Но связь надо держать во что бы то ни стало, ибо радио для нас — всё.
Аэродром готов, размер его 700 на 60 метров, но при таком ветре нам не взлететь, необходимо, чтобы он дул вдоль дорожки. К вечеру сильный туман и гололед. Солнца нет уже два дня. Дрейфуем, но куда — определить не можем.
3 июня. За 2 минуты, пока не лопнул ремень, успел сообщить о своем положении. Просим не беспокоиться, у нас все в порядке, но не успеваем готовить ремни, к тому же «сырье» для них кончается.
В 24 часа 30 минут говорил со Шмидтом через микрофон. Он сообщил, что с первой погодой они вылетают к нам, чтобы взять часть груза. Просил во что бы то ни стало поддерживать связь.
Все спят после восемнадцатичасовой работы на аэродроме. На радиовахте вдвоем с Мазуруком.
4 июня. В 01 час.00 минут наладили связь через ручную радиостанцию. Очень капризны здесь прохождения радиоволн. Диксон слышит за 1700 километров, а лагерь не слышит за 100. Шевелев дает советы, как шить ремни. Уже все перепробовали.
Сплошная облачность. Ветер северный, 4 —5 баллов, температура -1°.
На аэродроме осталось только пробить рулежную дорожку от стоянки самолета.
В 12 часов опять говорил с лагерем. К микрофону подходили Ритслянд, Орлов и Гутовский. Остальные спали.
Удалось поймать солнце. Координаты: широта 88°58′, долгота 98°00′ западная. Координаты лагеря: 88°59′, долгота 300°00′ западная. Мы дрейфуем на одной широте.
5 июня. Наконец-то солнце! Ясно, тепло. Сообщил в лагерь, чтобы дали свою погоду, так как собираемся стартовать к ним. Связь держу только через ручную радиостанцию.
Обсудили с Мазуруком схему поисков лагеря. Это очень сложный вопрос. Сближение меридианов, колоссальное магнитное склонение и, главное, отсутствие радиокомпаса делают эту задачу чрезвычайно трудной. Решаем идти по гирополукомпасу, взяв первоначальный курс, рассчитанный по солнцу.
В 02 часа 00 минут стали свертывать наш лагерь. Когда все было готово, я сообщил, чтобы следили за мной на волне 72,7 метра. Усаживаемся в машину, даем полный газ моторам, но самолет ни с места.
Лыжи крепко примерзли к снежной поверхности. Подкопали снег под лыжами, даем полный газ. Тимофеев в это время бил по пяткам лыж двадцатипятикилограммовой кувалдой. Самолет медленно срывается. За шиворот втаскиваем Тимофеева в кабину и рулим на старт.
Впереди самое трудное. Сумеет ли Мазурук поднять тяжелый корабль со столь хитроумного аэродрома? Полный газ. В самом конце площадки самолет отрывается и, еле перетянув гряду торосов, повисает в воздухе. Проделываем необходимые эволюции, и я даю курс.
Нервы напряжены до предела. Верны ли мои расчеты? Что, если я ошибся? Тем более перед стартом экипаж недоверчиво спрашивал, верно ли я определил направление на лагерь. Их путала близость полюса: солнце круглые сутки имело одну высоту, всюду юг. Нет, ошибки не может быть. Сотни раз днем и ночью, когда все спали после изнурительного труда на аэродроме, я проверял свои данные. Чутье обманчиво, но математика — наука точная. Я был твердо уверен в расчетах. Определил еще на льду, что через 47 минут будем в лагере наших славных товарищей.
В 06 часов 15 минут ложимся на курс. Даю все необходимые указания Мазуруку о выдерживании курса и бегу в хвост самолета, чтобы сообщить в лагерь о взлете. Лагерь сразу ответил. Теперь связь отличная. Динамо, поставленное в крыло, вращаясь от встречного потока воздуха, дает достаточное количество энергии.
Идем со скоростью 160 километров в час. Ветер слабый, высота 300 метров, облачность разорванная, слоистая. Видимость меняется от 4 до 20 километров. Через 10 минут попадаем в снегопад, но лагерь сообщает, что у них погода отличная. Напряженное, но радостное настроение. Через каждые 10 минут ввожу необходимые поправки в гидрополукомпас, контролируя курс астрономическим методом. Курс на карданном компасе 279°, на «Ан-4» — 230°, а у пилотов на одном 15°, а на другом 88°. Верю только солнечному указателю курса, но и он резко меняется в связи с пересечением часовых поясов.
В 06 часов 52 минуты в наушники шлема ясно услышал: «Мы вас видим, вы видите нас?» Сообщил по радио: «Следите за нами, вас еще не вижу».
Внизу лед и редкие разводья. Никакого намека ни на самолеты, ни на костры. Сообщаю экипажу, что нас видят. Товарищи радостно жмут мне руки и обнимают.
В 06 часов 57 минут из лагеря говорят, чтобы повернули всего на 5°, а через минуту — еще повернуть на 10°, но уже вправо. Чувствуем, что лагерь, заметя точку нашего самолета на горизонте, нервничает больше, чем мы.
В 06 часов 59 минут мы ясно увидели огромный костер, три оранжевых самолета и множество палаток. Тяжело опускаюсь в кресло. Моя задача выполнена.
В 07 часов 02 минуты Мазурук и Козлов мягко сажают самолет на чудесный аэродром папанинцев.
