— А какие там пляжи, песок белый-белый, ни одного человека на целые километры. А вода — как шелк.
— А теплая? — спросила Валя подозрительно.
— Конечно, теплая. Это же юг. Каспийское море рядом. Даже вечером влезешь в воду — как парное молоко.
Эта была последняя капля. Мы с женой решили принять предложение Лени и Жени и провести с ними отпуск на реке Ахтубе.
На следующий день только и разговоров было — о поездке. Валя все говорила о чистых и пустынных пляжах, шелковой воде, теплой, как парное молоко. Я молчал, мечтал о том, что, может быть, мне удастся поймать самому на удочку хотя бы одну большую, по-настоящему большую рыбу, такую, чтобы она весила килограмма два (может, даже три, неуверенно говорил я себе в мечтах), чтобы она сопротивлялась, гнула удочку, когда ее вытаскиваешь, а потом мощно изгибалась бы в руках, когда ее снимаешь с крючка. Весь многолетний, с детства, опыт рыбной ловли говорил против такой возможности. Пескари, ерши, плотва, маленькие подлещики и окуни ловились, бывало, но настоящая, большая рыба — никогда. Хотя и известно было, что она существует. Иногда я видел одну-две такие крупные рыбины у какого-нибудь рыбака. Иногда кто-нибудь из друзей по дороге на рыбалку клятвенно обещал, что мы поймаем такую рыбу. Но на другой день выяснялось, что клева именно в тот раз не было. «Вчера ловилась и, я уверен, завтра будет ловиться, оставайся на завтра. А сегодня, видишь, ветер, волна. И давление упало. А рыба чувствует. Оставайся на завтра». Но я твердо знал: и завтра будет то же. Наверное, и здесь то же получится. А с другой стороны, ведь мы едем на месяц. Вдруг хотя бы раз повезет. Мне ведь хотя бы раз поймать большую рыбу. А кроме того, мне очень хотелось встретить вдруг настоящую, живую черепаху, дикую, а не убежавшую от какого-нибудь мальчика с соседней дачи. «Нет, надо ехать, надо ехать, пока Леня не сказал, что он пошутил, что всего этого не существует…»
Не ясно еще было, что делать с сыном, но у Лени и Жени тоже был сын, и мы приняли решение взять детей с собой. Ведь теперь нас будет четверо взрослых, как-нибудь уследим за ними, да и ребятам вдвоем будет веселее. Решили ехать в конце июля, чтобы застать время созревания астраханских арбузов и таинственных бычьих сердец. Собственно, лето-то уже началось, поэтому сборы были поспешные. Отец, большой любитель рыбной ловли, торжественно вытащил из чехла и подарил мне свой старый, длинный двуручный спиннинг, показал, как им пользоваться, и однажды я потратил все воскресенье, пытаясь забрасывать спиннингом привязанный к леске грузик на лугу перед домом в деревне, где каждое лето проводил отец. Получалось не очень хорошо. После каждого третьего броска блесна падала в траву слишком рано, а может, катушка вращалась слишком быстро, но получалось так, что с катушки сматывалось слишком много лески, больше, чем то, что могла утащить за собой блесна, и излишняя, размотавшаяся с катушки леска безнадежно запутывалась в длинную, свисающую со спиннинга «бороду». На разматывание ее уходило иногда полчаса, а то и больше.
Мое настроение передалось и Саше. В свои десять лет он уже поймал много пескарей и плотвичек, но оказалось, что и он мечтает о своей большой рыбе. Пришлось и ему купить маленький спиннинг, и он тоже начал закидывать грузик на том же лужке и тоже делать свои борозды. А потом начались покупки по длинным спискам, которые составили мы с Леней, и сборы в дорогу. Женщины заказали билеты на поезд до Волгограда, и вот мы здесь, на теплой и железной, дрожащей палубе огромной многоэтажной лодки, плывущей в ночь по черной, гладкой, как бы масляной воде. Всего и прошла-то с момента отъезда из Москвы одна ночь и один день, а кажется, что уже ничего не существует, кроме этой великой реки и этих странных палубных пассажиров, разношерстно и непритязательно одетых мужчин, женщин и детей с какими-то мешками и узлами, которые входят и выходят по скрипучим деревянным сходням на песок у тихих пристаней с маленькими яркими базарами, от которых вверх идут пыльные дороги к далеким селениям-городкам на склоне огромного обрыва-берега, правого высокого берега этой реки. Куда едут? Зачем? Так же, как и мы, сидят на расстеленных пальто и куртках, пьют чай. У большого, как в бане, крана с деревянной ручкой, над которым написано «Кипяток», всегда стоит кто-нибудь, наливая кружку или чайник.
