— Хорошо, — согласился капитан, — а теперь вернемся к нашим баранам. Петр Игнатьевич, — обратился он к мотористу Будыто, который вошел в каюту несколько минут назад, — что вы нам можете сказать о вчерашней ссоре научного сотрудника Шевцова и старшего электрика Курносова? И присядьте, пожалуйста, вон на тот свободный стульчик.
— А что я могу сказать? Я стоял и смотрел, как Шевцов разделывал черепаху. Так это ловко у него получается. Длинным скальпелем вынимал через шейное отверстие в панцире внутренности и рассматривал. Я у борта стоял в сторонке, курил и, о чем Шевцов с Курносовым переговаривались, толком не разобрал. А потом на высоких нотах заспорили, тут я все слышал. Шевцов говорит: «Я тебе, как другу, о своем открытии рассказал, а ты, подлая душа, вон что надумал. Не сделаешь этого». А Курносов отвечает: «Сделаю! Нам еще два месяца в этом районе плавать. Мне панцири нужны!» А Шевцов в ответ: «Не будет тебе панцирей, бессовестный ты человек. И этот тебе не отдам. Лучше вон Петру подарю». На меня, значит, показывает. А Володька-то Курносов за грудки Шевцова хватает, и в драку. Я вмешался, разнимаю. Курносов — бугай здоровый, раза в два поболе будет Шевцова. Схватил он панцирь — и ушел. Ничего с ним не поделаешь.
До панцирей он очень охоч. В вентиляционной шахте уже семь штук припрятал. Там и место укромное, и воздухом их протягивает, подсушивает. Ребята говорят, зачем тебе столько, хоть бы поделился по-братски. Куда там, самому, говорит, нужны на сувениры.
— Ну я покажу ему панцири! — воскликнул старпом.
— И от работы стал отлынивать, — сокрушенно сказал стар-мех, — чуть какая остановка, так Курносов сразу на верхний мостик, все в морс черепах высматривает. Пора его приструнить.
— С Курносовым все ясно, а с Шевцовым не совсем, — подвел итог капитан. — Ну-ка, старпом, вызовите обоих.
— Ну, Курносов, елка-палка, проявил себя, — сказал боцман. — Я и раньше замечал за ним рваческие замашки: в Сингапуре жевательной резинки накупил сверх всякой меры, ребятам рассовывал, чтобы таможенный досмотр пройти. Теперь вот панцири, елка-палка, ни у кого нет, а у него, глядь, целая партия.
— А что же Шевцов? — задумчиво задал риторический вопрос начальник экспедиции. — Он толковый и добросовестный научный работник. Видать, натолкнулся на какую-то проблему с этими злополучными черепахами.
— Ну, с Шевцовым вы разберетесь сами, как-никак он ваш подчиненный, — сказал капитан и обернулся к первому помощнику. — А вот Курносова, Игорь Михайлович, мы упустили. Семь панцирей успел припрятать! И почему я только сейчас узнаю про эти сверхнормативные закупки жевательной резинки? А, Игорь Михайлович?
— Все поставим на свои места, Казимир Петрович, — заверил первый помощник. — Подключим общественность, комсомольцев…
Один за другим в каюту вошли Шевцов и Курносов. Широкоплечий, чернобровый и краснощекий старший электрик был спокоен и самоуверен. Шевцов волновался и нетерпеливо порывался начать разговор:
— Я должен объяснить все по порядку…
— Ну что ж, объясняйте, коль вам не терпится, — согласился капитан. — Но я вам подкину первый вопрос в качестве ориентира вашего повествования. Что это за пакеты вы собирали в своей каюте и в чем суть ваших разногласий с Курносовым?
— Начну с самого начала. Я, так сказать, обратил внимание на необычное поведение и, так сказать, физическое состояние черепах местной породы бисса.
— А нельзя ли прямо, конкретно ответить на вопрос? — поморщился капитан, многозначительно поглядывая на часы.
— Нет. Прошу меня выслушать, так как все, о чем я буду говорить, так сказать, взаимосвязано.
— Ну, ладно, валяйте.
— Так вот, биссы нам попадались какие-то больные, так сказать, полудохлые. Я их вскрывал и тщательно обследовал внутренние органы. Ничего особенного, все в норме. Девять черепах изучил. И вдруг меня осенило. Я обратил внимание на одну деталь, которой раньше, так сказать, не придавал значения. В содержимом желудков всех вскрытых девяти животных были комочки целлофановых пакетов. Они, так сказать, как внутренние панцири, перекрывали желудочные пилорусы, и черепахи гибли от непроходимости пищеварительного тракта. А глотают черепахи целлофан весьма охотно, принимая его, так сказать, за плавающих медуз, которые служат им излюбленным лакомством. Я подсчитал, что только на нашем судне в день, так сказать, выбрасывается за борт шестьдесят — восемьдесят пакетов. Стал их собирать, чтобы выбросить, так сказать, в мусорницу на берегу.
— А Курносов, значит, решил на этом деле поживиться, елка-палка, — догадался боцман.
— Ты вот что, Шевцов, — сказал начальник экспедиции, — ты срочно составь мне короткую научно обоснованную записку об этих своих исследованиях. Мы эту проблему поставим в ЮНЕСКО.
— Сукин ты сын, Володька! — возмутился боцман. — Люди благородное дело затевают, а ты… ты, елка-палка, позоришь нашу команду. Вот тебе мой сказ: принесешь панцири ко мне в такелажку. Все до единого, понял? Отдадим их нашей подшефной школе и в краеведческий музей.
