И вновь тебя зовут заманчивые волны…
эти строки пушкинского наброска 1823 года в полной мере соответствуют настроению Матюшкина, возвратившегося из утомительной сибирской экспедиции.
Уже в августе 1825 года, произведенный к тому времени в лейтенанты, он отправился в новое кругосветное плавание на транспорте «Кроткий». Маршрут в общих чертах повторял путь «Камчатки», и длилось путешествие тоже два года. В день восстания декабристов, когда Матюшкин мог бы увидеть много знакомых лиц среди «бунтовщиков», вышедших на Сенатскую площадь, «Кроткий» покидал Рио-де-Жанейро. Сюда не доносились ни барабанная дробь, ни визг картечи, ни стоны раненых, ни тревожное ржание лошадей — вся та симфония звуков, под которые «венчался на царство» жандарм Европы. Именно так охарактеризовал Матюшкин спустя четверть века в письме Пущину ту жалкую роль, которую взял на себя Николай I: «Да, Незабвенного Россия не забудет… Разыгрывал 25 лет полицмейстера Европы».
Осенью 1827 года Е. А. Энгельгардт извещал одного из своих бывших «птенцов»: «Прибыло сюда с острова Нуха-Гивы животное довольно редкое, именуемое Матюшкин, которое на сих днях будет у меня показываться любителям оного…» Но не могли уже пожаловать, как встарь, «на редкое животное» к отставному директору Лицея на Васильевский остров Пущин и Кюхельбекер. Печально было на душе у Матюшкина. Едва узнав о петербургских событиях, он писал Е. А. Энгельгардту из плавания: «Егор Антонович! Верится ли мне? Пущин! Кюхельбекер! Кюхельбекер может быть; несмотря на свое доброе сердце, он был несчастен. Он много терпел, все ему наскучило в жизни, он думал везде видит злодеев, везде зло. Он — энтузиац — фанатик, он мог на все решиться и все в одно мгновение. Но Пущин. Нет. Нет, Пущин не может быть виноват, не может быть преступником. Я за него отвечаю. Он взят по подозрению, и по пустому подозрению, — дружба его с Рылеевым, слово, сказанное неосторожно, но без умысла. Признаюсь вам, Егор Антонович, когда я прочел его в списке, я думал, что и я виноват, я его так любил, так люблю. Разберите его жизнь, его поступки — никто из нас не сделал столько добра как человек и как русский… Товарищам, друзьям неужели я должен сказать, что я их не люблю. Нет, я их люблю…»
Матюшкин не провел и года на суше, как снова ветер упруго наполнил паруса над его головой. На сей раз «блуждающая судьба» влекла его в Средиземное море. Корабль «Эммануил», на котором он шел, входил в состав русской эскадры, отправленной для поддержки освободительной борьбы сынов Эллады против султанской Турции. Обратив на себя внимание, выпускник Лицея получил скоро под свое начало бриг «Кимон», а затем последовало почетное назначение на пост командира великолепного брига «Ахиллес», выделенного в личное распоряжение президента Греции Иоанниса Каподистрии. А еще через некоторое время ему пришлось выписать из Петербурга нарядные эполеты капитан-лейтенанта.
Более десяти лет, начиная с 1835 года, жизнь и служба Федора Федоровича Матюшкина были связаны с Черным морем. Здесь он обрел таких друзей, как П. С. Нахимов и В. А. Корнилов, будущих героев севастопольской обороны. Адмирал М. П. Лазарев вверил его заботам вначале фрегат «Браилов», а затем красавец корабль «Варшава».
В Севастополь пришла к Матюшкину горестная весть о дуэли на Черной речке, и он в порыве отчаяния упрекал лицейского однокашника: «Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев! Как ты мог это допустить?..» Эхо рокового выстрела Дантеса болью отдалось в сердцах миллионов людей, но, быть может, горше других переживали тяжкую утрату товарищи поэта по Лицею: ведь поистине «лицейский корабль стоял на пушкинском якоре».
Последний раз Федор Федорович виделся с Пушкиным не так давно — в преддверии зимы 1836 года, во время своего наезда в Петербург. Сошлись они на именинах у М. Л. Яковлева. Пушкин выглядел весьма озабоченным. Причина скоро выяснилась: когда подали шампанское, он вынул из кармана анонимное письмо и сказал: «Посмотрите, какую мерзость я получил!» Но кто из собравшихся на чествование лицейского «паяса» мог предположить тогда, что этот гнусный пасквиль лишь завязка неотвратимой трагедии, финал которой грянет всего через каких-нибудь два с половиной месяца? И никак не укладывалось в голове у Матюшкина, что никогда больше не ощутит он пожатия руки, которая вывела посвященные ему строфы:
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О, волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»
Матюшкин наизусть помнил этот посвященный ему отрывок из стихотворения, сочиненного Пушкиным в одну из годовщин основания «лицейской республики». Примечательно, что слова «блуждающая судьба» Пушкин употребил не только по отношению к Матюшкину, но и применительно к себе (в «Евгении Онегине»). Поистине их сердца были «единой страстью полны». О теплых дружеских чувствах к «питомцу моря» свидетельствует и напутствие поэта в послании брату Лайону: «Поцелуй Матюшкина, люби и почитай Александра Пушкина».