Не ярко, но горячо, не по-московски светило солнце на каком-то не очень голубом, в белом мареве небе, несмотря на то, что было еще вроде и рано. Девять часов утра. Пароход шел дальше. Немногочисленные пассажиры уехали или ушли по пыльной широкой дороге к видневшимся вверху домикам. А мы оттащили наши пожитки метров на сто в сторону от плавучей пристани и, стоя у быстро несущихся мощных потоков воды, смотрели вдаль. За нашими спинами гора высокого берега, впереди еле возвышается над водой тоненькая зеленая полоска противоположного берега. И такой маленькой, беспомощной показалась наша группа и все наше, казалось, мощное оснащение на берегу этой реки-великана. «Там, за низменным, заросшим лесом берегом, и течет наша Ахтуба. Добираться туда будем уже сами, на байдарках», — сказал Леня. Он был уже здесь один раз. Кроме того, он великий рыбак. Да и идея поездки его. Поэтому он командор нашей экспедиции, командор по праву. Там, на той стороне, где мы собираемся остановиться лагерем, нет поблизости селений, поэтому первое, что мы с Леней должны сделать, — подняться в поселок и купить хлеба буханок десять — пятнадцать, купить наконец обещанных бычьих сердец, залить бензином привезенные для этого баки. Мы освободили рюкзаки, выложив на прибрежный песок их содержимое, и пошли вверх по уже пустынной дороге. И чем выше мы поднимались, тем яснее становилось, как могуча, велика здесь была река. Еще с обреза воды мы видели — далеко у самого того берега плывущий вниз крошечный танкер-нефтевоз. Сверху, от поселка, мы увидели еще один, но теперь стало ясно, что он плывет не у того берега, а скорее у нашего, но, несмотря на это, все-таки так далеко, что выглядел он крошечным.
В поселке меня постигло первое разочарование. Бычьих сердец не было. Мне объяснили, что это лето в здешних местах особенное. Дуют холодные сильные ветры. Поэтому бычьи сердца будут позднее.
Я принял эту новость без удивления. Конечно, так и должно было быть. Так же случится и с рыбой. Собственно, слово «рыба» было у нас запрещенным словом. Мы решили — чтобы не спугнуть возможную удачу — никогда не произносить это слово, заменив его начальной буквой «Рэ». Дети с восторгом приняли эту игру. «Папа, ты все-таки думаешь, что мы поймаем хоть одну большую Рэ?» — спрашивал меня Саша снова и снова, проверяя, не забыл ли я наши правила.
— Да, Леня, если с Рэ случится то же, что и с бычьими сердцами, — это будет ужасно, — говорил я.
— Не бойся, хотя бы одна большая Рэ тебе гарантирована, — утешил он.
— А мне кажется, что это может случиться. Ведь нам же сказали, что лето сейчас необычное, никто не помнит такого. То же получится и с Рэ. Все будут говорить, что в прошлом году она ловилась, будет ловиться в следующем, а в этом (потому что я приехал за Рэ) она почему-то не клюет. Это же так обычно для меня.
И вот собраны байдарки, рассован в нос и корму, и по бокам и под себя, весь объемистый багаж. Посажены на передние сиденья дети и на средние — женщины, и мы с Леней, засучив повыше брюки, сталкиваем наши утлые суденышки на глубину, с тяжелым чувством сталкиваем. Над рекой ветер и даже у берега — жесткая волна, а между далекой полоской противоположного берега и нами лишь немного синего — у нашего берега, а дальше — много-много белого на грязном серо-синем фоне. Неужели там барашки на волнах? Эх, сколько бы я сейчас дал, чтобы не переправляться по такой воде! Но делать нечего, Леня плавает на байдарках много лет. Раз он, правда мрачновато, сел в свою глубоко осевшую, подхваченную течением лодку, значит, и мне пора.
И мы поплыли, решив плыть прямо поперек реки, а не бороться со сносом. Отошли метров пятьсот и вдруг поняли, почему на воде барашки. Мы вышли из ветровой тени высоченного берега, и ветер здесь гулял вовсю, срывал и бросал на нас пену с гребней, байдарка скрипела и наклонялась, податливо пропуская очередную волну, которая почти заливала через борт. Решили повернуть чуть против течения. Тогда волна не будет бить в борт, мы встретим ее носом.
— Папа, можно я влезу поглубже в нос лодки? И накрой меня чем-нибудь с головой, — вдруг захныкал сын.
— Конечно, можно. Валя, накрой его с головой непромокаемым фартуком лодки.
Сын ухитрился найти себе пространство в, казалось, заполненном до предела носовом отсеке, влез туда почти целиком и, не дожидаясь Валиного фартука, стал вдруг с головой накрываться одеялом, которое было подложено под его сиденье.
«Страшно стало маленькому, а ведь ни разу не попросил — давайте вернемся», — мелькнула мысль. Это потому, что верит, целиком доверяется мне. Знает, что ничего плохого не произойдет, если он с папой. Эх, если бы он знал, как не уверен сейчас в этом его папа. Он, папа, верит Лене. Пока. Ну а что, если и Леня думает сейчас ту же думу?
Лодка стала чуть-чуть неправильно по отношению к волне, накренилась, и край волны, пробегая от носа к корме, перелился через бортик по всей его длине, сразу намочив часть вещей. На дне появилась вода.
— Ой, — вскрикнули в один голос и Саша, и Валя.
— Греби ровнее! Не качай лодку! — неожиданно для себя рявкнул я громко на невиноватую Валю, и стало вдруг спокойно на душе: что было, то уже было — не воротишь. На этой волне все равно не развернуться обратно. Значит, надо грести, держать лодку и следить за волной, не оглядываясь, не прикидывая, сколько отъехали от этого и осталось до того берега. Сколько осталось, столько и осталось. У нас теперь только один берег.
Не раз и не два еще волна перехлестывала через борт, но ни Саша, ни Валя уже не кричали «Ой». Саша лежал не шевелясь, закутав голову уже мокрым одеялом. Да и Валя удивила. В обычных условиях она бы, наверное, ответила на мое рявканье. Да еще как! А тут — гребет себе и гребет, старается. Ни слова в ответ. И тут показался идущий вниз танкер. С берега он казался таким маленьким, а на самом деле был большим и, как будто, шел прямо на нас. А нам ведь ни свернуть, ни изменить скорость нельзя. Но судно прошло мимо, не задев даже волной.