— Злобность твои собаки теряют, на медведя уже не пойдут. Дисквалифицировались, так сказать, — твердил Шикалов. — Испортил ты собак…
— Не-е-е, — не верил, да и не мог поверить Павел. — Потапыч — это одно, а дикие медведи — другое. У собаки тоже разум не зазря имеется.
…Голос Шикалова прервал воспоминания Павла:
— Товарищи участники испытания, может быть, кто-нибудь из вас, надеясь на свою собаку, без очереди войдет к медведю?
Мужики заинтересованно загомонили. У машин тоже наметилось движение. И вот к судейскому столу вышел невысокий мужчина. Около ноги его плелась лайка. Была она серой масти, с белым воротником, худа. Далеко высунутый язык часто подергивался. Павел видел, как Шикалов о чем-то спрашивал подошедшего, рылся в бумагах… А в это время среди мужиков множились шутки:
— Эта медведя съест…
— Да куды ей, сама лапы еле-еле переставляет…
— Надоела ей вся эта волокита, с утра на жаре…
— Вот такие и ненасытные…
— На один зубок ей Потапыч… — вспыхивал смех.
А Павел вдруг почувствовал скрытую силу собаки и замер в беспокойном ожидании.
Наконец все формальности были соблюдены, и Шикалов прокричал:
— Лайка Броня. Владелец Ситников.
Ситников отстегнул поводок, снял ошейник.
— Вперед! — скомандовал он и указал рукой в сторону изнывающего от жары и безделья Потапыча.
И вмиг вся вялость у собаки исчезла. Она подобралась, встопорщила шерсть на загривке и молча бросилась вперед. Обежала вокруг медведя, потом скакнула к нему и тут же отскочила. Никто не заметил, когда она рванула Потапыча, но тот вдруг отчаянно ойкнул и завертелся на месте. Павел знал — такой же стремительный укус был и у его Белки. Собака рванула медведя еще раз, еще… И только потом залаяла. Голос ее был хриплым от сдерживаемой ярости.
Потапыч только теперь стал понимать, что собака с ним не играет. Боль беспокоила его, и он быстро завертелся вокруг кола, наматывая на него цепь, тем самым еще более ограничивая свою свободу. Собака увертывалась от его неуклюжих взмахов и рвала его, рвала… И Потапыч перепугался. Он сел, прикрывая лапами зад, и жалобно взревел. Посадив медведя, собака отошла шагов на пять и стала лаем подзывать хозяина.
Тот подошел к ней, чтобы забрать ее. Но собака по всем правилам стала разворачивать медведя к нему спиной. Хозяин звал ее и ласково, и строго — ничего не помогало. Собака держалась перед мордой медведя, разворачивала его, подставляя охотнику под выстрел бок или спину зверя.
Тогда притащили длинную жердь с проволочной петлей на конце и набросили на заднюю лапу собаки. Та, не понимая, почему ее оттаскивают от добычи, рвалась и скулила.
Через некоторое время Шикалов объявил, что лайка Броня прошла испытания с оценкой «хорошо». И стал объяснять, почему снижена оценка. Объяснял долго, путано, и Павел ничего не понял, а Василий подытожил зло:
— Не свой, значит, Ситников. Потому «пять» и не поставили…
Следующая собака на медведя не пошла. Испугавшись, она так и не сдвинулась с места, несмотря на уговоры, приказы и даже побои. А вот после нее оказались собаки одна другой смелее. Почуяв свежую звериную кровь, некоторые из них, чуть помедлив, а большинство прямо с ходу бросались на медведя. И бедный Потапыч уже не отбивался, не рычал, а лишь жалобно стонал, стараясь хоть как-то уберечься от укусов.
Павлу казалось, что Потапыч ищет его глазами в толпе, знает, что он здесь, молит о пощаде. Уйти не было сил. И Павел прятался за спины людей. «Лучше бы я его застрелил тогда на дереве…»
Беда случилась неожиданно. Видно было сразу, что собака тяжеловата, сильно раскормлена. Но наверное, очень хотелось хозяину получить диплом…
Собака смело бросилась на медведя, посадила его по всем правилам, но задохнулась, подавая голос, заперхала. И Потапыч, воспользовавшись этим, легонько провел лапой по боку собаки, отчего та отлетела метра на три и забилась в предсмертных конвульсиях.
Пока оттаскивали собаку, пока утешали владельца, Потапыч спешно рыл яму. Владелец погибшей собаки стоял у судейского стола и требовал какую-то компенсацию. Но Шикалов положил этому конец, заявив громогласно:
— Испытания есть испытания. Обстановка, приближенная к боевой. Идет отбор лучших собак, и жалости нет места. Не мешайте работать…
«Да! — подумал Павел. — Серьезный ты человек, Шикалов».
…Сегодня утром Шикалов подъехал к дому Павла на «Волге», следом подошла грузовая машина с клеткой.
— Прощайтесь со своим питомцем. Увозим его в зоопарк, — веселым тоном сказал он. — Надоело, поди, с ним возиться?
— Нет, — пропела при виде гостя Анюта, торопясь собирать на стол. — Почему надоело? Смирный он, да и привыкли мы к нему…
Конечно, к Потапычу они привыкли, но и держать такого большого зверя накладно — трех поросят вместо него запросто выкормишь. А еще побаиваться стал Павел, как бы чего не вышло. Намедни Потапыч тронул лапой проходившего мимо телка, так у того задние ноги совсем отнялись. Пришлось прирезать. Хорошо хоть крови не попробовал медведь, а то бы беда. Не знает об этом Анюта, Павел взял вину на себя.
— В огород полез, паршивец, я его и стукнул лопатой. Думал легонько, а оно вишь как вышло… Не рассчитал… — объяснял он жене, пряча глаза.
