в Каракумов.
Обилие жизни в водоемах и колодцах важно и интересно для ученых, но весьма неприятно для потребителей воды. Иной раз, наклонившись над бочонком, чтобы набрать воды во фляжку, я отшатывался при виде сплошной массы кишащих там жаброногов величиной с половину спички.
В одном из встреченных нами аулов, в Кара-Мурате, мы застали картину тогдашнего быта туркмен в пустыне. Даже первые впечатления говорили о том, что в ауле сохранился еще феодальный строй и сословные различия: кто побогаче, жил в хороших юртах, победнее — в примитивных шалашах. У первых было много скота, особенно курдючных овец. Мы поинтересовались, надолго ли хватает аулу весенней воды в «кхаке». Оказалось, что запас этот не так мал — воды для 1000 овец хватало на 20–30 дней. Потом аул снимается с места и откочевывает к своему родовому колодцу, до поры до времени засыпанному песком.
Так от колодца к колодцу, от «кхака» до «куймы», мы продолжали свой путь. Пасмурные дни кончились, начало палить солнце, и уже утром почва нагревалась более чем на 40°.
Появились в большом количестве насекомые. Вечером на свет костра их летело так много, что они буквально засыпали людей, сидящих у костра, падали в чай. На такырах начали попадаться термитники двух видов: закаспийского термита и туркестанского. Гнезда первых возвышались над поверхностью такыра в виде довольно крупных холмов и были хорошо заметны издали. Разрез показал, что они пронизаны ходами и камерами. При температуре поверхности почвы в 33° в термитниках уже на глубине в 10 см было 25°, а на сорокасантиметровой глубине всего 21°. Гнезда туркестанского термита мало выдавались над поверхностью такыра и не были так заметны, как закаспийского.
Не менее интересны на такырах гнезда муравьев, похожие на маленькие вулканчики высотой до 20 см. Вокруг кратера в гнезде шла кольцевая воздушная камера, защищавшая верхнюю часть гнезда от перегрева. На разрезе кроме обычных ходов виднелись зерновые камеры, где хранились запасы семян растений. Больше всего этих камер с запасами было на глубине 30–50 см, глубже 60 см они исчезали.
Солнце продолжало раскалять песок, доставалось и нам. Температура воздуха в тени достигала уже 37°. Целый день, сидя в седле, мы находились под горячим солнцем, и от него некуда было деться. В седельной сумке — куржуме всегда была фляжка с водой, но она предназначалась только на вечер. В начале нашего путешествия мы после долгого перехода по неопытности садились отдыхать прямо на песок, но тут же вскакивали: он был раскален. Скоро мы догадались снимать верхний слой сантиметров на 15–20, под ним оказывался прохладный и даже сырой песок.
Наше монотонное движение с «верблюжьей скоростью» по барханам, такырам и бугристым пескам иногда прерывалось сильным и внезапным ветром, поднимавшим тучи песка. Сразу темнело, и трудно было сказать: что было хуже: жгучее солнце или ветер с песком вперемежку. Кроме того, наше оружие приходило в негодность и его надо было каждый раз тщательно чистить.
Иногда на верхушке бархана неожиданно появлялась фигура пешего туркмена. Как уверяли наши проводники, это были соглядатаи Джунаид-хана, оценивавшие наши силы и вооружение. Если бы мы поймали такого разведчика, мы не смогли бы доказать, что это колтоман, а не бедный пастух, ищущий овец, отставших от отары…
Девятый день в песках. Запасы воды в бочонках почти кончились, а остатки испортились, и в ней развилась всякая живность. Хуже всего было с лошадьми, без воды они могли погибнуть, в то время как верблюды могли еще терпеть. Но шли верблюды все тяжелее. Уже не раз некоторые ложились в пути, а поднимать их стоило больших трудов. Решили, так и не дойдя до колодцев, сделать остановку. После короткого отдыха, дав не более четверти ведра воды лошадям, мы снова пустились в путь, пытаясь скорее дойти до колодцев Мамет-Яр. Местность не изменилась: все те же бугристые пески и такыры, но чаще стали встречаться изящные, высотой от полутора до трех метров деревца песчаной акации. Их серебристая крона, как ажурное кружево, совсем не давала тени. Появился в большом количестве белый саксаул, много кустиков солянки и два вида каллигонума; один был в цвету, другой еще собирался цвести.
На пути к колодцам Мамет-Яр встретили дождевую яму, где сохранилось немного воды, но она была буро-желтого цвета, непрозрачная и с сильным аммиачным запахом. Пить ее нельзя было, нельзя было и поить лошадей. Так ни с чем мы двинулись дальше. Постепенно такыры стали встречаться реже, а пески стали менее закрепленными. Непрерывно дул сильный ветер, хотя даже слабому достаточно пяти минут, чтобы совершенно сгладить следы каравана на поверхности барханов. Очевидно, опытный караван-баши ориентировался в пути не столько по местным знакам или следам, сколько по положению солнца, а ночью — звезд.
С трудом, но мы все же дошли до колодцев Мамет-Яр. Напоили животных и наполнили свои бочонки.
Всего мы насчитали в Мамет-Яре 19 колодцев, но только в восьми из них вода была пригодна для питья. Она стояла на большой глубине — не менее 20–25 м ничтожным слоем в 10–15 см и имела резкий запах сероводорода. По словам местных жителей, запаса воды было достаточно только для того, чтобы напоить один раз 100 верблюдов и 1200 овец. Остальные колодцы были либо без воды, либо прикрыты колючей травой — знак того, что колодец не действует.
