей, продавцов горячим чадом.
Машины идут сплошной массой от тротуара до тротуара. Водители автобусов и грузовиков работают с помощниками. Помощник (шустрый мальчишка) следит за левым бортом (движение левостороннее), криком или стуком по обшивке отпугивает пешеходов, велосипедистов, рикш, лезущих под самые колеса, следит за тем, чтобы не повредить чужую машину. Если между машинами образуется маломальский зазор, в него тут же втискивается более юркий автомобиль, велосипедист, рикша… Носильщики беспорядочно, по ломаным траекториям пересекают это медлительное скопище.
Изменить положение может метро. Строится оно с помощью Советского Союза. Отдельные участки прокладываются закрытым способом. Там, в глубине, на советских проходческих щитах рука об руку со специалистами «Метростроя» работают индийцы.
Во дворце вице-короля Британской Индии («Виктория мемориал»), сейчас превращенном в музей, прямо напротив главного входа — огромнейшая картина, на которой люди и слоны изображены чуть ли не в натуральный рост. Это полотно нашего соотечественника Василия Васильевича Верещагина.
Вспоминается, что русский музыкант Герасим Лебедев именно в Калькутте основал первый индийский театр. Подумалось: уехали от Родины за много тысяч километров, но с Родиной же и встретились. Это удивительно и прекрасно!
Калькутта принадлежит всей Индии, говорят индийцы. Тут жил мудрец и великий просветитель Вивекананда, тот, кто сказал: «Земля Индии — вот мое высшее небо!» Не только сказал, но и жизнью своей подтвердил это. Не раз приходилось слышать сетования индийцев, что Киплинг, гонясь за экзотикой и романтизируя Индию, оказал ей медвежью услугу. Сказки и легенды, создаваемые белыми колонизаторами, долгое время лишь и питали представления европейского мира об этой стране. Не берусь судить, велика ли вина Киплинга-писателя перед Индией. Думаю, он не из самых беспардонных мифотворцев. Но были среди них и злобные клеветники.
Вивекананда сделал все, чтоб мир увидел истинное, не искаженное ничьей предвзятостью лицо его Родины, лицо народа мудрого, талантливого, трудолюбивого.
Неподалеку (по калькуттским масштабам) — памятник Мохандасу Ганди — отцу нации. Сухощавый бритоголовый старик в одном дхоти (одежда наподобие шорт) с палкой в руке идет налегке, без пожитков неспешным, но широким шагом. Подобный памятник я уже видел в Мадрасе и увижу позже в Джайпуре. Он изображает Ганди во время пешего странствования по Индии, когда он ходил по городам и деревням со словами о национальном единстве и неподчинении колонизаторам.
Впервые Ганди приехал в Калькутту в 1896 году. Колониальная Калькутта встретила его, уже известного борца за права притесняемых, явно недоброжелательно — ему не позволили остановиться в Бенгальском ютубе, поскольку то было заведение для европейцев, а Ганди таковым не являлся.
Но Индия и до англичан знала отвратительнейшую из дискриминаций — неприкасаемость, когда множество людей, таких же, как все остальные, индийцев, игнорировались обществом, религиозно и социально унижались, низводились до положения грязных, презренных животных. Ганди всю жизнь боролся с этим традиционным злом. В Калькутте в беседах с Тагором он призывал великого мыслителя и поэта реальными действиями укрепить идею равенства каст, склонял поддержать движение несотрудничества с колонизаторами, а затем годы спустя эти же вопросы предложил рассмотреть сессии Всеиндийского комитета ИНК, проходившей тут же, в Калькутте.
Промышленный пролетариат Калькутты всегда был на переднем крае национально-освободительных и классовых боев трудящейся Индии. И не удивительно, что именно в Калькутте, в городе развитых пролетарских традиций, в 1933 году состоялась Всеиндийская конференция Коммунистической партии, после которой коммунисты взяли курс на активное участие в общенациональном движении.
Калькуттские рабочие и студенты неоднократно выступали застрельщиками в народной борьбе. Так было в 30-х годах, когда город потрясли мощные забастовки. Так было и накануне провозглашения независимости, в 1945–1947 годах, когда улицы города покрылись баррикадами и гром канонады катился от Калькутты по всей стране.
…В доме Тагоров, расположенном в центральном районе Калькутты Джорашанко, сейчас Музей Р. Тагора и Университет искусств.
Парни и девушки изучают национальное искусство, знакомятся с культурой народов мира. Среди прочих вопросов, заданных мне, были и такие: о чем пишут советские писатели? Что для них главное в творчестве? Которая из мировых проблем для них главная? Ответил, что главное — это знание жизни, правдивое ее отражение в творчестве, а из глобальных проблем наиглавнейшая — борьба за мирное будущее Земли.
