громный зонт. Последний арык с водой, последняя свежая зелень люцерны, последний взгляд на тающий в дымке белоснежный хребет Копет-Даг. Берем направление на север, и вот уже начинаются пески, так называемые незакрепленные барханные. Они безжизненны, и только во впадинах между барханами встречаются редкие злаки и осока. Они вовсю зеленые, но жизненный цикл у них короткий. Они эфемеры. Их рост и развитие скоро закончатся, образуются семена, а стебли и листья засохнут. До следующей весны, когда обилие влаги снова вернет их к жизни.
Кое-где попадается серая пустынная полынь и темно-зеленые кустики гармалы — травы дервишей. В то время я не раз видел, как на восточных базарах дервиши расхаживали перед лавками торговцев, размахивая половиной кокосовой скорлупы, подвешенной на медной цепочке. В скорлупе на углях дымились стебли гармалы, издававшие резкий характерный запах. Дым этот должен был способствовать щедрости торговцев. Зная это, они давали дервишу кто кусок лепешки, а кто бросал ему медную монету.
Скоро мы стали замечать и активную жизнь исконных обитателей песка. Тут и там во множестве бродили жуки-чернотелки, оставлявшие на поверхности бархана цепочки ажурных следов; к вечеру появилась масса навозников. Очевидно, их обилие было связано с весенним временем года. Медленно шествовали по песку крупные черные жуки — медляки Фауста. При приближении человека они принимали угрожающую позу, высоко задирая заднюю часть тела. Часто встречалась чернотелка стернодеса с белыми продольными полосами на черном фоне надкрыльев и чернотелка пистеротарса. Если я брал ее в руки, она издавала резкий звук, за что у туркмен получила название «зик-зик». Интересно, что этот звук получается от трения голеней о надкрылья. Чернотелки живут везде, где есть песок, независимо от присутствия там человека или скота, а вот навозники концентрируются только в местах, где есть навоз, который служит пищей им и их личинкам. Поэтому было неудивительно, что они собирались во множестве около нашего каравана, и я сразу обратил внимание на обилие крупного навозника — священного скарабея, того самого, которого так почитали древние египтяне. Уже с раннего утра эти жуки кругами летали над барханами в поисках помета, и если находили его, то моментально делали из него шары и спешно укатывали в разных направлениях. В укромном месте жук закопает шар и отложит в него яйцо. И развивающаяся личинка будет надолго обеспечена пищей. Часто на владельца шара нападали другие скарабеи, возникала драка, но, так или иначе, шар вскоре исчезал с поверхности песка. Иногда скарабеи во время своих поисковых полетов задевали за лицо, и ощущение было такое, как будто в вас бросили какую-нибудь железку.
Кроме скарабеев встречалось много других навозников, и все они страшно досаждали нам, слетаясь вечером массами на костер и попадая в чай и суп.
Из позвоночных часто попадались ящерицы, в основном ушастые круглоголовки, непрерывно расправлявшие свои кожаные перепонки на голове и закручивавшие в кольцо хвост.
В первый день нашего путешествия было пасмурно, и жгучее солнце, закрытое облаками, совсем не казалось страшным. Копет-Даг давно уже скрылся за горизонтом, и мы шли по твердой, как асфальт, древней караванной тропе, исхоженной верблюдами на протяжении сотен, а может быть, и тысяч лет. Впоследствии она потерялась в песках, но пока ее хорошо было видно. Пройдя пояс барханов, мы оказались среди пухлых солончаков. Соль выступала белым налетом на почве, местами он был такой толщины, что походил на снег. В этих солончаках лошади проваливались почти до щеток на ногах, верблюды же со своими «подушками» шли спокойно.
Вечером мы организовали свою первую ночевку в пустыне. Прямо на бархане был поставлен брезентовый тент, под ним сложили патроны, порох, инструменты и прочие ценные вещи. Расставили деревянные складные кровати, рядом разместили вьючные ящики и бочонки с водой. Привязали лошадей и дали им ячменя, а верблюды разбрелись в поисках кустиков гармалы и верблюжьей колючки.
Перед закатом солнца, пользуясь свободным временем, ученые принялись ловить пустынную живность для коллекций, а когда стемнело, зажгли фонари «летучая мышь» и стали заносить дневные наблюдения в записные книжки и дневники.
Первое утро в пустыне. Погода все еще милостива к нам. 7 часов, температура воздуха 20°, песка — 22°.
Навьючены верблюды, оседланы лошади. В путь! Вчера мы прошли пояс барханов и пухлые солончаки, а сегодня попали в бугристые пески. Бугры сложены почти все из незакрепленного песка, только у основания встречаются редкие кусты селина и верблюжьей колючки, а во впадинах — эфедры и гармалы.
Тихо, не жарко. Медленно идет караван, и мы не подозреваем о том, какие сюрпризы готовит нам погода. Это выяснилось лишь к двум часам дня, когда вдруг поднялся сильный ветер, очень скоро превратившийся в настоящий ураган. Верхушки барханов начали «дымиться», песок тучами летел по ветру. Было видно, как мгновенно создавались и быстро исчезали целые гряды песка. Яркое солнце, ненадолго выглянувшее из-за облаков, померкло и превратилось в мутный, еле заметный светлый кружок; стало темно. Защитные очки-консервы мало помогали — песок летел в глаза, рот, уши.