Нас встречают Шмидт, Папанин, Кренкель, Молоков, Водопьянов, Орлов и другие, вытаскивают из самолета, обнимают, радостно трясут руки, поздравляют с благополучным прилетом. Быстро разгружаем машину и торжественно вручаем Папанину Веселого.
После разгрузки Шмидт устраивает совещание. Решение такое: из-за малого количества горючего «Н-169» и «Н-172» отдают часть своего «Н-170», «Н-171» и лагерю Папанина, а сами при возвращении с полюса садятся на 85° и ждут, когда с Рудольфа им доставят горючее. Водопьянов и Молоков летят до Рудольфа без посадки. После совещания и суматохи встречи Мазурук ловит меня, жмет руку и целует. Оба мы молчим, оба счастливы до опьянения.
6 июня. Как убитые проспали 11 часов. Очень трогает заботливое отношение товарищей, оберегавших наш сон.
Сегодня тепло, +1 °, дождь, низкая сплошная облачность, но на Рудольфе ясно. Дзердзеевский дает хороший прогноз».
6 июня мы двинулись в обратный путь.
В 03 часа 15 минут взлетели вслед за «Н-171» и сразу начали пробивать облачность. На высоте 1150 метров вышли в ясное небо. Впереди был виден «Н-172». Радиосвязь работала отлично.
Горючего у нас было на 5 часов 20 минут. Каждые 15 минут я измерял путевую скорость. Она значительно превышала рассчитанную при определении горючего. Быстро прикинул, что если скорость будет такой, то есть 225 километров в час, то горючего нам вполне хватит до Рудольфа. Поделился этими мыслями с Мазуруком и экипажем и предложил лететь на Рудольф. Запросил по радио путевые скорости остальных самолетов, — у всех различные: у «Н-172» — 185 километров в час, у «Н-171» — 220, у «Н-170» — 195.
Уже скоро широта 85°. В памяти еще ясны десять дней на льдине, и еще ноют мышцы от борьбы со льдом. Вызвал по радио Шмидта, чтобы попросить разрешения лететь до Рудольфа. Но как назло, Шмидт был занят.
На широте 85° «Н-172» нырнул вниз. Мазурук последовал за ним, и мы пошли уже в облаках. Спросил у Шекурова, на сколько хватит горючего, если лететь на трех моторах. Получив удовлетворяющий ответ, сказал Мазуруку: «Полет на Рудольф разрешен». Мазурук радостно улыбнулся. Пусть товарищи простят мне невольный обман, но все мои расчеты показывали, что горючего нам хватит, и я взял грех на себя.
Вышли на верхнюю кромку. Ясно, солнце. Кругом никого. «Н-172» уже сел где-то под нами, а остальные далеко ушли вперед. По радио вызвал Шмидта. Вот его слова: «Вас понял. Полет разрешаю под вашу ответственность. Будьте осторожны». Я вторично сообщил экипажу, что нам разрешено лететь без посадки, и почувствовал величайшее облегчение.
В 08 часов 15 минут далеко на горизонте заметил контуры Земли Франца-Иосифа. На борт поступила тревожная радиограмма: «Рудольф закрыт туманом. Самолетам следовать до бухты Тихая». Это на 185 километров дальше. Для нас это было невозможно, горючего оставалось в обрез. Посовещались с Мазуруком и решили подойти к Рудольфу, а если он не примет, сесть где-нибудь на льду архипелага.
В 08 часов 30 минут в разрыве мощной облачности мелькнули знакомые контуры мыса Столбового. Мазурук быстро нырнул в это «окно». В ушах кололо от резкой смены высоты, мы почти пикировали. Мазурук мастерски посадил машину.
15 июня все корабли ушли в Москву. По указанию правительства «Н-169» остался с экипажем на Рудольфе для обеспечения безопасности дрейфа папанинцев.
Наша вахта продолжалась весь период дрейфа.
Виталий Волович
ДЕРСУ УЗАЛАИЗ ВЬЕТНАМСКИХ ДЖУНГЛЕЙ
Повесть
Художник А. Грашин
Фото подобраны автором
Костер догорал. Фиолетовые язычки пламени осторожно выглядывали между обгоревшими поленьями и снова прятались в свое мерцающее убежище.
Доктор Ракитин неподвижно сидел у костра, обняв колени руками, завороженный видом умирающего огня. Синие струйки дыма поднимались над тлеющими углями, сворачивались в кольца и постепенно таяли, исчезая в неподвижном, насыщенном влагой воздухе. Стояла душная, вязкая тишина. В черноте тропического неба проступали, разгораясь, серебряные блески незнакомых созвездий. Неподалеку хрустнула ветка. Та Мо, дежуривший по лагерю, вскочил, словно подброшенный пружиной, и щелкнул затвором карабина.
Разом вспыхнули фонари, высветив из мрака человеческую фигуру. Заслоняя лицо от яркого света, незнакомец сделал несколько шагов к костру и остановился, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Маленького роста, сухонький, узкоплечий, он был похож на подростка. На нем была длинная рубашка без воротника, с глубокими вырезами по бокам и короткие, чуть ниже колен, штаны из такого же материала. Обувью ему служили «вьетнамки», вырезанные из старой автомобильной покрышки, крепившиеся на ногах двумя резинками крест-накрест. Костюм дополняла круглая кепочка с крохотным козырьком.
Из больших кожаных ножен, висевших на левом боку, выглядывала деревянная рукоятка ножа-мачете. Незнакомец опирался на старинное длинноствольное ружье с широким дулом, с курком, похожим на оттопыренный большой палец. Деревянный приклад, видимо треснувший, был несколько раз обмотан проволокой.