— Я? И не думал подозревать. И решительно ничего не вспомнил, — равнодушно пожимает плечами Виктор Арсентьевич. — Вы же сами меня спросили о нем. И сказали что подозреваете приезжих. А он ведь приезжий. Только и всего. Но вот кто мог его убить и за что, за что? — снова задает он вопрос, который, видно, не дает ему покоя.
— Узнаем, — заверяю я его. — Все тайное становится явным. Где-то я про это читал.
— А все-таки жутковато, признаться, — он ежится. — Где-то рядом ведь смерть ходит. Бр-р-р… Одна надежда, что найдете этих душегубов.
— Особенно если вы нам поможете.
— Охотно. Сам заинтересован не знаю как. Но чем я могу помочь?
— Пока что меня интересует Гвимар Иванович — все, что вы о нем знаете.
— Я же вам все сказал.
— Думаю, не все еще, — улыбаюсь я. — Сразу разве все вспомнишь.
— А вы мне подскажите, что именно вас интересует, — ответно улыбается Виктор Арсентьевич, закуривая новую сигарету. — Легче будет вспоминать.
— За подсказку наказывают, — отвечаю я. — Вы уж сами.
— Надо подумать… Дайте на всякий случай ваш телефон.
Он записывает мой телефон, имя, фамилию. И разговор продолжается.
— Вы не вспомните, — говорю я, — кто еще из приезжих бывал у вас за последнее время?
— Больше никто не бывал, — отвечает Виктор Арсентьевич и бросает на меня усталый взгляд, потом слабо улыбается. — А насчет Гвимара Ивановича, я чувствую, вы что-то недоговариваете. Так ведь?
— Это не столь опасно, как если вы будете недоговаривать, — уклончиво возражаю я, давая понять, что и в самом деле знать все, что знаем мы, ему не положено, потом задаю новый вопрос: — Ваша супруга тоже знала Гвимара Ивановича?
— Так, мельком. Как-то чаем его угостила.
— Рассказывал вам Гвимар Иванович о своей семье?
— Нет. Я даже не уверен, что она у него была.
— Но адрес свой он вам оставил, в Киеве?
— Представьте, нет, — разводит руками Виктор Арсентьевич. Он снова разливает по чашечкам кофе, и мы продолжаем беседу.
— А где вы бывали с ним, кроме сестры художника Кончевского?
— Пожалуй… Сейчас что-то не припомню. Но я постараюсь.
Трудный идет разговор. Главная ниточка его причудливо петляет, то исчезая, то возникая вновь уже в другом месте, то натягиваясь, то ослабевая. В таких непростых разговорах необходимо улавливать каждую интонацию, каждый взгляд и пытаться понять затаенную мысль человека, сидящего напротив тебя, мелькнувший в его словах намек или случайную оговорку.
Вот и сейчас мне начинает казаться, что мы словно играем с Виктором Арсентьевичем в известную детскую игру «тепло — холодно». Я то приближаюсь к чему-то важному, и становится «теплее», то невольно или сознательно удаляюсь в сторону, и тогда становится «холодно». И у Виктора Арсентьевича происходит то же самое, с той лишь разницей, что он, по-моему, знает, где «горячо», но пускать меня туда не собирается. Да, он явно чего-то недоговаривает. Боится? Но чего? Скорей всего, быть замешанным в какую-нибудь историю. Ведь подозрительным знакомым обзавелся он, что ни говори. Вот тот и устроил ему сюрприз.
Мы оба наконец устаем и по обоюдному согласию откладываем разговор до следующего раза, условившись о новой встрече.
— Скажите, по работе вы с Гвимаром Ивановичем не сталкивались? — мельком спрашиваю я напоследок.
— Нет, что вы, — снисходительно улыбается Виктор Арсентьевич.
Мы прощаемся.
Да, какой-то странный происходит у меня в тот вечер разговор. Однако дальнейшие события запутывают все еще больше.
Глава 5ПУТЬ ВЕДЕТ НЕПОНЯТНО КУДА
Допрос Музы Кузьмич провел сразу после задержания Чумы. Сам провел, лично. Ведь он был полностью в курсе дела. А я в это время еще только шел на свидание с Виктором Арсентьевичем, ничего не ведая о случившихся в этот день важных событиях. Да и все равно допрашивать Музу мне не следовало. У нас с ней возникли «свои» отношения, ведь она меня обманула и предала. У Денисова тоже отношения с ней были непростые. Правда, обманул ее он, хотя и не предал, а скорее даже спас от Чумы, помешал отъезду из Москвы, которого она и сама не хотела. Но все равно нужного разговора с ней у Вали могло не получиться. А вот Кузьмич — другое дело, его Муза вообще не знала. Кроме того, разговор с ней следовало провести очень тщательно, ведь Музу потом предстояло отпустить. И кто знает, с кем она после этого встретится, чтобы рассказать о случившемся. Веры ей нет никакой. И потому каждое необдуманное слово, сказанное ей, может привести к неприятности, а то и к беде.
