Тропа шла под уклон. Она то обходила поваленный ствол, то исчезала под ворохом опавшей листвы, то скрывалась в густой траве с острыми, как бритва, краями. Но Синь отыскивал ее снова по каким-то лишь ему одному ведомым приметам.
— Дамти Синь, а это что за дерево? — спросил Хунг.
Там и сям между его мелкими глянцевитыми листочками висели плоды, похожие на болгарский перец, только с пятью гранями. Плоды оказались вполне съедобными. Разрезанные поперек, они образовывали правильной формы пятиконечную звездочку.
Дерево называлось «куа-хе». Пока Ракитин и Шалеев собирали его плоды, Синь уже рассказывал об удивительных свойствах росшего по соседству невысокого, стройного, прямо-таки изящного дерева «кей-нью».
В отличие от многих своих собратьев он имел кору шероховатую и почти белую. Среди темно-зеленой листвы, плотной, глянцевитой, как у олеандра, словно бусины, алели круглые, мелкие, как у рябины, ягоды. Но главная его достопримечательность заключалась в другом. Синь сделал на стволе зарубку, и из нее выступила крупная молочно-белая капля, густая, вязкая, словно латекс гевеи, знаменитой родительницы каучука. Правда, получают ли каучук из сока «кей-нью», Синь не знал.
Было почти шесть часов вечера, когда они усталые, проголодавшиеся буквально повалились на скамейки в столовой. А Фан уже суетился, расставляя тарелки, покрикивая на Са, который был ему выделен в помощники. Фан постарался на славу, после закуски — густо наперченного салата из отваренного и мелко нарезанного цветка дикого банана с луком, заправленного уксусом, — каждый получил по полной тарелке темно-коричневого духовитого супа из древесных крабов и порцию отварного маниока, напоминающего по вкусу картофель. Десерт состоял из зеленых плодов гуаявы величиной с голубиное яйцо. Они имели беловатую мякоть приятного кисловатого вкуса, напоминавшую чем-то боярышник.
Как обычно, по вечерам все собирались на посиделки у костра. Каждый приносил с собой кружку, а Фан наливал крепкий чай — вьетнамский или, по желанию, грузинский. Уже совсем стемнело, когда в лагерь пришли гости. Один из них был старый знакомый дамти Тот с сыном, худеньким мальчуганом лет пятнадцати, второй небольшого роста, коренастый с редкой седой бородкой и серебряным ежиком волос — бывший сержант Народной армии Линь.
Они заняли место у костра, отведали по чашке чая, преподнесенного им как гостям в первую очередь. Линь достал из брезентовой сумки от французского противогаза стопку темно-зеленых шелковистых листьев, напоминающих по форме сердечко, несколько бурых, похожих на сушеную грушу ломтиков и деревянную коробочку с белым порошком. Отделив от пачки один листик, он положил в центр его ломтик, насыпал щепотку порошка и, аккуратно завернув, отправил в рот.
Он неторопливо пережевывал приготовленное снадобье, время от времени сплевывая темно-оранжевую слюну прямо в костер.
«Так это же бетель», — подумал Ракитин. И не ошибся. Листики принадлежали лиане «бетельный перец», ломтики оказались ядром орешка арековой пальмы, который сначала долго варили в воде и затем, нарезав дольками, еще дольше сушили на солнце, а белый порошок — гашеной известью.
Никто не знает, когда зародился обычай жевать бетель. Говорят, он пришел с отрогов Гималайских гор из племени нага. А сейчас бетель жуют во многих странах Востока. Одни считают, что он укрепляет силы, придает бодрость, Обостряет мысли и чувства. Другие, наоборот, утверждают, что бетель успокаивает, притупляет душевную боль, приятно одурманивает мозг.
Ракитин не мог не отведать это зелье. Правда, его толкала на это не страсть ученого, рвущегося к познанию, а обыкновенное любопытство. Линь охотно приготовил ему порцию «жвачки». Но не прошло и трех минут, как Ракитин испытал полное разочарование. Во рту стало горько, противно. Рот заполнился вязкой слюной, будто он нажевался сухих листьев. Выбрав момент, когда Линь отвернулся, Ракитин быстро вытащил бетель изо рта и швырнул в костер.
— Дамти Витя, — сказал Лок, — доктор Дан хочет рассказать интересный легенда про жевать бетель.
— Вот и отлично, — обрадовался сидевший рядом Шалеев. — Давай, Лок, переводи.
