лодов они живут где хотят, уходят иногда очень далеко, а к зиме, когда становится трудно с пищей, голод гонит их к жилищам человека или человек сам их находит вместе с подросшим за лето приплодом. «Мужику вреда от них никакого, а за ребятишками следите, как бы грех не случился. Правда, сытые они теперь, но кабан и есть кабан. С него не спросишь», — предупредил лесник. Поэтому лекции на тему: «Берегись кабана и как от него спасаться» препровождали каждую отлучку ребят из лагеря, которые теперь, когда мы несколько оторвались от воды, участились. Ребята, правда, восприняли это по-своему. У каждого из них теперь были самодельные луки и легкие стрелы из лозы, и они неутомимо упражнялись, стреляя в дуб-великан, как бы отражая нападение свиней или охотясь на кабанов, которых пока никто из нас в глаза не видел. Рассказал нам лесник и еще одну новость. Мы знали, что, если идти от берега на восток, миновав нашу рощу и серию низин и озерков-болот, за ними начинается уходящая до горизонта, покрытая редкой травой и полынью, выжженная кое-где солончаковая степь-пустыня. «Но, — сказал лесник, — если идти в этом же направлении, держась берега, то там можно встретить великолепные сады фруктовых деревьев: яблони, груши, сливы. Когда-то там тоже жили люди, были большие колхозные сады, но укрупнение колхозных усадеб при сокращении их числа сделало в мыслях начальства эти сады невыгодными. Люди ушли, а сады остались и почти не одичали. И сейчас самое время сбора яблок и груш».
На другой же день я взял с собой пустой рюкзак, ребята — луки и стрелы, и мы трое отправились на поиски мифических садов. Леня отправился на лодке на рыбную ловлю. Женщины предпочли остаться дома. Позаниматься хозяйством и искупаться. Через час поисков мы нашли эти сады. Все было так, как говорил лесник. Породистые, раскидистые, с толстыми ветками на высоте метра яблони. Элегантные сливовые деревья, ветвистые груши. Одно оказалось трудным — выбрать, какие же сорта яблок, слив или груш мы хотим. Мы трое ходили от дерева к дереву, я тряс его, плоды сыпались щедрым дождем, мы пробовали их и никак не могли решить, какие лучше. Ребята и я были очень увлечены этим занятием. Вдруг я услышал позади себя какое-то слишком уж аппетитное чавканье, даже похрюкивание. Я обернулся. Сзади меня в трех шагах стояла огромная, хотя и поджарая свинья и, широко открывая рот с мощными желтыми клыками, уплетала натрясенные мной яблоки. Добродушные глаза ее контрастировали с дикой внешностью — густая грязно-коричнево-серая шерсть, торчком стоящая на холке, длинный кабаний нос, не похожий на нос свиньи. А рядом бегали и тоже жевали яблоки с десяток совсем уж не поросят, а маленьких юрких зверьков с густой светлой шерстью, покрытой поперечными коричневыми полосами, с длинными, как у маленьких слоников, носами-хоботками. Пожалуй, только хвостики у них были поросячьи. Быстро осмотрелся: Саша и Алеша спинами ко мне и выводку с интересом обсуждали что-то.
— Ребята, свиньи пришли. Быстро на деревья!
По тону моему они поняли, что это не шутка, и пулями взвились на две ближайшие яблони: «Папа, иди к нам, что же ты?» И я из педагогических соображений, конечно, тоже влез на дерево рядом. Какими храбрыми стали ребята, оказавшись на деревьях. Они швыряли в свинью и поросят яблоками, жалели, что свои луки и стрелы оставили впопыхах на земле. А свинья с поросятами быстро подъели все, что мы натрясли, и, добродушно похрюкивая и повизгивая, весь выводок удалился.
«То густо, то пусто» — закон всех обществ, материальное благосостояние которых основано на охоте, рыболовстве и собирании даров дикой природы. Вот так же было и у нас. В тот вечер в добавление к судакам, которых неожиданно для себя и для нас начали ловить наши женщины на удочку в двух метрах от берега, прямо в том месте под обрывом, где они мыли посуду, у нас был обильный фруктовый стол, яблоки, запеченные на сковороде, свежие фрукты, салат из фруктов и, наконец, кастрюля компота.
Я уже говорил, что удивительная бескрайняя степь-пустыня уходила от нас на восток. Но ведь рукав, вытекавший из протоки возле нашего пляжа, тек туда же. Это навело нас с Леней на мысль сесть в лодку, пройти вверх по этой реке часика два-три, а потом высадиться и побродить по берегам, посмотреть, что там. И мы ходко погнали свою пустую лодку против быстрого течения. Раза два мы видели места, где шел «бой» жереха, пробовали подкрадываться, и Леня даже поймал двух. Река чуть-чуть петляла, и в зависимости от поворотов то один, то другой берег представлял собой или широкий пустынный песчаный пляж, или невысокий обрывчик, но, что делается дальше, не было видно. Мы уже думали остановиться, когда заметили на правом берегу небольшой шалаш. Конечно, мы тут же пристали, вылезли на берег и оказались у края той же безбрежной равнины. Но это была не бесплодная пустыня. Насколько хватал глаз, вперед, вправо и влево среди подсохшей уже зелени листьев лежали на земле большие и маленькие, зеленые и полосатые арбузы. Это была огромная, без конца и края бахча. Рядом на телогрейке в тени шалаша лежал сторож-старик. Мы поздоровались, тоже присели в тенек, разговорились. И вдруг я замолчал. Рядом с шалашом, под небольшим навесиком, где лежали какие-то мешочки, по-видимому с продуктами, стоял ящик красных, мясистых, похожих на большие сердца помидоров.
