— У коровы нет молока, — сообщил он.
Старик высунулся из открытого окна, положив руки на подоконник.
— Это ты украл молоко, вшивый ублюдок.
— Я не брал, — ответил Джадсон, — я всю ночь спал.
— Ты украл. — Старик еще больше высунулся из окна, негромко произнося слова одной половиной рта. — Я с тебя за это шкуру спущу.
— Это не я, это, наверное, туземцы из племени кикуйу ночью Украли молоко, — возразил Джадсон, — а может быть, корова заболела.
Старику показалось, что Джадсон не врет.
— Ладно, посмотрим, как она вечером будет доиться, — сказал он. — А сейчас, ради бога, сгинь с моих глаз.
К вечеру вымя у коровы наполнилось, и старик видел, как Джадсон надоил кварты две густого, жирного молока. На следующее утро молока не оказалось опять, но к вечеру у коровы было полное вымя. На третье утро оно снова оказалось пустым.
После этого старик решил ночью постеречь корову. Как только начало смеркаться, он устроился возле открытого окна, положил на колени старый дробовик двенадцатого калибра и стал ждать вора, который приходил по ночам за молоком.
Сперва наступила такая кромешная темень, что различить корову было просто немыслимо, но чуть попозже из-за гор вышла луна, и стало светло почти как днем; холод стоял пронизывающий, потому что хижина располагалась на высоте семь тысяч футов, и старик, зябко поеживаясь на своем посту, плотнее укутывал плечи коричневым одеялом. Теперь он ясно, почти как при дневном свете, видел корову и глубокую тень, отбрасываемую на траву акацией, за которой поднималась луна.
Всю ночь старик сторожил корову. Лишь однажды он поднялся со своего места и проковылял в комнату, чтобы взять второе одеяло, а остальное время не сводил с животного глаз. Корова мирно стояла под акацией, уставившись на луну и жуя свою жвачку.
За час до рассвета ее вымя было полным, в этом старик не сомневался; он внимательно поглядывал на него и знал, что все это время оно постепенно наполняется молоком, хотя его медленное набухание происходило так же незаметно, как, например, движение часовой стрелки хронометра. До рассвета оставался час, луна стояла низко, но в ее свете были хорошо видны и корова, и небольшая акация, и зелень травы.
Вдруг старик встрепенулся — ему что-то послышалось. Вот звук повторился — старик различил шуршание травы как раз под окном, у которого он сидел. Поднявшись со своего места, он взглянул за подоконник, на землю.
Крупная черная змея — мамба — длиной около восьми футов и толщиной с мужскую руку стремительно скользила прямиком к черной корове. Небольшая копьеобразная голова рептилии была приподнята над землей, трение змеиного тела о мокрую траву создавало отчетливый звук, похожий на шипение газа в горелке. Старик поднял ружье, готовый выстрелить, но почти сразу же, сам не зная почему, опустил его, снова сел и, не шевелясь, стал наблюдать за мамбой, приближающейся к его корове. Слушая звук трения змеиного тела о траву, он ожидал, что мамба вот-вот нанесет удар.
Но змея не нападала. Она приподнялась, покачиваясь взад-вперед, затем ее голова потянулась к вымени, мамба взяла ртом один из толстых коровьих сосков и стала пить молоко.
Корова стояла как вкопанная. Не было слышно ни звука, в лунном свете отчетливо виднелась черная корова и грациозно изогнувшаяся между землей и выменем черная змея.
Мамба высасывала молоко из вымени в течение примерно получаса, при этом ее черное тело чуть заметно пульсировало. Она переходила от одного соска к другому до тех пор, пока наконец молоко в вымени не иссякло. Закончив пить, мамба медленно опустила голову и заскользила по траве обратно — в том направлении, откуда появилась. Опять явственно послышался шипящий звук трения змеиного тела о траву, и снова змея, оставляя на росе темный след, проползла под окном, у которого сидел старик, и скрылась за хижиной.
Луна медленно опустилась за гребень горы Кения. Почти одновременно с этим из-за горного склона на востоке появилось солнце, а из своей лачуги вышел Джадсон с жестянкой в руке и сонной походкой направился к акации, волоча ноги по обильной росе. Старик с интересом наблюдал за ним. Джадсон наклонился, рукой ощупал вымя, и тут старик окликнул его. От звука голоса Джадсон испуганно подскочил.
— Опять молока нет? — спросил старик.
— Да, вымя пустое, — подтвердил Джадсон.
— Сдается мне, — медленно промолвил старик, — что молоко ворует все-таки парень из племени кикуйу. Я тут малость вздремнул, а проснулся, когда он уже улепетывал. Я не мог выстрелить — корова мешала. Он утек, хоронясь за нее. Ну ничего, я его подстерегу этой ночью. Нынче он от меня не уйдет.
Джадсон ничего не ответил. Он поднял с земли жестяную банку и побрел к своей лачуге.
На следующую ночь старик снова уселся у окна караулить корову. В том, что мамба появится и в эту ночь, сомневаться уже не приходилось, но старику настолько хотелось еще раз увидеть, как она пьет молоко, что даже само предвкушение такого удивительного зрелища доставляло ему удовольствие. Когда черная мамба — опять за час до рассвета — проползла под окном, направляясь к его корове, он перегнулся через подоконник и стал наблюдать за ней. Змея выждала несколько мгновений под брюхом животного, приподняла голову, пять или шесть раз качнув ею взад-вперед, и взяла коровий сосок в рот. Она пила молоко в течение получаса, пока вымя не опустело, и, плавно заскользив по траве, исчезла за хижиной, а старик начал беззвучно смеяться одной половиной рта.