Дата «19 октября» свято почиталась всеми лицеистами. Этот день, как правило, не обходился без традиционной приятельской встречи, на которую собирались все, кого только можно было отыскать из питомцев Лицея «старого чекана». На таких вечерах после 1825 года часто поминались имена ссыльных декабристов: связь с «государственными преступниками» не прерывалась. Матюшкин особенно много переписывался с Иваном Пущиным, для которого он, даже став сенатором, «превосходительством», был по-прежнему «веселым Федернелке».
В феврале 1853 года на имя Матюшкина из Ялуторовска пришла восторженная благодарность Пущина за фортепиано, которое вскладчину приобрели для дочери декабриста и отправили за Урал его друзья — петербургские лицеисты «первого призыва»: «Принимаю ваш подарок с тем же чувством, с которым вы его послали мне, далекому. Спасибо вам, от души спасибо! Разделите между собой мой признательный крик, как я нераздельно принимаю ваше старое лицейское воспоминание. Фортепиано в Сибири будет известно под именем лицейского…»
О близости Матюшкина к идеям декабризма, о его высоком патриотизме говорит, в частности, тот факт, что именно ему адресовал Пущин из сибирской ссылки свои размышления такого рода: «Я все надеюсь, что не с гнилого Запада явится заря, а с Востока, то есть от соединения славянских племен. Это будет прочнее всех вспышек и потом реакций, отдаляющих жестоко самое дело. У меня это idée fixe, и я все подвожу к этому подготовлению: много тут основных начал, несознательно ведущих к желаемым изменениям, без которых нет блага под луной. Вот куда меня забросила мечта, будто бы я с тобой говорю, — ты, может быть, примешь меня за сумасшедшего. Пусть так; только это состояние отрадное — вера в человечество, стремящееся, несмотря на все закоулки, к чему-нибудь высокому, хорошему, благому. Без этой веры темно жить».
Черное море сменили свинцовые воды Балтики, куда Матюшкина перевели уже в чине контр-адмирала. Затем его знания и десятилетиями накопленный практический опыт понадобились в Морском министерстве. Солидная министерская должность была ему меньше по душе, чем вождение фрегатов, но пришлось смириться, тем более что давал себя знать возраст и подкравшиеся с ним недомогания. Матюшкин прошел головнинскую и лазаревскую школу, взгляды его отличались подлинным демократизмом, и заботила его в первую очередь не собственная карьера, а состояние отечественного флота, им двигало высокое стремление принести максимальную пользу родине. Когда в 1851 году ему предложили высказать суждение по поводу проекта нового Морского устава, то он воспользовался случаем, чтобы довести до начальства свое мнение о невыносимо тягостном положении «нижних чинов» на флоте: «Не надобно матроса считать не человеком, машиною; молиться, ходить, спать, сидеть, петь, плясать по дудке убивает человека, сначала морально, потом физически… Человека более всего поддерживает надежда, предположение, мечты. Имеет ли их матрос? Через 20 лет службы он возвращается на родину в поношенной шинели. Вот все, что он видит впереди…»
В Крымскую войну Матюшкин руководил укреплением Свеаборга — российского аванпоста на Балтийском море, который устоял против мощной армады, не допустив неприятеля к столице. Год окончания войны принес ему звание вице-адмирала, а хоронили Матюшкина тоскливой петербургской осенью 1872 года в мундире полного адмирала. «Адмиральские орлы были честно заслужены им, заслужены не в передних Петербурга, — справедливо отмечает биограф, — а в плаваниях, скитаниях, походах и сражениях».
Николай Черкашин
ПО СЛЕДАМ«СВЯТОГО ГЕОРГИЯ»
Очерк
Художник А. Грашин
Для меня эта история началась семь лет назад близ Преображенского рынка, когда сторож склада макулатуры разрешил мне порыться в горе книг, журналов, газет, сданных в обмен на «Французскую волчицу» или «Черного консула».
Дома, разбирая находки — подмоченный том «Морской гигиены», «Справочник по реактивным самолетам» и бесплатное приложение к газете «Рабочая Москва» с повестью Новикова-Прибоя «Соленая купель», я обнаружил и кусок дореволюционной газеты с оторванным названием. Внимание мое привлекла маленькая заметка собственного корреспондента Петроградского телеграфного агентства в Риме, датированная 23 сентября 1914 года: