«Пожалуй, он прав. Во всяком случае, стоит попытаться», — подумал Василий Кузьмич. Он был не из боязливых, но напрасного риска не одобрял.
Они переобулись в чокои — легкую охотничью обувь из сыромятной кожи, взвалили на плечи тяжелые рюкзаки. Тропа то круто уходила вверх, то петляла между скал и камней. Василий Кузьмич и Руми не сворачивали с нее. Здесь нечего мудрствовать: тропу проложил не один человек. Она прокладывалась и выверялась тысячами людей на протяжении многих лет. И если тропа вьется змейкой, то, значит, так легче взбираться на гору. Если идет в обход камня через ручей, то ненадежен камень, а если в обход ручья, то опасен ручей. Говоря точнее, тропу не прокладывают, а сочиняют, как песню, как легенду.
Руми легко отыскивал неброские приметы тропы: вытоптанную или едва примятую траву, следы на камнях. Вот тропа ринулась вниз, и Руми предостерегающе поднял руку.
Перед ними лежало Змеиное ущелье. Оно ничем не отличалось от других ущелий — яркая, будто рисованная зелень с густыми тенями, из которой подымаются посеребренные зазубренные скалы. Оно ожидало людей молча — без пугающего шипения и многозначительного шелеста.
Руми достал нож, срезал две ветки с развилками, обстругал. Одну дал Василию Кузьмичу.
Опираясь на посохи, они начали спускаться. Камушки не катились из-под ног, — значит, Руми верно ступал по тропе. Тени шли рядом с ними, то исчезая, то появляясь.
Вот Руми низко нагнулся, проходя под свисающими ветками, подал знак, чтобы ученый сделал то же. Василий Кузьмич приготовился отвести ветку — и вздрогнул. Ветка посмотрела на него блестящими глазками и зашипела. Это была змея. Она взбиралась на дерево, видимо, чтобы полакомиться птичьими яйцами.
Василий Кузьмич инстинктивно поднял палку. Древесная гадюка проворно поползла по ветке, стараясь быстрее скрыться в листьях. Запоздалый луч блеснул на ее ярко-зеленой с желтыми крапинками коже.
Василий Кузьмич опустил палку и поспешил дальше. Руми быстро взглянул на него, но ничего не сказал. Им пришлось двигаться гораздо медленнее и осторожнее. Теперь змеи встречались на каждом шагу. Несколько раз Василий Кузьмич замечал щитомордника, однажды на поляне увидел кобру. Хорошо, что она оказалась достаточно далеко и лишь повернула голову к людям. На ее коже не было характерного рисунка очков. Василий Кузьмич знал о молниеносности нападения этой змеи. Она выбрасывала голову так быстро, что на небольшом расстоянии даже опытный путешественник не успевал защититься.
Внезапно с дерева на плечо Руми упала зеленая лента. Василий Кузьмич едва сдержал крик. Как можно спокойнее, подавляя дрожь в голосе, сказал:
— Руми, старайтесь не делать резких движений, у вас на плече — змея.
Руми чуть-чуть повернул голову, скосил глаза, затем быстро схватил змею за голову. Зеленая лента изогнулась, забилась, силясь вырваться, но было поздно.
Руми ножом раскрыл змее пасть и сказал:
— Она не ядовитая. Довольно безобидное создание.
— Все же не рекомендую… — начал было Василий Кузьмич, но Руми уже поднес змею к ветке, и она исчезла в листьях.
— У сжигателей трупов есть поверье, что после смерти в змей превращаются добрые люди, а в голубей — самые злые, чтобы скрыться от наказания за грехи, — как бы между прочим сказал Руми.
— Это поверье они сохранили от древних греков, — подтвердил Василий Кузьмич. — У многих древних народов змея олицетворяла не зло, а мудрость.
Он сделал несколько шагов и добавил:
— Человеку всегда было свойственно переносить свои качества на животных.
Руми поманил его и показал на полянку, где резвилось несколько змей. Они переплетались в живой канат, терлись головами друг о друга, будто целовались, затем отводили головы, подымали их, раскачиваясь…
— Танец змей, — прошептал Василий Кузьмич, с интересом наблюдая за пресмыкающимися.
— Они любят, как и люди, — тоже шепотом заметил Руми и продекламировал; — «В любви и ненависти змея сравнится с орлом, а орел — с человеком».
— И все-таки древние зря приписывали змеям мудрость, — сказал Василий Кузьмич, вызывая Руми на спор. — В сущности змеи (уж не говоря об ужах) — довольно примитивные животные.
— Вы правы, — вопреки его ожиданиям согласился Руми. — Но разве чувства людей иногда не бывают примитивными? Разве голод — такой же примитивный, как у змей, не способен заглушить другие, более сложные чувства?
— Не у всех, — насупился ученый. — Разница между людьми больше, чем между любыми животными внутри вида. В этом как раз и состоит одно из главных отличий человека от зверя.
— И в этом тоже, — как бы про себя проговорил Руми, ускоряя шаг.
Василий Кузьмич шел за ним и думал уже не о змеях, а о Руми. Этот человек интересовал его — и чем дальше, тем больше. Иногда казалось, что знание леса и гор он унаследовал, как инстинкты, от своих предков, но Василий Кузьмич понимал, что это только кажется. Правда, чувства Руми сохранились более обостренными, чем у жителей городов: запахи и следы говорили ему больше, чем горожанам, но в основе его знания был опыт. «Какую же роль в данном случае играет инстинкт, не преуменьшаю ли я его значение?» — думал ученый.
