до кончины вновь вернулась в старый.
Вхожу в просторный холл, здесь экспозиция литературного окружения писателя. На стене портрет матери Чармиан. Дверь в столовую и кухню. Лестница на второй этаж. По сторонам оружие туземцев, украшения и предметы их быта, привезенные Джеком из путешествий. Я в большой гостиной. Камин, рояль, полки, большой стол, кушетки у широких окон.
Рядом с гостиной «комната Джека», здесь кровать, на которой, как говорят, он больше читал, чем спал, и где был найден ранним утром 22 ноября 1916 года без сознания. Возле кровати стул, кресло, этажерка с книгами и столик — подлинные вещи писателя. Все так, как было в коттедже. И на двери снаружи прикреплен диск с циферблатом, на котором он указывал время, когда его следует разбудить.
А вот будуар Чармиан. Трюмо, туалетный столик. В рамке фото, она с Джеком. Мраморная статуя трех граций. Стенной шкаф с платьями, бюст Нефертити.
После смерти мужа Чармиан жила одиноко. Писала, много путешествовала.
Даже сейчас, когда в доме смешались вещи быта его хозяйки с музейными экспонатами, когда, скажем, рядом с камином и живописной ширмой и возле пышного алькова с подушечками, вышитыми рыбками, положен деревянный военный барабан и копья с островов Самоа, а у рояля, посередине гостиной, поставлена застекленная витрина с современными книгами, ощущаешь теплоту и уют «дома счастливых стен».
В витрине наряду с другими раритетами вижу (вот приятная неожиданность!) Собрание сочинений Джека Лондона в тринадцати томах, выпущенное издательством «Правда» и подаренное музею Генеральным консулом СССР в Сан-Франциско в ноябре 1978 года.
Рядом в комнате сундуки, чемоданы Лондона, фотографии разных лет. Подмечаю, что среди портретов знакомцев писателя, литераторов-современников, нет фото его друга и соавтора Анны Струнской, социалистки, родившейся в России и оказавшей на писателя заметное влияние.
Я снова на первом этаже, у библиотеки и кабинета Чармиан. Вот конторка Лондона, за которой он вел деловые бумаги. На ней бюст Чармиан, рядом большой письменный стол. Граммофон, пишущая машинка, ящик для рукописей. Бюст Линкольна. Здесь же помещены иллюстрации к художественным произведениям писателя и его посмертная маска. Его книги: прижизненные и современные издания. Из его библиотеки книг почти не осталось: они проданы в Хантингтонскую библиотеку, что под Лос-Анджелесом.
Выхожу на улицу. Дом в плотном кольце деревьев. Ищу дверь, к которой, как я знаю, ведет потайная лестница, соединяющая все этажи здания. Кажется, нашел. Две двери рядом, позади здания. Одна теперь используется служащими, а другая — секретный выход из особняка.
Возвращаюсь. С объезда ранчо вернулся Грэг, он беседует с девушками, служительницами музея. Вручаю ему свою книжку «По следам Джека Лондона». Он с интересом разглядывает в ней фотографии, сделанные мной на ранчо давным-давно, в конце пятидесятых годов, когда только мечтали о музее Джека Лондона, смотрит на портрет Анны Струнской тех лет. Для него это древность, ведь Грэг родился позже.
Грэг ведет меня наверх показать потайной ход. Под легким нажатием его руки уплывают в сторону полки с книгами, открывая проход на крутую лестницу. Через минуту мы оказываемся на первом этаже, на кухне, а затем — в подвале, используемом под склад. Среди вещей я вижу здесь диктофон Эдисона, зонтик Чармиан и некоторые предметы, которые будут выставлены на обозрение позже. Вот макет старинной русской ладьи (чей-то подарок?), гавайские плетеные кресла и несколько не вписанных, по словам Грэга, в каталог вещей из дома Ирвинга Шепарда. В углу рулоны топографических карт, снятых на ранчо, и чертежи «дома Волка». Грэг говорит, что основная масса посетителей бережно относится к экспонатам и постройкам парка. Но все же приходится не терять бдительности: в позапрошлом году из музея похитили керосиновую лампу Лондона.
До могилы писателя полмили. Иду к «дому Волка» — грунтовая дорога через лес. На прогалине выставлены сельскохозяйственные орудия, которыми пользовался Джек Лондон-фермер. У дороги табличка, предостерегающая об опасности уколоться о произрастающий в этих местах ядовитый дуб. Листья этого дуба колючи. Поранив кожу, они вызывают покраснение и зуд по всему телу, побольнее крапивы. Местность сильно пересеченная. Холмы и склоны покрыты нежной травой и цветами: неизвестными мне белыми и хорошо знакомыми — лютиком. Звонко журчит перебегающий через дорогу ручей… Я то спускаюсь, то поднимаюсь по холмам. Деревья становятся ниже, но шире раскидывают кроны. Еще один говорливый ручей. Начинается асфальтовый участок дороги. Я ухожу влево, взбираюсь на холм, посмотреть на окрестности. С высоты отлично видны ряды виноградников и горная гряда, покрытая знаменитой калифорнийской сосной, вековыми секвойями и лиственными разных пород, а там, неподалеку, высаженные Джеком эвкалипты.
На ранчо почти нет горизонтальных участков. Здесь не покатаешься на велосипеде, который с юности обожал Лондон. Можно лишь верхом.
