Белоказаки готовили штурм, генеральное наступление. Оно началось на рассвете. Впереди полк «имени Иисуса Христа» — бородачи с иконами на груди и на пиках, отдельно, на конной тяге, огромная икона Михаила Архангела…
Не помогли иконы. Но белые не унимались. Подтягивали свежие части. Стремились найти в обороне брешь.
Шли непрерывные бои. На улицах рвались снаряды. Много раненых, больных. Силы защитников города иссякали.
И помочь осажденным было трудно. Пытались части пробиться к городу — не смогли. Своя дивизия —25-я Чапаевская — под Уфой бьет Колчака. А казаки лезут и лезут.
В ту тревожную пору в штаб Южной группы Восточного фронта пришла телеграмма. Ее здесь знают едва ли не все: «Прошу передать уральским товарищам мой горячий привет героям пятидесятидневной обороны осажденного Уральска, просьбу не падать духом, продержаться еще немного недель. Геройское дело защиты Уральска увенчается успехом. Предсовобороны Ленин».
Так оно и было. Спустя недолгое время — весть: Колчак на Белой разбит! 25-я Чапаевская двинулась на выручку Уральску.
Днем и ночью шли конники Чапаева. Спешили. Одиннадцатого июля город встретил их слезами радости и громом оркестра. При огромном стечении народа Василий Иванович принимал парад частей Уральского гарнизона, произнес речь…
«Есть счастливые города, где дышит историей каждый камень…» — прочел я недавно в одной хорошей повести. Конечно же Уральск из их числа. Здесь что ни шаг — следы далекого или не очень далекого прошлого, бурных и славных событий.
— Анис… Антоновка… Ну, это яблоки известные… А вот, каковы красавцы! Петр Первый. Есть у вас такой сорт? Вкуснота! Ты попробуй, попробуй…
Совсем неподалеку, в каком-нибудь километре отсюда, степь. Полынь да верблюжья колючка. А здесь, в этом садово-огородном раю…
— Виноград покажи ему, виноград! — доносится с веранды, где женщины накрывают стол.
— Покажу непременно, — отзывается Павел и ведет меня к пышно разросшейся лозе. — Шасла, — поясняет он. — Мадлен…
Я гляжу на тяжелые янтарно-розовые гроздья, налитые сладким соком, и не верю глазам своим. Арбузы, дыни, яблоки — это здесь издавна, это в порядке вещей. Но виноград под Уральском?!
Жена Павла, Татьяна Борозна, — моя однокурсница. Почти всю войну, после выпуска, проработала в Джамбейте. Район большой, даже обширный, что ни день — вызовы. По степи на таратайке либо верхом. Летом жара, пыль, зимой бураны.
«Жила в казахской семье. Как бы поздно ни вернулась, а часто среди ночи, хозяева мои обязательно встанут, помогут выпрячь. Всегда у них наготове два казана с горячей водой, один — мне помыться, другой — чаю попить. Заботились, как о дочери…»
С той давней уже поры между семьями дружба. За обедом с нами черноволосый красивый парень. И имя у него красивое — Азамат. Это внук бывших Татьяниных хозяев. Гостит, поступать приехал, сдавать экзамены…
Потом Татьяну перевели в Уральск. Жилья не было, квартировала. В доме, куда ее пустили, остались только мать и дочь, мужчины воевали. Сначала пришла похоронка на отца. Еще эта боль не утихла — позвали в военкомат… Артиллерийский разведчик Павел Фокин пропал без вести. Оплакали и его. Но сообщение оказалось ошибочным: он был ранен и часть его потеряла… Вернулся после войны, увидел Татьяну. С тех пор они вместе.
А время идет. Вырос сын Владислав, он слесарь-сборщик, мастер своего дела. Его жена Надя — технолог на заводе, где полжизни проработал Павел. Внук ходит в школу…
Говорим, говорим — не можем наговориться. Вспоминаем. Всякое вспоминаем… Трудное, горькое. Друзей, которых уже нет. Радостное, светлое. Его было больше, много больше…
Молодые поглядывают на нас, слушают. Похоже, им все это интересно.
Пусть слушают…
Он был мне чужим, этот город, когда я туда попал. Совсем чужим. А стал… Насколько беднее была бы моя жизнь, не случись нашей встречи.
Святослав Бэлза
ПИТОМЕЦ МОРЯ СМЕЛЫЙ
Очерк
Художник А. Кретов
Торжество открытия Царскосельского лицея состоялось 19 октября 1811 года. В тот день на церемонии представления Александру I воспитанников «нового святилища наук», удивительно похожих один на другого в парадных синих мундирчиках с красными воротниками, наряду с именами Пушкина, Кюхельбекера, Дельвига, Пущина прозвучало в напряженной тишине также имя Федора Матюшкина.
Одногодок Пушкина, он родился в Германии, в Штутгарте, где его отец был советником в русском посольстве. После скоропостижной смерти мужа мать Матюшкина, Анна Богдановна, переехала в Москву. Здесь Федор получил начальное образование в университетском пансионе, а после успешной сдачи вступительного экзамена попал в число двадцати девяти отроков, составивших первый — уникальный — набор Царскосельского лицея.
Почти каждый из членов шумной и озорной лицейской общины награждался каким-нибудь шутливым прозвищем. У Матюшкина их было два — Федернелке и Плыть Хочется. В общежитии лицеистов на четвертом этаже дворцового флигеля ему отвели двенадцатую комнату. Соседнюю «келью» занимал Иван Пущин. В № 14 обитал Александр Пушкин — он же Француз или Обезьяна С Тигром. А в комнате № 38, напротив Матюшкина, жил Вильгельм Кюхельбекер.