Мы оказались свидетелями того, как местные жители достают здесь воду из колодцев. Туркмен на длинном аркане опускал в колодец мешок из шкуры барана емкостью 3–4 ведра, растянутый на крестовине, а назад его вытаскивал верблюд, которого мальчик вел прочь от колодца; в другой раз мы видели, как ту же операцию проделывали четыре туркмена. Вокруг колодца толпились верблюды, их поили из небольших деревянных колод. Как нам сказали, верблюдов и овец поят не чаще чем один раз в 2–3 дня.
На самом такыре стояли юрты и два глинобитных дома с потолочными балками из стволов песчаной акации. Возраст этих домов, очевидно, был солидным, так как их стороны, обращенные к преобладающим западным и северо-западным ветрам, были сильно разрушены. Когда-то эти постройки были обитаемы, но мы застали их пустыми.
Мы снова в пути. Погода становилась все хуже: солнце накаляло песок, все металлические вещи были так горячи, что их нельзя было взять в руки, но больше всего мешал нашей работе непрерывный сильный ветер. Когда мы для изучения почвенной фауны делали так называемый почвенный разрез, ветер бросал песок прямо в лицо, а во время работы у водоемов насыпал песок в банки, на планктонную сеть. Только к ночи ветер немного стихал, однако ночи были очень душными.
Колодцы Кумли, хотя и были обозначены на карте, оказались засыпанными песком. Повезло только нашим зоологам — они наняли у колодцев интересную и довольно редкую птичку — пустынного воробья. Гнездится он только на небольшом участке Каракумов и характерен для барханных песков с редкой растительностью из песчаной акации и саксаула. Из трех подвидов этого воробья в Каракумах встречается подвид Зарудного. А мне удалось поймать тератосцинка, или сцинкового геккона, ночную ящерицу с огромными глазами и коротким хвостом. Днем я ее ни разу не видел: она боится солнца и в жаркий день может быстро погибнуть.
Через девять часов непрерывного хода по пескам мы добрались наконец до колодцев Иербент. Люди, лошади и верблюды так устали, что еле доплелись до места ночлега. В нескольких из 11 колодцев Иербент мы нашли годную для питья воду и наполнили наши совершенно опустевшие бочонки.
Здесь мы увидели и конкретные следы проникновения Советской власти в Центральные Каракумы — у колодцев Иербент располагался настоящий магазин — кооператив. Перед входом в юрту в виде прилавка были сложены ящики с мануфактурой, чаем, сахаром, пиалами, чайниками, керосином и даже папиросами. Были книги, среди них сборник стихов на туркменском языке туркменского поэта XVIII века Махтумкули. Товары доставлялись сюда очень редко караванами верблюдов, но это уже было начало изменения в быте жителей пустыни.
Снова мы занялись исследованиями почвенной фауны, сбором насекомых и изучением фауны в колодцах. Вечером я собрал большое количество скорпионов. К их постоянному присутствию в лагере мы давно уже привыкли, так же как и к фалангам. Вечером, когда в палатке зажигали фонарь, они бегали по брезенту палатки и по сидящим за работой людям, как по неодушевленным предметам.
Я пополнил свою коллекцию крупной зеленовато-золотистой златкой юлодис и серым долгоносиком. Я почти всегда находил их на ветвях саксаула, где температура воздуха была несколько ниже, чем на песке. Под кустом, где сидели златка и долгоносик, встретился и молодой варан, при моем приближении он страшно раздулся и начал яростно бить хвостом.
Особенно нам запомнились колодцы аула Тендерли. Запомнились тем, что ни в одном из 22 колодцев не оказалось ни капли воды. А ведь за год до этого известный геолог академик Дмитрий Иванович Щербаков писал: «В Тендерли 20 колодцев, около них 12 кибиток». Увы, кибитки исчезли, такыр стал необитаем…
Седьмого и восьмого мая испытали особенности континентального климата. После жаркого дня ночь была такой холодной, что рано утром я с удивлением обнаружил в бочонках настоящие льдинки; на вьючных ящиках и на брезенте лежал иней. Температура ночью упала ниже нуля, а в 6 часов утра на почве она была всего 4 °. Как мы убедились, пустынные животные не испытали такого резкого перепада: температура, измеренная в норке навозника на глубине всего в 15 см, была равна 20 °.
Идем все дальше на север. Состояние растений меняется: осока-илак уже плодоносит, и ее плодики, как оранжевые пузырьки, покрывают стебли. Мелкими темно-вишневыми цветками начинает цвести песчаная акация. Мелкими бледно-розовыми цветками цветет кандым (каллигонум).
С вершины бархана на расстоянии 25–30 км на севере мы впервые увидели останцы твердых горных пород — Топ-Джульба, почти не разрушенные дождями и ветром, они возвышались как монументы.
Не добравшись до останцов, остановились на ночевку в ложбине, где оказалась целая колония пустынных грызунов — полуденной песчанки. В результате столь неосмотрительного выбора места для ночевки мы подверглись нападению неисчислимого множества клещей. Пришлось перенести лагерь в другое место. Мы и раньше имели дело с клещами: стоило кому-либо, идя по бархану, остановиться, как через несколько секунд он мог заметить на ровной поверхности песка спешащих к нему со всех сторон насекомых.