— Это было очень давно. Во времена императора Хуонга-Выонга Четвертого, — начал рассказ Дан. — У богатого мандарина Као были два сына. Они были очень красивы и стройны, словно молодые побеги бамбука. Братья нежно любили друг друга и никогда не расставались. Они были так похожи, как две капли воды, и никто не мог сказать, кто из них старший, а кто младший. Когда Тану исполнилось восемнадцать, а Лангу семнадцать лет, родители умерли. Хозяйство пришло в упадок, и мальчики решили оставить отчий дом и пойти искать счастья по свету. Они долго бродили по дорогам, переходя из города в город, пока наконец не оказались в Ханое. Здесь их повстречал старый учитель Лыонг. Он приютил братьев, проникшись к ним любовью. Но забота старого учителя не принесла им счастья. И причиной тому была его красавица дочь. Они оба влюбились в Ань, и она отвечала им ответной любовью. Но ведь замуж можно выйти только за одного. Долго она не могла решиться, кому отдать руку, так как сердце ее принадлежало обоим. Наконец она решила: пусть избранником ее станет старший брат. Но кто из них старший? И вот однажды, когда наступил час обеда, она положила на стол лишь одну пару палочек для еды. Только одну. И когда внесли блюдо с рисом, Ланг, как младший, передал их Тану. Сыграли свадьбу. Ланг очень любил брата, но видеть каждый день ту, которая была ему дороже жизни, было так тяжело, что однажды ночью, никому не сказав ни слова, он исчез из дома. Много дней бродил он по джунглям в великом горе, без пищи, и сжалились над ним боги, и превратили его в черную известковую скалу — «дау».
После исчезновения брата Тан потерял покой. И вот он оседлал коня, простился с молодой женой и отправился на поиски. Он пересекал реки и озера, пробирался сквозь дремучую чащу. И однажды тропа привела его к большой черной скале. Он всмотрелся в ее очертания и, задрожав, узнал облик брата. Его горе не знало предела, и он замер рядом, превратившись в стройную высокую арековую пальму «кау».
Долго ждала мужа молодая жена. Сердцем почувствовала она, что случилось непоправимое. Она покинула отчий дом и направилась на поиски пропавших братьев. И вот однажды среди джунглей она увидела черную скалу, а рядом стройную пальму, что-то шептавшую веерами-листьями. Слезы хлынули у нее из глаз и зажурчали ручьем у подножия скалы. Она обвила руками ствол пальмы и обратилась к богам с мольбой. И вняли ей всемогущие боги, и превратили ее в лиану «чау» с листьями, похожими на сердце.
Пролетели столетия. И однажды король этой страны охотился на тигров. И верный конь вынес его на большую поляну среди джунглей. И увидел король среди поляны черную скалу, что очертаниями своими напоминала человека. А возле нее, покачивая большими листьями-веерами, стояла невиданная пальма. Ее тонкий стройный ствол, словно прижавшись в прощальном объятии, обвивала лиана, каждый лист которой был похож на сердце. И удивился повелитель. И позвал мудрецов. И склонился в поклоне старейший из старых и поведал историю, что случилась во времена Хуонга-Выонга Четвертого. Надолго задумался повелитель. А когда поднял свой взор, полный печали, то приказал сорвать орехи с пальмы, нарвать листьев с лианы, а камни от скалы растереть в порошок. И повелел он, чтобы каждый воин сложил воедино плод, лист и порошок и жевал их днем и ночью. Пусть этот новый обычай заставит людей всегда помнить о великой силе дружбы, верности и любви.
— Конец, — сказал Дан по-русски, протирая запотевшие очки, и, достав из кармана сигарету, закурил, пристально глядя на огонь лагерного костра.
Синь появился под вечер в сопровождении худощавого улыбавшегося юноши, которого звали Дай. Оба были вооружены старинными ружьями, заряжавшимися с дула. Через плечо у Синя висела вместительная сумка, скроенная из желтовато-коричневого меха. Он был одет как обычно, только на этот раз опустил рукава рубашки, а шорты заменил длинными брюками. Но вместо привычной кепочки его голову украшало довольно странное устройство. Оно состояло из плетеной шапочки-сетки, к которой была приклеплена… коптилка — маленькая баночка, заполненная пальмовым маслом, в котором плавал фитилек.
Оказалось, что это устройство необходимо для освещения мушки ружья. Синь неторопливо отмерил порцию пороха и, засыпав в ствол, тщательно забил пыжом. За ним последовал заряд дроби и еще один пыж. На куферку — выступ в казенной части ствола — он осторожно насадил пистон и, любовно обтерев ствол рукавом, уселся на корточки.
Ракитин готовился к ночной охоте весьма тщательно. Надел вместо шорт длинные брюки, тщательно застегнул манжеты и воротник, натянул высокие резиновые сапоги и в довершение всего намазался репудином (репеллент от комаров). Затем он присел на койку, призадумался, после чего положил в карман еще одну запасную обойму, заменил батарейки в своем фонаре и, заткнув за пояс охотничий топорик, направился к ожидавшему охотнику. Синь оглядел его с головы до ног, вроде бы одобрительно покачал головой и что-то сказал Даю. Дай мигом достал из костра горящую веточку и поднес к фитилю коптилки Синя. Вспыхнув, затрепетал желтый язычок пламени, и сетка, сплетенная из луба пальмы «ко», стала прозрачно-желтой, от чего над головой у Синя вдруг возник золотистый нимб.
Они быстро углубились в чащу леса, и только огонек коптилки, словно крохотный маячок, желтовато-красной точкой светил в темноте.
«Ну совсем как у Гоголя в повести «Вечер накануне Ивана Купала», когда красный цветок, словно огненный шарик посреди мрака, вел Опанаса по заколдованному лесу», — подумал Ракитин.
Синь шел быстрыми, упругими, совершенно бесшумными шагами. Лишь время от времени он останавливался, оборачивался и, убедившись, что спутник его не потерялся, двигался дальше.