Они прошли ущелье. Василий Кузьмич достал карту. Теперь тропа круто уходила вверх. «Будешь идти, карабкаться, оступаться, ползти, — писал Сейкил. — Глаза дикого человека гор будут следить за тобой. Остерегайся разгневать его! Помни: ты вошел в его дом, и хозяин — он. Каким бы удивительным ни показалось тебе его поведение, не обнаруживай удивления: он — у себя дома. Смиренно прими его обычаи, и он не причинит тебе зла».
Василий Кузьмич дал Руми прочесть эту часть записок.
Спросил:
— Вам приходилось видеть галуб-явана?
— Нет, — ответил Руми. — Но я не видел и света далеких звезд. Мне говорят о них астрономы.
— Вы слышали о споре вокруг снежного человека, — с уверенностью сказал ученый.
— Если не можешь увидеть и не хочешь верить, не говори поспешно ни «да», ни «нет». Сейкила вы тоже не видели. Но если идете за его лекарством по его пути, то выполняйте его советы.
— Уговорили. Не будем дразнить галуб-явана.
— Не будем, — совершенно серьезно сказал Руми.
И от этой его серьезности Василию Кузьмичу стало не по себе. Показалось даже, что чувствует на себе чей-то тяжелый взгляд из лесной чащи. И потом никак не мог отделаться от этого ощущения. Не помогали ни холодная рассудительность, ни обидные слова, обращенные к себе.
«Как мало нам нужно для тревоги, — подумал он. — Может быть, потому, что весь процесс жизни — хождение по тонкому канату над пропастью? Чем больше знаешь, тем больше тревожишься. Но погоди. Ведь должно быть наоборот. Бояться должен тот, кто знает меньше о мире! Суеверный. А я свободен от суеверий. Во всяком случае, мне так много говорили об этом, что я почти поверил. Чего же я теперь боюсь? Если даже снежный человек существует, то он не обладает никакими сверхъестественными силами. У него нет даже ружья, а ведь человека с ружьем следовало бы бояться больше…»
Василий Кузьмич присмотрелся к Руми, и по его настороженной походке, по напряженной шее с обозначавшимися мышцами понял, что он боится тоже, но умеет держать себя в руках.
Ученый услышал шорох за спиной, в чаще. Подумал: «Чудится». Шорохи сопровождали его неотступно. Руми, очевидно, тоже слышал их, но не оборачивался. Василий Кузьмич стал за дерево — шорох затих, пошел — шорох повторился. Что-то белое мелькнуло в зарослях, сверкнули огоньками глаза.
— Руми, кто-то идет за нами.
— Это галуб-яван. Не оборачивайтесь.
Василий Кузьмич снял ружье:
— Кто бы там ни был, лучше всего отпугнуть.
Руми поспешно напомнил:
— Вы сами говорили: не будем дразнить!..
Его охрипший от волнения голос подействовал на Василия Кузьмича. Но ружье ученый не повесил за спину, — понес в руке.
Они вышли к горному озеру, расположились на привал. Руми развел костер, вскипятил воду, бросил в нее кубики концентрата. В чистый запах леса и гор влился дразнящий аромат. Шорох в чаще усилился: как видно, преследователь стал нетерпеливее.
— Вот что, Руми, — сказал Василий Кузьмич, зачерпывая ложкой суп, — надоели загадки. Я выйду на свой след и посмотрю, кто идет за нами.
— Это делают, когда охотятся на тигра. Но мы ни на кого не охотимся, — возразил Руми.
Он съел совсем немного супа — болел желудок, язва все настойчивее напоминала о себе. Иногда он кусал губы, чтобы не застонать.
— Да, да, мы сейчас не охотники, но я не согласен быть и дичью, — решительно сказал Василий Кузьмич. — Как хотите, но я выйду на след.
Резкие складки у губ Руми показали, как глубоко он осуждает решение своего начальника.
«Вот тебе и необычный человек! — подумал Василий Кузьмич. — А суеверия вполне обычные. Неужели я ошибся в своих предположениях, и он самый заурядный полуграмотный бродяга?»
Василий Кузьмич встречал немало и таких людей. Каждый из них казался на первый взгляд колоритной фигурой, но за этим колоритом и загадочностью, за нахватанными, чужими манерами и фразами скрывались бессилие, лень, неприспособленность к жизни.
Не глядя на сердитое лицо Руми, ученый вымыл свою чашку, собрал рюкзак и первым тронулся в путь. Василий Кузьмич не мог разобрать, откуда слышится шорох. Он специально шел через заросли и несколько раз сворачивал, чтобы, сделав петлю, выйти на свой след и неожиданно для преследователя столкнуться с ним лицом к лицу.
Василий Кузьмич скорее ощутил, чем увидел опасность. Что это за снежная горка выросла метрах в пяти впереди, почему она шевелится? Почему в ней сверкают янтарные злобные глаза? В сотую долю секунды мозг «проявил» принятое изображение — и ученый увидел снежного барса, изготовившегося к прыжку, оскалившегося, с подрагивающим хвостом. Ученый едва ли успел вспомнить, что за секунду барс одолевает прыжком пятнадцать метров и, значит, пять он одолеет за треть секунды. Лишь сигнал опасности мелькнул в подсознании. И когда он молниеносно вскинул ружье, еще молниеноснее возникла мыс