А что касается праздников, то индийская осень тоже богата ими. Вот «дасера» — сугубо бенгальский праздник, посвященный богине Дурге. К нему изготавливают бесчисленное множество скульптур этой богини. Перед ними исполняется «пуджа» — обряд с жертвоприношениями, возлияниями, трапезами и танцами. Танцуют все, но мужской танец главный. Его исполняют, что называется, до упаду, до потери сознания: танец посвящен женщине, и мужчина должен себя не щадить. Скульптуры Дурги делают заранее. Из пучков рисовой соломы вяжут каркас, затем его обмазывают илом, добытым тут же, из реки, канавы, пруда. Сушат, полируют, раскрашивают, украшают. И надобно видеть эти одиночные и групповые скульптуры, чтобы оценить, каким вкусом наделены, каким мастерством обладают народные Микеланджело и Рафаэли, творящие свое искусство не в кабинетах, не в мастерских, а прямо на обочинах дорог, на тротуарах, под примитивным навесом, сидя на корточках перед предметом своего вдохновения. Сколько порой в этих скульптурах одухотворенности, грации, пластики. Они бывают небольшими и гигантскими (тут на каркас идут дерево и металл). Их носят, возят на грузовиках, устраивают конкурсы на лучшую. Но конец всем (даже шедеврам) уготован один — на десятый день праздника их бросают в реку, где они, раскисая, снова обращаются в ил.
Но если продолжить разговор о культовой экзотике, то пред моими глазами храм джайнов. Нет, он не выделяется отточенностью стиля и форм, не блещет изысканностью вкуса. Он скорее аляповат и если блещет, то разноцветными стеклышками витражей и тысячами кусочков зеркал, вмонтированных в стены. Не только в калькуттском, но и в иных джайнских храмах есть что-то от мусульманской архитектуры и от европейского барокко… Горят в них свечи, есть картины маслом, портреты святых, скульптуры. Ходят люди в белых одеяниях с марлевыми, как у хирургов, повязками на лицах — джайны. А у входа слева и справа, в нишах под стеклом, какие-то белые мраморные батоны с маленькими глазками, выпяченными губками и раздутыми волнистыми щеками. Это абстрактные духи-охранители — «байроби». Так неизвестный скульптор вышел из затруднительного положения — изобразить бестелесное и безыменное, но живое.
Главная забота джайна — не стать причиной смерти или увечья какого-либо живого существа. Они — вегетарианцы, пьют только процеженную жидкость, едят только свежеприготовленную еду, потому что время спустя в ней может завестись что-нибудь живое, и т. д. Джайн не может пахать, рыбачить, строить, водить машину… Так что же ему остается делать? Торговать! Вот и получается, что из джайнов вышли богатейшие индийские промышленники и финансисты, а среди них — Бирла, чей автомобилестроительный завод в Калькутте крупнейший в стране!
Город на левом берегу Ганга колонизаторы назвали Бенарес. Однако те, кто построили его и жили в нем всегда, называют его Варанаси. Есть ли в Индии еще такой город, побывать в котором стремился бы каждый индус! Тысячи, да что там тысячи — миллионы пилигримов-паломников ежегодно, сколько существует Индия, босыми ногами перетирали пыль, месили грязь на бесконечных ее дорогах, ведущих в Варанаси, с единственной заботой — омыть грешное и многострадальное тело свое в водах Ганга у позолоченных храмов Варанаси.
Обряд омовения совершается ежедневно на восходе солнца. Я не раз читал красочные описания этого массового и экзотического действа, но то, что увидел, ошеломило.
С вечера пошел теплый спокойный дождь. Всю ночь бушевала гроза. Под грузом ливня ломались древесные ветви. Массивные слоновые пальмы качались, как тростник. Гасло и загоралось электричество. На рассвете наш автобус, разбрызгивая воду, мчался по непривычно пустым улицам к центру города. Город стоял в неподвижной желтой воде. Нижние этажи домов, хижины бедноты затоплены. В иных местах проехать было невозможно: вода поднялась выше велосипедного колеса. Оставшиеся без клиентов рикши коротали время под стрехами или зонтами в своих «лимузинах», забравшись с ногами на пассажирские сиденья. На ступеньках капитальных зданий и храмов жались со своим скарбом бездомные, обычно ночующие прямо на тротуарах. Там же спокойно стояли невозмутимые коровы. Вода, неся уличный мусор, по ступенькам низвергалась в Ганг.
Ударили в колокола и гонги, раздались трубные звуки чанков (больших морских раковин), послышались гортанное бормотание и резкие выкрики брахманов, читающих священные заклинания — молитвы. Кульминационный момент настал. Под моросящим дождем люди входят в воду по колено, по пояс, по плечи. Окунаются, плещут себе в лицо, на голову, промывают водой глаза, набирают в рот…