— Принесу, Егорыч! — ответил весь красный Курносов. — Ну их к богу в рай эти панцири…
ФАНТАСТИКА
Борис Рахманин
ПИСЬМО
Фантастический рассказ
Художник В. Роганов
Где-то на нашей Земле, а может, не на Земле — на другой, специально оборудованной для этого планете живет старенький, со взлохмаченными седыми космами Почтмейстер. Неважно — где он живет, важно — когда он живет, ибо в том-то и смысл его существования, что ему доступны и прошлое, и будущее. О настоящем заботиться ему не надо, настоящим временем, сегодняшним, нынешним, или, как говорят, текущим, ведают обычные почтальоны. Вам необходимо, например, послать письмо другу-современнику. Напишите и бросьте его в синий почтовый ящик. Через несколько дней оно будет доставлено по указанному на конверте адресу. Ваш друг нетерпеливо разорвет конверт и улыбнется, узнав, что вы живы и здоровы, чего и ему желаете.
Но что делать, если вам вздумалось написать в прошлое, в самое начало века, в 1914 год, скажем, чтобы поздравить с днем ангела бабушку, которой в то время было только десять лет? Никто, никто не прислал ей в этот день в сиротский дом на берегу Волги доброе слово. Некому это было сделать. А вы, человек, которому исполнилось десять в конце века, догадались об этом и страстно захотели ее обрадовать. И пишете ей письмо. Не сомневайтесь, оно обязательно дойдет. Напишите на конверте: «В прошлое» — и опустите в тот же синий почтовый ящик. Письма с такими адресами: «В прошлое», «В будущее» — поступают к Почтмейстеру, а уж он знает способ доставки их по назначению. Не сомневайтесь — есть такой Почтмейстер. А если бы его и не было, то следовало бы такую должность учредить и подыскать для нее соответствующую кандидатуру. Собственно говоря, именно так в свое время и поступили. Несколько лет состоял на этой должности африканец Боббу Симон, самый длинноногий почтальон на земном шаре. Он так белозубо улыбался, вручая письма и газеты, что невольно начинали улыбаться и те, кто их получал. Хоть письма были не всегда приятными. А газеты… Газеты — это листва, опадающая с дерева жизни. Пока кружатся — еще несут что-то, полны свежих воспоминаний об уходящем дне, а легли на асфальт — и точка, плоские тени прошлого, отживших, полузабытых ситуаций. Боббу Симон вышел в отставку. Где-то он сейчас? Жив ли? Улыбается ли еще? Из числа наиболее старательных почтальонов планеты был избран и назначен Почтмейстером Франсуа Фуке. Тот, что изобрел систему почтовых ящиков с номерами квартир в подъезде. До него почтальонам всего мира приходилось разносить письма и газеты по этажам, подниматься по лестницам и в лифтах. Представляете, сколько времени тратилось, как болели у бедных почтальонов ноги? А теперь во всем мире введена система ящиков внизу. Вы спускаетесь утром, отпираете свой ящик ключом, забираете почту и, поднимаясь в лифте, уже читаете. Просто и гениально. Ушел от нас и Франсуа Фуке. Не в отставку, нет. Прошептал: «адью!» — и… Таскает сейчас тяжелую сумку с почтой в лучшем из миров. На этот раз назначен был Почтмейстером Гавриил Васильевич Петухов. О нем-то и пойдет речь. Гавриил Васильевич тоже по-своему был человеком популярным. Помните? «Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне? Это он, это он — ленинградский почтальон». Как видите, даже стихами был он воспет, скромный труженик на поприще доставки корреспонденции. Из стихов можно сделать вывод, что почтальоном он служил еще в те времена, когда нужно было стучаться в каждую дверь.
Все основания имелись у Петухова, чтобы стать Почтмейстером. Синклит, определяющий достоинства каждой кандидатуры на этот пост, ни секунды не колебался. Ведь Петухов разносил почту и в осажденном Ленинграде. Брел по сугробам, из которых порой торчала чья-то грозящая пальцем застывшая рука; тащил за собой санки, нагруженные сумкой с письмами. О-хо-хо, вряд ли даже белозубый Боббу Симон смог бы вызвать хоть какое-то подобие улыбки у людей, долго не открывавших на настойчивый стук почтальона дверь. Да и сам Боббу Симон — смог бы он улыбаться в продутом февральскими ветрами, холодном и голодном городе на Неве? Смог бы он улыбаться, вручая закутанным в разные тряпки, в одеяла больным людям извещения о сложивших голову сыновьях? Отпрыск Петухова — Георгий, Гоша — тоже был в то время на передовой, где-то не очень далеко от дома. Но писем не слал. Не слал… Всеми силами сопротивлялся рассудок Гавриила Васильевича страшной тревоге. А вот супруга его Тамара, та наоборот… Она была мужественнее его, теперь-то он это понимает. «Только бы без вести не пропал, — говорила она угрюмо, — этого я не перенесу. Если уж суждено Гоше погибнуть — так на глазах товарищей, в бою. Чтоб все знали, где его могила, куда прийти поклониться ему, принести астры». Петухов сердился: «Что ты, ей-богу, несешь? Поклониться, астры… Наш мальчик воюет, ему не до писем». «Только бы без вести не пропал, — повторяла она, словно в забытьи, — он человек, солдат, сын мой, кровь и плоть моя, как же это — без вести? Как снег растаял? Как лепесток осыпавшийся истлел?» Да, Тамара была мужественнее его. Надо же, ведь женщина, мать, а… Сам-то он, Петухов, точному, не подлежащему сомнению факту, похоронке, зав