одным для гнездования всех видов птиц. И что же тогда — тупик жизни на Маныче? Нет! На помощь приходит мудрый гидрологический режим озера. Уровень воды повышается. Низкие острова затопляются совсем, а высокие становятся ниже. Соленая манычская вода обрушивает на них каскады соленых брызг и быстро разделывается с неугодной растительностью. При последующем понижении уровня воды острова принимают изначальный облик — стадию открытых стаций. Поскольку манычские острова различны по размерам, высоте и профилю берегов, их исчезновение под водой и обновление растительного покрова происходят не сразу в один год, а постепенно. Так при максимальных подъемах воды наиболее высокие острова, доселе не пригодные для гнездования, становятся небольшими и пологими. Сюда и перемещаются гнездовья птиц.
В итоге получалось, что на каждом острове после расцвета жизни наступает ее угасание. Величайшим феноменом этого процесса является обновление как жизненного пространства, так и сообщества птиц. При этом обновление жизни на разных островах происходит во времени поэтапно. Умение моделировать динамику манычских экосистем поможет человеку сохранить реликты древнего Тетиса.
Т. Кейхилл
В «САДУ ЭДЕМА»
Перевод с английского Н. Максимовой
Художник А. Грашин
Царственные особы, живущие в «Саду», были по крайней мере вдвое сильнее меня. Во всяком случае вызови я их гнев, от меня осталось бы мокрое место. Впрочем, я был гость, возможно не очень желанный, но терпимый, поскольку соблюдал установленные правила: вел себя тихо, не мозолил глаза и вообще «знал свое место». В последний день моего пребывания в «Саду», когда я случайно наткнулся на семью аборигенов, ее глава и патриарх Ндуме лишь тяжело вздохнул, как бы говоря: «Опять ты?» Нет, он не нахмурился сердито, только слегка сдвинул брови да поджал губы. И все-таки резкая морщина, прорезавшая лоб, придала его лицу свирепое выражение. К счастью, теперь я уже знал, что это всего лишь признак некоторого раздражения, смягченного любопытством.
Поэтому, согнувшись в три погибели, я немного продвинулся вперед. Лицо Ндуме прояснилось. Теперь можно было коротким ворчанием, как это принято среди его сородичей, вежливо поприветствовать патриарха. Кажется, все сделано правильно, поскольку тут же раздалось басовитое ворчание — Ндуме удостоил меня ответным приветствием. Некоторое время никто из нас не двигался. Потом он сел, а я лег в мягкую густую траву. Легкий ветерок с гор приятно освежал наши лица. Пялиться друг на друга считается у аборигенов бестактным, поэтому мы оба старательно отводили глаза в сторону. Когда я украдкой посмотрел на патриарха, то увидел, что он принял классическую позу мыслителя: оперся правой рукой на колено, поддерживая ладонью тяжелый подбородок. Очевидно, им овладело задумчивое настроение. Я улыбнулся, следя за тем, чтобы ненароком не показать зубы — это считается здесь оскорбительной дерзостью. Ндуме улыбнулся в ответ, вежливо поворчал и встал на четвереньки. Затем приблизился ко мне, чуть улыбаясь и по-прежнему устремив взгляд куда-то в заросли, как и подобает хорошо воспитанной особе. Должное впечатление от его безукоризненных манер несколько нарушали лишь отчетливо проступавшие под блестящей черной шерстью бицепсы размером с хорошую дыню.
От Ндуме исходил резкий, кисловато-сладкий мускусный запах. Вытянув руку, он мог бы коснуться меня. Вместо этого мой визави слегка склонил голову набок, как делает человек, пытающийся разгадать какую-то хитрую загадку. «Сад» стало заволакивать туманом, и мы, человек и горилла, теперь уже не стесняясь, в упор разглядывали друг друга сквозь волнующуюся кисею. Из-под тяжелых, выдающихся надбровий на меня смотрели внимательные коричневые глаза. Смотрели так, что я почувствовал себя вне реальности времени, словно между нами невесомо струился нс туман, а тысячелетия.
Все это происходило в национальном парке Руанды, который называется «Сад», видимо по аналогии с «садом Эдема», и занимает 40 квадратных миль на склонах вулканической горной цепи Вирунга. Здешние леса — последнее прибежище Ндуме, Мрити, Мтото, Брута, Пикассо и их сородичей, горных горилл, которых осталось на всем земном шаре не более двухсот. Я приехал в эту крошечную центральноафриканскую страну, запасшись соответствующим альпинистским снаряжением, поскольку высота Вирунги достигает 15 тысяч футов. Однако оказалось, что гориллы обитают на 5 тысяч футов ниже и поэтому вся моя амуниция ни к чему. Зато я недоучел, что, хотя «Сад» находится неподалеку от экватора, на высоте 10 тысяч футов здесь и холодно, и мокро. Про здешние частые ливни мало сказать: «Льет, как из ведра», точнее будет: «Поливает, как из пожарного брандспойта».
Сами гориллы-аборигены не обращают на дождь внимания. Распорядок дня у них составлен так, чтобы ухватить максимум солнца. Часов тринадцать они проводят в своих гнездах — огромных люльках, сплетенных из ветвей. Потом несколько часов кормятся, в середине дня час-другой дремлют, затем опять до самого сна занимаются поисками еды. Ее, кстати, в здешних лесах хватает, так что проблемы с питанием у горилл нет. Единственное, чему они, безусловно, были бы рады, — это лишнему солнечному деньку.
Под горячими лучами, брызнувшими в просветы между облаками, туман заклубился и стал быстро подниматься. Это послужило Ндуме сигналом, что пора кончать аудиенцию. Он повернулся и направился в лес: воздух согрелся, настало время полуденной сиесты. Поскольку я уже достаточно хорошо зарекомендовал себя, мне было милостиво позволено наблюдать, как одиннадцать членов его Семейства устраиваются на отдых. Двое малышей по году с небольшим и два четырехлетних подростка улеглись на лужайке. Но почти тут же один из подростков поднялся, подтянул к себе лиану и стал обрывать с нее листья, отправляя их себе в рот. Очевидно, это был непорядок. Кто-то из малышей схватил его сзади за шерсть и потянул на место. Проказник растянул губы в беззвучной улыбке, а на мордашке появилось выражение такого удовольствия, какое бывает у общепризнанного сорванца, когда ему удается отмочить какую-нибудь шутку во время урока.
Самый старший из подростков, шестилетний Пикассо, залез на тоненькое деревце и оттуда изучающе разглядывал меня. Деревце начало медленно сгибаться, но горилла не обращала внимания. Наконец раздался треск, ствол переломился, и Пикассо полетел в густую траву. Кстати, я так и не смог выяснить: то ли гориллы плохо определяют, выдержит ли их вес дерево, то ли им доставляет удовольствие такой необычный способ спускаться на землю. Во всяком случае взрослые обезьяны тоже нередко попадали в положение Пикассо.
Интересно, что глава семейства, казалось, не замечал проделок своих отпрысков. Он разлегся на просторной платформе, образованной нижними ветвями раскидистого дерева, и блаженствовал, подставив солнцу ноги и грудь. Одна его рука расслабленно свешивалась почти до земли. Этим не преминул воспользоваться другой малыш. Подпрыгнув, он ухватился за руку и моментально взобрался отцу на живот, где и растянулся, словно на мягкой перине. Вскоре рядом появился братец, затеявший дружескую потасовку. Фыркая от смеха, малыши катались по груди и животу Ндуме, который лишь широко зевал, показывая внушительные желтые клыки.
Деревья вокруг были увиты лианами, усыпанными крупными желтыми цветами. Над нами синело безоблачное небо, внизу в изумрудной оправе зелени сверкало на солнце озеро Нгези. Вдаль уходила цепь массивных вулканов. И мне показалось, что каким-то чудом я перенесся в рай, каким он был до появления Адама. О если бы можно было остановить течение неумолимого времени! А главное, отвратить то, что уже надвигалось на этот «сад Эдема», придавая идиллии горький привкус трагической обреченности. Примет этого вокруг было много, стоило только приглядеться. У Ндуме, например, культя вместо кисти на правой руке говорила о том; что он, видимо, побывал в ловушке браконьера. Их жертвой, вероятно, стал и его предшественник, такой же патриарх Стилгар.
И все-таки основную опасность для дальнейшего существования горилл представляют не браконьеры, а сложившиеся у местного населения традиции хозяйствования. Коренным населением окрестностей Вирунги были пигмеи тва, жившие охотой. Затем их покорили земледельцы хуту, которые считали леса своим врагом и стали сводить их, освобождая место для полей. В X веке с севера пришли кочевники тутси, подчинившие себе здешние племена. Тутси не трогали леса, но зато не давали расширять хуту их поля, поскольку им самим нужна была земля для пастбищ. Однако в 1959 году земледельцы хуту подняли восстание и отобрали власть у скотоводов. После этого вновь началась вырубка девственных лесов. В 1969 году почти половина национального парка была передана местным крестьянам под посевы. И вот итог: численность горных горилл сократилась более чем вдвое, с 450 до 200.
Если наступление на леса Вирунги будет продолжаться, гориллы обречены. Опасность эта отнюдь не иллюзорная. Уже сегодня шамбы, крестьянские фермы-хутора, подступили вплотную к кромке леса. В один из последних дней моего пребывания в «Саду» я был свидетелем весьма характерного и тревожного эпизода. Ндуме выбрал для кормежки участок леса всего в 100 ярдах от опушки. Сверху, со склона горы, эта зеленая перемычка казалась слишком узенькой и ненадежной. А за ней крестьяне копали в полях картошку. С веселым смехом носились дети, перекликались женщины, убиравшие пиретрум. Я видел, как Ндуме вышел на прогалину, сел там и долго вглядывался в бессчетные шамбы, подступившие вплотную к его родному дому.
Ранним майским утром я рассматривал шесть огромных гнезд, черневших в ветвях деревьев. Это была «спальня» одного из горильих семейств, условно названного «Группой № 13». От «спальни» в чащу леса уходил хорошо заметный след, нечто вроде тропинки, которая могла бы остаться, если бы десятка два людей на четвереньках пробирались гуськом через подлесок. Марк Кондиотти, зоолог, занимающийся проблемой сохранения горных горилл, объяснял, как выслеживать обезьян в тропическом лесу. Оказалось, что в принципе это не так уж трудно, достаточно самому согнуться в три