Познакомившись в Корее, в бытность корреспондентом на русско-японской войне, с террасным земледелием, позволяющим задерживать влагу в почве, Лондон стал практиковать его на своем ранчо. В Лунной долине идеальные условия для винограда. Много солнца и не слишком жарко. А влага с гор хорошо насыщает глубинные слои земли.
Я приближаюсь к легендарным руинам «дома Волка». Когда-то здесь, на мягкой подстилке из опавшей хвои, мы трапезничали с внуком писателя Бартом Эбботтом, его дочерью Тэрнел и ее сыном — правнуком Лондона. Теперь на этом месте крепко сбитый стол со скамейками, а руины огорожены забором с колючей проволокой. Камни «дома Волка» и булыжники нижнего этажа подернулись мхом. Деревянные ступени прохода, сооруженного для туристов, ведут наверх. Здесь толпятся человек пять. Со взрослыми двое детей лет по десять — двенадцать. Осматривают каменные стены, бассейн, господствующие над развалинами бетонные башни. В одной должна была размещаться спальня, в другой — комната обозрения.
Вот камин, у которого я фотографировался двадцать семь лет назад. Этот очаг Джеку Лондону так и не пришлось ни разу разжечь. Крошечная пичужка вспорхнула с ветки кустарника и зависла в воздухе, трепеща крылышками. Высоко в небо тянутся конусообразные стволы древних секвой, там тают облака и гудит самолет.
От руин шагаю к могиле. Пью из придорожного фонтанчика: новое удобство для посетителей. Пологий подъем и вот… я чувствую, как забилось мое сердце — приземистый кусок скалы, огороженный деревянным забором, — его могила. «Приветствую тебя, Джек, от имени советских читателей! Ты можешь спать спокойно, Джек. Тебя читают повсюду в мире. Особенно у нас. О тебе написаны десятки книг. Интерес к твоим сочинениям в России так велик, что даже книги о тебе невозможно достать, они распродаются буквально в один день».
Подходят люди! Молча читают текст на таблице. Прах Чармиан, скончавшейся в январе 1955 года, погребен рядом. К захоронению великого сына американского народа ныне протоптана народная тропа. По ней приходят почитатели его таланта. Глен-Эллен, некогда имевший две железнодорожные станции, ныне заштатный поселок, глухая провинция, куда не ходит даже автобус. На одной стоянке Мемориального парка сегодня я видел машин двадцать. А есть вторая стоянка. Приехали те, кто знает и любит романы и рассказы писателя, но также и те, для которых посещение музея станет толчком к знакомству с его творениями.
Признаюсь, до сей поры я не очень жаловал Чармиан. Нет, она, несомненно, была незаурядной женщиной. Не случайно ежегодник «Окленд трибюн», посвятивший ей в 1921 году специальный очерк, называл ее человеком, лучше других представляющим «дух Калифорнии». Ее фото, скачущей во весь опор, было даже вынесено на обложку. Но как-то не восхищали меня ее достоинства. Ведь она не только стала одной из причин разлада в семье Лондона, но, главное, не проявила после его кончины должной заботы о дочерях писателя от первого брака — единственных его прямых наследниках. В итоге Джоан и Бекки остались без наследства.
Теперь же, однако, я не мог не почувствовать ей признательности за сохранность ранчо и принадлежавших писателю вещей, благодарности Ирвингу Шепарду, сумевшему сберечь многое из исторического наследия и развернуть все это с помощью штата во впечатляющий парк-музей.
С удовлетворением вспоминаю и о своем скромном вкладе в дело создания Мемориального парка. Визиты мои на ранчо в 1958 и 1959 годах (советского аспиранта, изучающего в МГУ творчество Джека Лондона) вместе с вице-канцлером Калифорнийского университета Джеймсом Хартом и известным американским литературоведом Френклином Уокером подтверждали внимание и интерес к Лондону международной общественности. Эти визиты в известной мере помогли подтолкнуть затянувшиеся переговоры Ирвинга Шепарда с правительством Калифорнии о приобретении части ранчо писателя. Вскоре после этого состоялась покупка штатом сорока акров с могилой Лондона и руинами «дома Волка», и началась работа по созданию заповедной зоны.
Расс говорит, что старшая дочь Джека Лондона, Джоан, была революционно настроена. Она ненавидела Соединенные Штаты и все официальные американские учреждения. Не очень была она доброжелательна и к окружающим. Ему, как я понял, не удалось установить с ней хороший контакт. Бекки по натуре противоположна сестре. Она солнечна, доброжелательна. Я не стал спорить с Рассом относительно Джоан. Она действительно была яростным критиком американской системы и в этом достойной продолжательницей дела отца. Ей, увлеченной литературными делами и работой в профсоюзе, на склоне лет, пожалуй, и впрямь была свойственна некоторая замкнутость. Но у меня с ней связь была хорошей, до конца дней своих Джоан была моим внимательным корреспондентом.
У Джоан один сын, Барт Эбботт, от первого брака. Мне приходилось писать о встречах с ним и его семьей. И у Бекки один сын, у которого одна дочь, Сенди. Она была замужем за негром, и от него у нее сын. «Хороший парень», — говорит Расс. Итак, праправнук писателя по линии младшей дочери — мулат.