Звонкая песня монтажников ворвалась из соседнего отсека: при резком повороте космобуса откатилась дверь. Юлий поспешно закрыл ее.
— Как это у Шекспира:
Жизнь — это только тень, комедиант,
Паясничавший полчаса на сцене
И тут же позабытый; это повесть,
Которую пересказал дурак:
В ней много слов и страсти, нет лишь смысла…
Шекспир, вернее, герой его трагедии ошибся! И дело вовсе не в том только, что все лучшее, ценное после нас остается потомкам. И не только в том даже, что мы продолжаемся в какой-то степени в наших детях, внуках, правнуках. Суть в том, что мы продолжаемся, живем вечно во всех цивилизациях Вселенной, сколько их ни прошло и ни пройдет еще по ее беспредельным просторам!
— Ты хочешь опровергнуть Шекспира и прочих старых мудрецов? — возразил Валерий. — Но ведь тот же творец «Гамлета», помнится, изрек:
Вот так, подобно призракам без плоти,
Когда-нибудь растают, словно дым,
И тучами увенчанные горы,
И горделивые дворцы и храмы,
И даже весь — о да, весь шар земной.
— Но не Разум! Не Разум — единый с материей, неотрывный от материи, неуничтожимый, пойми ты, — неуничтожимый ее атрибут! — убежденно воскликнул Странников.
Липатов развел руками, не решаясь возражать всему услышанному. Он был озадачен.
— Мозг каждого мыслящего, — заметь, Валерий, — мыслящего человека (обыватель — это «растение»), состоит, грубо говоря, как бы из двух разумов. Первый — практический, бытовой, и он определяет неповторимость данного «я». Он-то и подвержен смерти! Он исчезает вместе с его носителем — «этим» человеком. Это, так сказать, «низший» разум, назовем его условно разумом типа «Б». Иные «человеки» всю жизнь прекрасно обходятся этим типом разума — так называемые практичные люди.
— Ты, конечно, намекаешь на мою особу, — вздохнул подавленно Валерий, у которого от этого разговора голова разболелась. — Но, поверь, я не обижаюсь — во имя науки.
— Однако есть вторая сторона разума в каждом мыслящем мозге, торопливо продолжал Юлий, — высший разум — как проявление самопознающей материи. Эта сторона разума, чем мощнее она в человеке, тем меньше зависит от индивидуальности «этого» «я». Вспомни, как Эйнштейн стремился насколько возможно полнее освободиться от своего «я»! И не случайно! Особенно отчетливо проявляется это в гениях. Разум этого типа везде во Вселенной един, ибо он «обречен» познавать законы материи такими, каковы они есть. Назовем его разумом типа «А». В процессе познания он всегда движется… ну, что ли, в соответствии с «силовыми линиями закономерностей самой материи…».
— Позволь, тут что-то уж очень заумно! — не выдержал Липатов. — Где же этот твой разум «А» гнездится, в какой части мозга?
— Никакого особого органа! Он «гнездится» в самой материи, из которой вылеплен твой, мой, всякий мозг — мыслительный аппарат любого познающего существа Вселенной. В материи и вечных законах ее проявления он «гнездится»! И потому разум типа «А» мыслит, так сказать, «общематериальными категориями» и не имеет своего «я» в отличие от разума типа «Б». Разум «А» — всеобщ, он — в каждом из созданий, достигших уровня «абстрактного» мышления, широкого миропонимания. Вот почему вечен он, как сама материя.
Юлий шагнул к широкому сферическому иллюминатору, сел и, глядя на колеблющиеся созвездия, продолжал:
— Человечество должно некогда выработать в своем коллективном сознании философию диалектического бессмертия мыслящего Разума! Коммунистическая цивилизация Солнца непременно осознает, что она тоже носитель разума «А», который был, есть и будет. Тогда исчезнет надуманная категория эфемерного «я» любого из нас, бесчисленных и нескончаемых иновариантов познающей материи, тогда исчезнет и культ страха перед неизбежностью смерти. Ибо вечна, повторяю, главная, самая бесценная часть каждого из нас и всех нас — высший Разум, рассеянный но Вселенной. И тогда каждый из нас, кто будет жить в то время, будет сознавать себя воистину бессмертным, вечным… Кстати, в «Бхагавадгите» есть строки, которые я люблю повторять про себя. Арджуна спрашивает Кришну о причинах братоубийственной войны. Ответ Кришны многозначителен:
Если убийца кровавый думает, что он убил,
А этот убитый думает, что его убивают,
Они мало знают скрытых путей:
Я возвращаюсь, я прохожу, я вновь прихожу…[1]
В эту минуту последовал мягкий толчок: космобус вошел в приемную камеру Шара.
Массивная «черепаха» замерла, неуклюже развернувшись поперек стыковой полосы. Полированные грани литого панциря синевато мерцали в невидимом луче прожектора. Чертыхаясь, Липатов пнул упрямую тварь стальным ботинком, но та не шелохнулась, крепко прилипнув магнитным брюхом к поверхности Шара. Рубиновые глаза чудовища угрюмо сверкнули, разглядывая человека.