Тут из-за гор вышло солнце, а из лачуги появился Джадсон с жестянкой в руке и сразу направился к окну, возле которого сидел укутанный в одеяла старик.
— Случилось что-нибудь? — поинтересовался Джадсон.
— Ничего, — ответил старик, глядя на него сверху. — Ничего не случилось. Я снова задремал, а этот сукин сын, пока я спал, пришел да и выдоил корову. Слушай-ка, Джадсон, — продолжал он, — мы должны поймать этого малого, иначе ты останешься без молока, что, впрочем, нисколько тебе не повредит. Но вора мы должны поймать обязательно. Стрелять нельзя — больно уж он хитер, все время прячется за корову. Стало быть, поймать его должен ты.
— Я должен поймать его? Как?
— Думаю, — отвечал старик, очень медленно произнося слова, — я думаю, что тебе следует спрятаться возле коровы, совсем рядом с ней. Только так ты и сможешь его поймать.
Джадсон ерошил волосы левой рукой.
— Сегодня же, — продолжал старик, — выроешь небольшую канавку возле того места, где пасется корова. Вечером ляжешь в эту канавку, а я прикрою тебя сеном и травой, так что вор не заметит тебя, пока не подойдет вплотную.
— Он может прийти с ножом, — возразил Джадсон.
— Не будет у него никакого ножа, а ты возьмешь палку, больше тебе ничего не понадобится.
— Хорошо, — сказал Джадсон, — я возьму палку. Когда он придет, я вскочу и огрею его палкой. — Тут он вспомнил о чем-то. — А как же быть со жвачкой? — спросил он. — Это ведь мне всю ночь придется слушать, как твоя корова хрумкает, жуя траву со слюнями, точно это голыши. Я не смогу вынести этого. — И он принялся теребить себе ухо.
— Выполнишь все, как я тебе велю, и ни черта с тобой не сделается, — ответил старик.
Днем Джадсон вырыл себе яму, рядом с которой к небольшой акации пришлось привязать корову, чтобы она не бродила по полю. Настал вечер, и, когда Джадсон уже собирался залечь в свою яму, старик подошел к двери его лачуги и сказал:
— Прятаться сейчас нет смысла, давай дождемся конца ночи, ведь воры вряд ли придут, пока вымя не наполнится. Пойдем ко мне и будем ждать вместе, у меня теплее, чем в твоей вонючей конуре.
Прежде Джадсона никогда не приглашали в хижину старика, и он последовал за ним, радуясь, что теперь не придется всю ночь лежать на земле. На столе в комнате горела свеча, вставленная в горлышко пивной бутылки.
— Завари чай. — Старик указал рукой на примус.
Джадсон вскипятил воду и приготовил чай. Они сели на деревянные ящики и стали пить. Старик шумно всасывал горячую жидкость. Джадсон дул на свой чай, осторожно его прихлебывая и поглядывая на старика поверх чашки. Старик продолжал громко хлебать, и Джадсон внезапно сказал:
— Перестань.
Он промолвил это тихо, почти жалобно, при этом уголки его глаз и кожа вокруг рта начали подергиваться.
— Что? — не понял старик.
— Я не выношу этого звука, ты очень громко прихлебываешь чай.
Старик поставил свою чашку на стол и некоторое время безмолвно разглядывал Джадсона, потом спросил:
— Сколько собак ты убил за свою жизнь, Джадсон?
Ответа не последовало.
— Сколько, я спрашиваю? Сколько собак? Так сколько же собак?
Джадсон засуетился. Он торопливо совал пальцы в пустую чашку, вынимал чаинку, прижимал ее к тыльной поверхности руки и тотчас лез в чашку за другой. Когда число листочков на донышке сильно убавилось и он уже не мог сразу отыскать их пальцами, Джадсон склонился над чашкой и начал взглядом выискивать оставшиеся. Тыльная поверхность его руки, державшей чашку, была усеяна мокрыми черными листочками.
— Джадсон! — крикнул старик, отчего его рот на одной стороне лица открылся и закрылся, точно губки клещей, а пламя свечи затрепетало.
Когда пламя успокоилось, старик тихо и медленно, словно уговаривая ребенка, произнес:
— За всю свою жизнь сколько ты убил собак?
— Почему я должен тебе говорить? — спросил Джадсон. Он не поднимал глаз и занимался теперь тем, что, снимая чаинки с руки, клал их обратно в чашку.
— Мне хочется знать, Джадсон. — Старик говорил очень ласково. — Может, я бы тоже хотел этим заняться. Давай поговорим и придумаем, как бы нам еще поразвлечься.
Джадсон поднял глаза. По его подбородку ползла слюна, она какое-то время свисала с челюсти, потом оторвалась и упала на пол.
— Я убиваю собак только из-за звуков.
— Ты часто делаешь это? Мне интересно знать, как часто.
— Много раз, но это было давным-давно.
— А как? Расскажи, как ты обычно поступаешь с ними. Как тебе больше всего нравится их убивать?