— Дедушка, неужели это бычьи сердца? Я никогда их не пробовал. Угостите одним.
— А бери сколько хочешь, этого добра сейчас сколько угодно. Самый сезон для помидоров.
Кончилось дело тем, что мы подарили дедушке консервы и сыр, который взяли с собой, а дед дал нам целую сумку помидоров.
— Дедушка, мы тут двух жерехов поймали. Еще совсем свежие. Может, возьмете?
— Жерехов? Давно не пробовал такой рыбы. У нас ведь рыбу почти не ловят. Все в поле работают. А в магазине только мороженая, привозная, из окиянов. Какая это рыба? Нету у нее вкусу.
Мы просидели у старика, пока не спал жар, не стало темнеть, а когда уходили уже, он сказал:
— А арбузов-то, арбузов что ж не возьмете, ребяток и женушек побалуйте.
Конечно, мы не отказались. Возвращались уже почти в полной темноте.
Жизнь шла своим чередом, хотя стиль ее и изменился несколько. Теперь уже главным местом активности был не сам пляж. Ведь женщины уже загорели до такой черноты, что дальнейший загар не мог ничего дать, только ухудшал дело, кожа начинала шелушиться. Да и пляж был теперь несколько в стороне. Полянка с великаном дубом обрывалась в воду довольно крутым спуском метров в пять. Чуть ниже по течению часть берега когда-то обвалилась в воду, образовав в нескольких метрах от этого места островок метров десять длиной и метра три шириной. Вот на этом спуске у воды и на этом островке проводили мы теперь много времени. Охота на жерехов начала надоедать, хотя мы и занимались ею, для того чтобы взять с собой в Москву засоленные тушки. А с островка прекрасно ловились и тарань, и окунь, и язь, которых мы теперь предпочитали крупной рыбе. И кроме того, сидя на острове или на спуске к воде, с поляны можно было наблюдать за Орлушей. Так мы назвали большого серого с белым орлана, который часто сидел на вершине сухого дерева рядом с тропинкой, по которой мы спускались к воде. Орлуша всегда был на месте, когда чистили рыбу, и стоило бросить в воду подальше комок внутренностей или голову, как раскрывались огромные крылья, и, выставив вперед голову и длинные, с раскрытыми когтистыми пальцами ноги в серых штанах из перьев, орлан планировал, нет, скорее парашютировал на добычу, хватал ее, окуная лапы, а иногда и голову в воду, а потом, медленно махая крыльями, улетал далеко в сторону и, делая большой круг, возвращался на свое дерево уже без добычи. Особенно орлан любил, когда ему бросали пищу в лёт. «Орлуша!» — кричал ему кто-нибудь, и одновременно я или Леня бросали вверх, в сторону воды, голову крупной рыбы или целую рыбешку помельче. И неподвижный, казалось, сонный орлан вдруг, оттолкнувшись от сука, так что качались все ветки, летел вниз камнем, на лету чуть расправлял крылья и с непонятно как набранной большой скоростью догонял уже падающую вниз добычу, хватал ее когтями еще в воздухе. И опять, расправив во всю ширь огромные крылья с, казалось, редкими, торчащими как бы порознь перьями, начинал неторопливо махать ими, делая свой большой круг.
Когда Орлуша сидел, слегка нахохлившись, на своем любимом высохшем суку, он был очень похож на таких же орланов, которых все мы столько раз видели в Московском зоопарке. И все же мы смотрели на него с чувством, отличным от того, что возникало в зоопарке. Ведь наш орлан принадлежал лишь самому себе, и то, что он делал, он делал по своему желанию и, даже принимая от нас подачки, оставался царем местного неба. Когда тяжелая тень его вдруг проскальзывала по нашей поляне, а потом через некоторое время на страшной высоте начинала кружиться над нами на неподвижных крыльях хищная птица — мы знали, что это наш Орлуша, и были страшно горды знакомством с ним.
Наступил день, однако, когда число зачеркнутых дней в маленьком календарике, который мы сами себе сделали, подсказало нам, что наше время пребывания здесь подошло к концу. И какой-то переключатель повернулся в голове, и если еще вчера мы принадлежали этому миру безраздельно, то сегодня мы были уже здесь гостями. И мысли наши были заняты тем, как собираться, как добираться до парохода, даже тем, что в первую очередь надо сделать, когда вернемся домой. Наши друзья из рыбнадзора сказали нам, что они могут взять нас с собой, когда будут утром возвращаться на свою базу из очередного ночного дежурства по «охране рыбных богатств СССР». Ведь снова переплывать Волгу на перегруженных байдарках, с детьми нам не хотелось, хотя никто ни разу и не сказал об этом друг другу, только подумали, вдруг опять в день нашего возвращения будет сильный ветер. По-видимому, даже на детей та переправа произвела сильное впечатление. Это я почувствовал по тому, как Саша однажды, глядя на Орлушу, парящего в небе, спросил: «Папа, наш Орлуша очень хорошо летает. Как ты думаешь, а он Волгу может перелететь?»