На этот раз кибер-сварщик забастовал всерьез. То была устарелая конструкция. Давно пора бы сдать «инвалида» в переплавку, но… Липатов больше года варил швы с этим самым кибером. Все остальные — из старых — уже «вышли в тираж», этот же держался стоически. Теперь и он — «последний из могикан»- сдал.
Валерию стало досадно за свою несдержанность.
— Ладно, старче, не обижайся, — пробормотал он, наклоняясь над «черепахой», — может, мы тебя еще подремонтируем.
До конца смены оставались считанные минуты. Надо было спешить. С трудом оторвав судорожно вздрагивающего кибера от полосы, Липатов пристегнул его к скутеру и помчал на ремонтную станцию. Кратчайшая и безопасная дорога вела через центральный тоннель. Правила предписывали космомонтажникам при передвижении от сектора к сектору пользоваться только им. Но разве можно было не полюбоваться лишний раз картиной строительства со стороны!
Лихо маневрируя между опорных ребер и бесчисленных конструкций, Валерий парил в невесомости, поглядывая вокруг. Вблизи, вдали и в глубине Шара вспыхивали синие звезды сварки. Крохотные светящиеся фигурки людей (скафандры покрывали фосфоресцирующим составом) ползали и перепархивали над титаническим остовом сооружения. В эфире не смолкали смех, молодые голоса.
С этой чудовищной высоты диск планеты выглядел призрачным и хмурым. В иных местах ледяные равнины тускло мерцали: это отражался от них рассеянный свет звезд. А вон там, у экватора, — овальное пятно, оно сияет, жемчужно переливается. Астроград… Город-оранжерея, защищенный пластилитовым колпаком. Что ж, пусть пока так. Только бы зажечь солнце, тогда Освоение пойдет веселее.
Паря над Шаром, Валерий не разглядел на пути в полосе мрака груды балок, по чьему-то недосмотру отшвартовавшихся от причальных скоб. Удар был так силен, что Липатов потерял сознание. Он завертелся волчком вместе со скутером. От второго удара заглохший двигатель ожил — и машина устремилась в пустоту.
Только через месяц Странникову удалось спуститься в Астроград и прорваться к другу сквозь кордон неумолимых врачей. Вместе с Юлием пришла Лина. Увидев Валерия, неузнаваемо изменившегося, худого, с потухшими глазами, Юлий остановился в замешательстве. Хорошо, что Лина не растерялась, поставила в вазу алые и белые розы, щебетала, рассказывая новости. Липатов как-то жалко улыбался ей. А сам глядел на Странникова.
— Вот как гнусно, Ю… Придется тебе лететь в звездную без меня… Будешь моим, так сказать, «иновариантом»…
Юлий хотел закричать на друга, схватить его за острые плечи и яростно трясти, пока не придет в себя человек, не сбросит гибельные цепи отрешенности. Но вовремя вспомнил слова врача — никаких эмоций!
— Ты же понимаешь, Валерий, в жизни тысячи дорог, — мягко начал он. — Еще неизвестно, на какой из них ждет настоящее призвание. Пока голова на плечах…
— Не надо, Ю, — закрыв глаза, попросил Липатов.
Лина, толкнув незаметно Юлия, опять принялась рассказывать о событиях на «Стройсолнце». Скоро монтажники покинут Шар. Там уже орудуют наладчики. А это — подарки от строителей. Вот, между прочим, новинка, только что получена с Земли, — Лина протянула Валерию тяжелый рубиновый кристалл. — Здесь 134 фильма о научно-технических достижениях века. Есть и о нашем «Стройсолнце».
Липатов так смотрел на Лину, словно видел ее впервые.
— Может, тебе интересно, чей это подарок?
— Конечно…
Загадочно улыбаясь, девушка вложила кристалл в диктофон. Раздался глуховатый голос: «Валерию Липатову, космомонтажнику.
Пусть солнце зажгут другие — что ж из того!
В плазме его голубой и наши сердца трепещут».
— Жалеет меня наш главный, — чуть слышно сказал Валерий. — Значит, и впрямь мат…
Но подарком остался доволен.
Врачи смягчились, убедившись, что на больного благотворно действуют эти встречи. Лина и Юлий стали чаще навещать Липатова.
Тем временем приближался большой день: Зажжение солнца.
— Но я не увижу, как оно загорится! — сокрушался Липатов.
— Упросим врачей, пусть поставят видео в палату, — нашла выход Лина.
— Куда же ты в этот день, Ю? — ревниво спросил Валерий.
— Видишь ли… — замялся Юлий. — Стахов участвует в патрульных полетах на границах сектора. Обещал взять с собой.
— Ну что ж, ты уверенно держишь курс к звездам, — печально пошутил Валерий.
Лина сдержала слово: в День Зажжения у кровати Липатова стояло видео. Экран переносил зрителей то в штаб, откуда руководили операцией «Солнце Плутона», то на координационные пункты, то в «Эфирный дворец».
И вот радиокоманда в Шар отправлена. Люди с надеждой смотрели в чернозвездную вышину, где должно было появиться, разгораясь от мрачно-багрового до ослепительно синего, новое светило.
Внезапно диктор объявил: передача прекращается по техническим причинам. Валерий успел заметить чьи-то тревожные глаза, мелькнувшие на экране. Никто не мог объяснить, что случилось. Потом озабоченная медсестра унесла видео.