— Идите! — настаивал Баттли.
Глен молча пошел к вольеру. В голове его была пустота. Что он скажет Гарри? Что может сказать?
— Старина… — начал он фамильярно, склонившись к дельфину.
Маленькие круглые глазки животного немигающе глядели в его зрачки, плавники шевелились, поддерживая голову дельфина над поверхностью. Голос Глена осекся. Ему вдруг почудилось, что перед ним нет Гарри, нет давнего друга — ничего нет человеческого, и его «старина» нелепо, чудовищно перед дельфином.
— Гарри… — попробовал он назвать животное человеческим именем. Но и это было плохо: дельфин разжал челюсти, унизанные сотней зубов.
Все же Глен пересилил себя:
— Гарри, — сказал он, — надо продолжать опыт.
— Нет, — передал Гарри отказ азбукой Морзе.
— Почему? — спросил Глен, чувствуя, что голос его выравнивается, но по-прежнему ощущая холод в душе: ничего человеческого не было в их разговоре.
— С меня довольно, — ответил Гарри. — Плавать вперегонки с торпедами — с меня хватит…
— Но ведь не в этом главное.
— В этом! — ожесточенно сказал Гарри. — Больше я не хочу. Верните мне мое тело.
— Гарри… — Глен почувствовал, что ему трудно лгать.
— Я не все сказал, Глен, — перебил Гарри. — Может, я согласился бы еще плавать, обгонять торпедные катера и делать все, что они там придумают. Но причина в другом, пойми меня, Глен. Я боюсь. Я в постоянном ужасе. Я исчезаю, Глен. Может быть, не могу объяснить тебе это, но я исчезаю, растворяюсь в дельфине — мое человеческое сознание гаснет. Вчера я укусил Лисси…
Лисси — один из пяти дельфинов, приручавшихся в океанариуме.
— Лисси мне ничего не сделал, — продолжал Гарри. — Я не должен был кусать Лисси!.. Теперь я думаю над этим и меня берет страх. Я становлюсь животным. Вот и сейчас не могу припомнить имя своей дочурки… Верните мне тело, Глен. Я погибаю!..
— Гарри… — Ужас сковал Глена настолько, что он еле шевелил языком. — У тебя нет тела, Гарри, оно погибло. Ассистенты плохо сделали швы… — Глен чувствовал, что не надо говорить об ужасных подробностях, но уже не мог остановиться, его подхлестывал страх, передающийся от чудовища, шевелившего плавниками и глядевшего на него парой пустых, точно дыры, глаз. — Гангрена сделала остальное, Гарри, у тебя нет тела… Нет тела, — повторял Глен, завороженный пустотой и ужасом глядевших на него глаз. — Нет тела, Гарри. Нет тела!..
Четыре часа спинной плавник Гарри резал воду океанариума. Бассейн был круглый, и Глену, все это время остававшемуся на берегу, казалось, что Гарри закручивает невидимую спираль, и в какую-то секунду спираль разомкнется, произойдет что-то непоправимое.
— Гарри, Гарри! — звал он по гидрофону, но ответом была лишь белая вспененная полоска, там и тут мелькавшая на поверхности. Глен был в отчаянии. Может быть, вызвать Баттли? А что Баттли мог сделать?
Но вот Глену показалось, что круговое движение нарушилось. Человек-дельфин приближался к нему. Глен поднялся со скамьи, надеясь опять поговорить с Гарри. Но дельфин вдруг резко переменил направление. На глазах убыстряя ход, он разрезал океанариум по диаметру, как пуля, вырвался из воды и, перемахнув через сетку, исчез в океане.
3
Глен остановил машину на улице Вознесения. Боже мой, кто и почему придумал название этой улице? Может быть, потому, что она вползала на холм и дома возносились один над другим, как ступени гигантской лестницы?… Все жилые меблированные дома, переполненные людьми, словно улья пчелами.
Глен приехал сюда по поручению директора института. В кармане у него чек на двадцать тысяч долларов — часть недовыполненного контракта, выписанный на имя Анны Амади Польман, вдовы погибшего Гарри. Глен должен передать чек в руки Анны и выразить ей соболезнование по поводу гибели мужа от кровоизлияния в мозг. Таковы инструкции, данные Глену.
Где же дом сто пять? Глен заметил, что идет по четной стороне улицы, перешел на другую сторону. Улица подбиралась к вершине холма. Грязи чуточку меньше, а дома — выше.
Дом сто пятый он нашел в глубине двора — семиэтажную коробку с неопрятными маршами лестниц. Он взобрался на шестой этаж, отыскал семьдесят вторую квартиру; долго стоял у двери, стараясь унять колотившееся сердце. Лестница выжала из него больше сил, чем напряженная работа в лаборатории. Темные туннели коридора уходили вправо и влево, ряд дверей по обе стороны скрывал странную муравьиную жизнь: когда Глен проходил мимо, он слышал за дверьми шуршание, смутные голоса, звон посуды.
Отерев со лба пот, Глен постучал в дверь. На стук никто не ответил. Глен постучал второй раз.
Детский высокий голос ответил:
— Войдите!
Открыв дверь, Глен увидел комнату с двумя кроватями по обе стороны от окна, столом посередине, старым буфетом и ширмой, отгородившей раковину водопровода. Несмотря на внешнюю чистоту, занавес на окне, комната имела удручающий вид. Но не это привлекло внимание Глена. На одной из кроватей сидела девочка. Ее остренькие коленки под тонким фланелевым одеялом были подняты к подбородку, заслоняя нижнюю часть лица. Глен видел только ее глаза — большие и не по возрасту умные; девочке, казалось, лет одиннадцать, может, двенадцать. В глазах ее не было страха перед незнакомцем, вторгшимся в комнату, не было удивления, — они были открыты навстречу Глену и спокойны удивительным, притерпевшимся ко всему спокойствием. Войди в комнату палач с веревкой, сама смерть — глаза остались бы такими же невозмутимо спокойными, готовыми ко всему. И это поразило Глена.
— Я не помешал вам? — спросил он, не в силах отделаться от смущения перед этим неестественным спокойствием глаз.
— Меня зовут Эджери, — сказала девочка.
— Эджери, — повторил за ней Глен. — А меня — Глен Эмин.
— Вы от папы? — спросила Эджери.
— М-м… — не нашелся Глен, что ответить. — Можно сказать — от папы…
— Мы не видим его уже три недели.
— А где ваша мама? — спросил Глен, стараясь переменить тему разговора.
— Вы садитесь, — Эджери указала на стул. — Мама уехала к тете Милли.
За время разговора Эджери не переменила позы, не подняла головы. Что с ней, думал Глен, чувствуя, что смущение перед девочкой не пропадает, а, наоборот, усиливается. Эджери, кажется, поняла его мысли.
— Извините меня, мистер Глен, — сказала она, — что я не подала вам чаю. Я не могу встать, я калека.
Глен содрогнулся — так просто, обычно было сказано это слово.
— Это Джим Лесли, — продолжала Эджери. — Мы жили во Фриско, в таком же доме: квартиры на шестом этаже всегда дешевле, — она повела глазами по комнате. — Джим, пьяный, толкнул меня с лестницы. У меня в двух местах сломан позвоночник…
Глаза Эджери остановились на лице Глена, и он почувствовал боль искалеченного ребенка.
— Надо лечиться… — сказал он машинально, скорее, отвечая своим мыслям, чем Эджери.
— Надо, — ответила Эджери. — Когда папа заработает, он будет меня лечить. Он уже говорил с доктором Уилки. Но нужны большие деньги.
— Сколько же просит доктор? — опять спросил Глен, мысленно ругая себя за то, что не может найти другой темы для разговора.
— Пятьдесят тысяч долларов, — ответила Эджери. — Папа говорил, что эти деньги он заработает, как только подпишет контракт. В последний раз папа принес две пятидолларовые бумажки, и мне купили подарок…
Тонкой рукой Эджери погладила плюшевого медвежонка, лежавшего сбоку.
Как все несчастные дети, Эджери была памятливой, помнила пятидолларовые бумажки и, наверное, вскользь оброненные слова о контракте. Но ее речь отзывалась в душе Глена, как похоронный звон. Не только по погибшему Гарри, но и по ее погибшим мечтам быть здоровой. Сейчас она спросит его об отце, — что он ей скажет? Протянет банковский чек? Но ведь денег не хватит на лечение Эджери!..
Глен вспомнил, с какой настойчивостью Гарри цеплялся за эту сумму. И вот денег нет, и он, Глен Эмин, первым пообещавший их, — убийца Гарри.
Эта мысль раздавила его, хотя пришла к нему не впервые. Он думал об этом, говорил с шефом. Но сейчас он наедине с собой и с ребенком, у которого отнял судьбу и отца. Он послал Гарри на опыт. Он убил его. Баттли и он, оба они убийцы.
— Где сейчас папа? — услышал он вопрос девочки.
— Эджери… — сказал он. — Случилось несчастье.
— С папой?!. — Эджери отшатнулась. Медленно колени ее опустились, ноги вытянулись под одеялом. А голова и спина остались в том же неестественном, чудовищном положении. Эджери была похожа на согбенную старуху, на трость с загнутой ручкой…
— С папой?… — спросила она опять, глядя в лицо Глена опустевшими, прозрачными, как вода, глазами.
Глен не мог выдержать этого взгляда, встал со стула и, горбясь, пошел из комнаты, забыв прикрыть дверь.
— Мистер Глен, — лепетала вслед Эджери шепотом, похожим на шорох ветра в бумажках. — Скажите, что с папой?…
Глен не смел ответить, остановиться. Он плелся по коридору, вышел на лестничную площадку к большому черному, похожему на паука телефону.
Только здесь он оглянулся на неприкрытую дверь. Никакая сила не заставит его вернуться к двери и прикрыть ее. Сквозь шорохи дома, звон посуды и смутные голоса он все еще слышал: «Что с папой?…», видел прозрачные от страха глаза, скрюченную фигурку Эджери. Нет, он не может так просто уйти отсюда, убийца Глен Эмин. Не может и не уйдет!..
Чувствуя на лице холодные струйки пота, Глен снял телефонную трубку, набрал номер полицейского управления. На вопрос, кто звонит и зачем, сказал, как в бреду:
— Мы убили человека: я, Глен Эмин, и профессор Доннел Чарльз Баттли. Мы убили Гарри Польмана, пообещав ему пятьдесят тысяч долларов…
И пока на другом конце провода записывали адрес, откуда звонит преступник и его показания, Глен не переставал повторять:
— Убили за пятьдесят тысяч долларов…
4
Гарри плыл, энергично работая всем телом: плавниками, кожей, хвостом. Кажется, он начал понимать то, чего от него требовали в опытах, — почему дельфин так быстро плавает. Кожа его вибрировала, на ней создавались тысячи микроволн, которые отталкивали, взморщивали воду в ее толще, заставляли скользить вдоль тела, но не просто скользить, а катиться круглыми капельками, — Гарри скользил в воде, как на шариках. Сравнение грубое, но по-другому не скажешь.