Ветер не прекращался весь день и всю ночь. Попытка поставить палатки ни к чему не привела — их моментально сорвало ветром. Только выждав, когда ветер временно немного стих, мы укрепили наветренные края палатки мешками с ячменем. Верблюды лежали, вытянув шеи, плотно закрыв ноздри и глаза. Только к полудню следующего дня ветер успокоился, переместившийся во время урагана песок совершенно изменил окружавший нас рельеф — где были барханы, теперь появились впадины, а в бывших впадинах возникли новые барханы.
Пришлось заняться ликвидацией последствий урагана — удалять песок, проникший всюду — в одежду, в фотоаппараты, в ящики с приборами, в записные книжки. Долго чистили оружие — у винтовок из-за песка не вынимался затвор, у наганов не проворачивался барабан.
После утомительного дневного перехода в ауле Артык-Ходжа мы впервые увидели типичный колодец Каракумов. Тщательный осмотр его воочию убедил нас, как многовековая народная мудрость позволила в условиях безводной пустыни накопить и сохранить воду, используя не грунтовые засоленные воды, а весеннюю пресную. Мы с интересом рассматривали устройство колодца. Чтобы не осыпались глина и песок, он был обложен изнутри толстыми стволами саксаула. По краям «сруба» вбито два кола, на их перекладине укреплено деревянное колесо с желобом для шерстяного аркана, к концу которого привязан кожаный мешок — бурдюк вместимостью не менее 3–4 ведер. Воды в нашем колодце было мало, ее слой не достигал и полуметра, но она была пригодна для питья, хотя и солоновата. Мы сфотографировали и обмерили колодец, с помощью шелкового сита профильтровали колодезную воду и собрали все ее живое население. Последующий анализ планктона покажет, как долго сохранялась вода в колодце, какого она происхождения и качества и какую роль играют грунтовые и паводковые весенние воды в балансе колодца. Немало расскажет планктон и о прошлом пустыни. Пополнив водой наши уже опустевшие бочонки, мы двинулись дальше.
Местность мало менялась: все те же слабо закрепленные песчаные бугры, к растениям добавились солянки и ковыль. Кругом летали или копошились с навозными шарами скарабеи, а однажды я заметил быстро исчезнувших за кустами седина двух саксаульных соек. Эта интересная птица — типичный представитель фауны пустыни и относится к семейству вороновых. Сойка очень ловко бегает по песку, помогая себе короткими взмахами крыльев. Питается она насекомыми, но иногда склевывает и скорпионов, предварительно отрывая у них последний хвостовой членик с ядовитой железой. Черный хвост и черные пятна на крыльях выдают ее на фоне песка, но зато она ловко прячется в кустах и быстро бегает.
Между барханами все чаще и чаще стали попадаться глинистые площадки-такыры с одинокими кустиками верблюжьей колючки. Почва на их поверхности растрескалась, и образовались многоугольники. Обычно она очень твердая, но тогда еще не совсем просохла от весенних дождей, и наши лошади оставляли на ней следы. Поверхность такыра казалась безжизненной, но я нередко видел на ней гнезда крупных рыжих муравьев-фаэтонов. Их гнезда торчали как большие кучи земли, вынесенной из-под глинистой корки такыра.
На одном из такыров мы обнаружили временный водоем — «кхак», обнесенный полуразрушенной глиняной стеной — дувалом. В этот водоем туркмены собирали весеннюю дождевую воду.
Позже мы встретили и другие типы временных водоемов, в частности «куйму». Это мелкий водоем, скорее лужа, где вода сохраняется почти до конца мая. Пресной водой из «куйм» и «кхаков» наполняются колодцы. Если в нем уже есть соленая вода, то пресная, как более легкая, плавает поверх соленой. Такие колодцы засыпают песком и отрывают тогда, когда истощится вода в «куймах» и «кхаках».
Сейчас в Каракумах пробурено много артезианских скважин, дающих хорошую пресную воду, но древние способы собирания и хранения воды кое-где сохранились и местами используются до сих пор.
К концу мая, а зачастую и гораздо раньше вся вода в «куймах» и «кхаках» высыхает, и дно их превращается в твердую, раскаленную под лучами горячего солнца глиняную корку. Казалось, что в таких условиях никакая жизнь невозможна. Однако, фильтруя воду через планктонную сеть, мы нашли там большое видовое разнообразие коловраток, ракообразных — циклопов, дафиний и жаброногов-хироцефал. Встретились и личинки комаров. За короткий весенний период личинки превращаются в куколки, и вскоре из них вылетают взрослые насекомые, переживающие сухой и жаркий период года и последующую зиму в почве, в растениях, в щелях камней. Планктонные организмы переживают это время внутри оболочки, очень похожей на яйцо. Насколько совершенно это приспособление, показывает следующий пример: мой коллега по институту в Ленинграде получил по почте в конверте щепотку сухой пыли со дна высохшего водоема из пустыни Сахары. Он залил эту пыль водой, и через некоторое время в ней ожили ветвистоусые ракообразные, родственные нашим дафниям. Таким же способом я «оживлял» и прокаленную солнцем, твердую, как камень, глину со дна временных водоемо