Так что расставание с Потапычем — дело времени. Хотелось бы еще недельку подержать. Во вторник внука, шестилетнего Дениску, сын обещал привезти из города на всю зиму, перед школой. Показать бы ему, а там уж и в зоопарк. Но раз приехали… В зоопарке проведаем.
На Потапыча надели ошейник, цепь. Сделали трап в кузов. Павел занес ведро с едой в клетку, позвал Потапыча — и тот, довольно урча, залез в клетку сам…
— Вот и отлично, — порадовался Шикалов. — Я думал, сложнее будет. Спасибо вам большущее за медведя. Вот грамота. Да-да! Заслужили. И вот, распишитесь здесь. Сумма небольшая — так сказать, компенсация за затраты… За корм, уход…
Немного погодя к Павлу зашел сосед Василий.
— Сколько он тебе отвалил? — спросил он.
— Шестьдесят рублей.
— Не расщедрился. Говорил я тебе, дураку, мясом нужно было сдать. А всем бы сказал — сдох Потапыч. Может, поел чего, а может, так — хвороба напала…
— Всем — это кому? — усмехнулся Павел.
— Да хоть бы этому — Шикалову.
— Эх, Василий, а совести своей что сказать?
— Ладно, брось меня учить. Совесть, совесть… А убытки?! Двести пятьдесят рублей штрафу заплатил. Чуть не год кормил!.. Хоть бы это вернуть. Ведь его все равно пристрелят и начальство городское сожрет.
— В зоопарк его забрали, — спокойно возразил Павел.
— Ха! Ты посмотри на этого христосика! — воскликнул Василий. — В зоопарк! На поскотину повезли твоего Потапыча. Испытания на нем проводить будут. Со всей области собак свезли. А после лаек его ни один зоопарк не примет. Принимать нечего будет…
…Мегафон вызывал следующую собаку на место убитой. И снова крутилась карусель. Потапыч пытался прятаться в вырытую яму, но собаки заставляли его вылезать оттуда. Силы его иссякали. Как только собаку оттаскивали, он тут же ложился на землю.
Среди зрителей все чаще стали раздаваться возгласы:
— Это не по правилам!
— Медведю отдохнуть надо…
— Его бы так самого, Шикалова…
— Что ж, без передыху-то…
Зашептались и судьи. После недолгого совещания Шикалов сказал:
— Внимание! Суки кончились. Сейчас устроим перерыв на два часа. Только вот одну собачку пропустим. Давайте кобеля Петра Тимофеевича!
— Ишь ты! — завертел головой Василий. — Петр Тимофеевич — это кто такой?
Черный высокий кобель не стоял на месте. И только его отпустили, как он большими прыжками кинулся к медведю и вскочил ему на холку. Потапыч взревел дико и грохнулся со всего размаха на землю, придавив кобеля. Тот отскочил в сторону, кровеня землю. Потапыч кинулся за ним, и все ахнули, только теперь заметив, что цепь отсоединилась от кольца.
Зрители шарахнулись в разные стороны. Медведь догнал кобеля, поддал так, что тот перекувырнулся раза три в воздухе, а сам помчался в деревню.
— Догнать! — первым опомнился Шикалов и заорал в мегафон: — Ружье мне! Застрелить немедленно!!!
Павел подбежал, стал убеждать, что Потапыч никуда не денется, прибежит домой — и все. Что не надо ружья…
— Уйди! — оттолкнул его с дороги Шикалов. — Он же кобеля Петра Тимофеевича… От гад! Ружье мне! — И побежал к машине.
Павел бросился к дому напрямую, через огороды. Перепрыгнув через изгородь и сшибая капустные кочаны, гордость Анюты, он подбежал к дому и увидел, что опоздал.
У запертой дверцы в свою загородку сидел Потапыч, закрывая морду лапами. Посреди двора стоял, широко расставив ноги, Шикалов, медленно поднимая ружье. А сбоку, из-за угла дома, летела в яростном прыжке Белка, целясь оскаленной пастью человеку в горло. Следом, как всегда чуть поотстав, распластался Бойко…
Савватий Шильниковский
УГОЛОК РОССИИ
Очерк
Я шел к своему счастью походкой человека, будто и не знавшего, не чувствовавшего ни возрастных изменений, ни отрицательного воздействия новолуния. Шел по едва заметной лесной тропинке. На эту, когда-то ухоженную, а теперь неброскую, подчас даже исчезающую тропу, я свернул с заброшенной лесной дороги, которая, изменив направление, стала уводить туда, куда не надо.
Я шел и ждал… Когда ты идешь один, обязательно чего-то ждешь, и чем дорога трудней, тем острее становится ожидание. На приглядевшейся уже дороге можно ждать знакомый по прошлому большой камень, похожий на спящего клыкастого вепря. Этот запомнившийся камень отметит тебе половину пройденного пути. В июльскую жару, в духоту комариную, когда эти кровопийцы съедают лицо и руки, ты ждешь просто прозрачную, свежую живую воду и оставленный кем-то на пеньке берестяной черпачок. Возможно, сделан он давно-давно. Теперь пользуешься им и вовсе не догадываешься сказать спасибо тому, кто заранее позаботился о тебе. Труднее идти, когда тропа незнакома… Тогда ты ждешь только конца того, что видишь. Сначала ждешь конца тяжелой дороги. Кончается это торфянистое бурое месиво на тропе, начинается ельник-зеленомошник, и теперь ты ждешь, когда же тропа выведет тебя из этого комариного царства к ветерку. Ничего не ждать на тропе невозможно, иначе превратишься в робота. И тогда даже конец пути не покажется удовольствием, как не кажется счастливой бесцельно прожитая жизнь человека.