Склонности и намерения лицеистов определились довольно быстро. С самого начала было ясно, кто, подобно Горчакову, пойдет по линии дипломатической службы, кто — по литературной части, кто — в департамент министерства народного просвещения; «иной, под кивер спрятав ум, уже в воинственном наряде гусарской саблею махнул»… О Федернелке все знали, что он не помышляет ни о славе сочинителя, ни о карьере дипломата, а мечтает стать моряком. С упоением зачитывался он имевшимися в лицейской библиотеке записками о далеких странствиях И. Крузенштерна и Ю. Лисянского, Н. Хвостова и Г. Давыдова, В. Головнина и других русских морских офицеров.
Осуществлению его мечты содействовал директор Лицея Е. А. Энгельгардт. Когда шестилетний курс обучения лицеистов подходил к концу, он начал хлопоты с целью добиться разрешения Матюшкину участвовать в «кругоземном вояже», затевавшемся В. М. Головниным. Вскоре после выпускного акта, состоявшегося 9 июня 1817 года, такое разрешение для новоиспеченного «коллежского секретаря» было получено.
От имени товарищей Матюшкина торжественно напутствовал сочиненной им «пиэсой» Кюхельбекер — милый, застенчивый Кюхля, излюбленная мишень лицейских остряков:
Скоро, Матюшкин, с тобой разлучит нас шумное море:
Челн окрыленный помчит счастье твое по волнам!
Юные ты племена на брегах отдаленной чужбины,
Дикость узришь, простоту, мужество первых времен…
Рев и боренье стихии, и вёдро, и ужасы встретишь,
Но не забудешь друзей! нашей мольбою храним, —
Ты не нарушишь обетов святых, о Матюшкин! в отчизну
Прежнюю к братьям любовь с прежней душой принесешь!
Непосредственно от Пушкина получил Федор подробнейшие наставления, как ему надлежит вести «журнал» путешествия — без многословия, но тщательно фиксируя все примечательные события и описывая впечатления от природы и встреч с иноземными племенами.
Эпоху русских кругосветных путешествий открыли в 1803 году — ровно столетие спустя после основания Петербурга — И. Крузенштерн и Ю. Лисянский. Вслед за тем еще трижды пронесли русские корабли бело-голубой андреевский флаг вокруг земного шара. Пятое путешествие поручено было возглавить капитан}^ второго ранга Василию Михайловичу Головнину, широко известному к тому времени благодаря драматическому плаванию на «Диане» и появившейся в результате этого плавания книге «Записки флота капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 18J2 и 1813 годах, с приобщением замечаний его о Японском государстве и народе».
В «славный день Бородина» (память о нем была еще у всех свежа) — 26 августа 1817 года шлюп «Камчатка» покинул кронштадтский рейд, унося на борту восемнадцатилетнего волонтера Федора Матюшкина, определенного в должность гардемарина. Всего каких-то два с половиной месяца назад, бродя по благостным аллеям царскосельского парка, «коллежский секретарь» лишь робко надеялся на возможность подобного счастья, и вот теперь Кронштадт исчезал за кормой.
Из членов экипажа 28-пушечной «Камчатки» кроме капитана следует еще особо выделить двух мичманов, впоследствии знаменитых географов — Фердинанда Врангеля и Федора Литке. Мало что так сближает, как длительное совместное путешествие, и отношения Матюшкина с обоими молодыми людьми сделались вскоре дружескими.
Первые недели Матюшкина несказанно донимали острейшие приступы морской болезни. Хоть каким-то, но весьма слабым утешением служило воспоминание о том, что сей изнурительный недуг постоянно не давал покоя герою Трафальгара лорду Нельсону, гробницу которого Матюшкин посетил в Лондоне. Туда он выезжал вместе с Головниным, пока их шлюп стоял в Портсмуте.
Навсегда памятным, как для любого моряка, стал для Матюшкина тот день (23 октября), когда он впервые пересек экватор. На «Камчатке» это событие было отмечено по всем правилам освященного давностью обычая. Команда выстроилась на шканцах. Капитан зачитал приказ с объявлением «благоволения» офицерам и денежного награждения «нижним чинам». Прогремел девятикратный салют южному полушарию.
Затем на носу судна послышались звуки музыки, и появился со своим неизменным трезубцем властитель морей Нептун в сопровождении свиты тритонов. А как же может подобное веселье обойтись без Бахуса? Он тоже здесь, подле своего дяди. Нептун грозно вопросил, кто капитан корабля. Узнав, что это его старый знакомец В. М. Головнин, «колебатель земли» прошествовал милостиво поздороваться с ним и со всеми, кто ранее уже проходил экватор. Тех же, кто совершал это впервые, велено было подвергнуть ритуальному «крещению» в экваториальной воде.
«Камчатка» показала себя отменным по тем временам ходоком. Вскоре путешественникам открылись берега Нового Света. Местом ближайшей стоянки избрали Рио-де-Жанейро. За полмесяца Матюшкину удалось немало повидать в Бразилии. Экзотические пейзажи приводили его в восторг; однако радужное впечатление от них было во многом вытеснено отложившимися в потрясенной душе недавнего лицеиста тягостными картинами рабства, которое продолжало насаждаться португальскими колонизаторами. После всех ужасов, что явились ему на невольничьем рынке, на кофейных плантация