…Музу попросили подождать в коридоре, возле кабинета Цветкова. Она все еще находилась в каком-то шоковом состоянии и не могла прийти в себя после всего, что случилось, особенно, конечно, после сцены задержания у нее на глазах Кольки-Чумы. Первые минуты в машине (ее везли, естественно, отдельно от Чумы) она рыдала в три ручья, и ребята дали ей выплакаться, никак не пытаясь успокоить. Последнее обстоятельство Музу, очевидно, раздосадовало, она не привыкла к такому безразличному отношению к себе мужчин. Она постепенно перестала плакать и, лишь обиженно всхлипывая и осторожно промокая глаза скомканным платочком, попыталась узнать, что же все-таки произошло и куда ее везут. Вид у нее был растерянный, испуганный и чуть заискивающий. Видно было, что она и в самом деле не понимает, что произошло. Ей коротко сказали, что везут ее в милицию и там все объяснят.
— Не имеете права! — раздраженно воскликнула Муза. — Вы за это ответите! И за Колю тоже, вот увидите.
Уже в коридоре, перед кабинетом Цветкова, она судорожно схватила одного из сотрудников за рукав и испуганно спросила:
— Меня отпустят? Имейте в виду, у меня маленький ребенок один дома. Мне надо к нему.
— Уж как-нибудь мама ваша за ним присмотрит, — насмешливо ответил сотрудник. — Ей, кажется, не привыкать.
— А вам какое дело, кто за моим ребенком смотрит! — прицепилась к нему Муза. — Вам-то что? Я вас о другом спрашиваю!
Но крикнула она это все ему вдогонку и ответа не дождалась, а больше прицепиться в этот момент было не к кому.
Через минуту ее пригласили в кабинет Кузьмича. И она сразу притихла, снова став робкой и испуганной.
Вид Кузьмича, седая его голова и спокойный, твердый взгляд к ссоре и истерике не располагали.
— Садитесь, Муза Владимировна, побеседуем, — негромко сказал Кузьмич, указывая на стул возле своего стола.
Муза послушно и молча опустилась на самый краешек стула. Она с трудом сдерживалась, чтобы снова не разрыдаться, и машинально продолжала мять в руке мокрый от слез платочек.
— Мне кажется, вы не совсем поняли, что случилось? — все так же спокойно и даже чуточку участливо спросил Кузьмич.
Муза молча кивнула, боясь расплакаться.
— Что ж, я вам объясню, — едва заметно усмехнувшись, продолжал Кузьмич.
— У вас на глазах был задержан опасный преступник, трижды до этого судимый и отбывший разные сроки наказания, некий Совко Николай Иванович. Задержан он сейчас по подозрению в убийстве и краже. Вот с кем вы подружились, Муза Владимировна.
— Неправда! — вдруг с силой произнесла Муза и впервые взглянула в глаза Кузьмичу. — Он секретный сотрудник, он майор.
— Что?! — изумленно переспросил Кузьмич. — Какой он секретный сотрудник, какой он майор, да вы что?
— Да, да. Он мне сам сказал. Он в Москву только в командировку приезжает, — горячо продолжала Муза. — Здесь какая-то ошибка. И убивал… у него такое задание было. И ему выдали пистолет.
— И это все он тоже вам сказал? — хмурясь, досадливо спросил Кузьмич.
— Да. И я дала ему слово, что никому об этом не скажу. Но теперь… приходится.
Кузьмич внимательно и как бы заново посмотрел на Музу, словно желая понять, кто все-таки перед ним сидит — обманщица или вовсе сбитая с толку, глупая девчонка, и, видимо, остановился на последнем.
— Ну и ну, — он покачал головой. — Надо же суметь поверить такой чуши. Вы, простите, какое кино больше всего любите смотреть, про шпионов, да?
— Вы из меня дурочку не делайте, — осмелев, обиженно сказала Муза.
— Это не я из вас дурочку сделал, — поморщился Кузьмич. — Ну, а чтобы вам сразу стало ясно, сейчас мы кое-что вам покажем.
Он снял трубку одного из телефонов и, набрав короткий номер, сказал:
— Мария Николаевна, вы получили последние материалы на Совко и его фотографии?.. Прекрасно. Принесите их мне, пожалуйста… Да, да. Все, какие получены… Ну и отлично.
Положив трубку, он посмотрел на притихшую, испуганную Музу и досадливо потер ладонью ежик седых волос на затылке.
— Сейчас вы убедитесь, кто ваш приятель, — сказал он, вздохнув. — А пока расскажите, как вы с ним познакомились.
— Мы случайно познакомились, — тихо, не поднимая глаз, ответила Муза. — Он в наш ресторан зашел, сел за мой столик. Это год назад было.
— Один зашел?
— Нет. Еще с одним… гражданином.
— Больше вы этого гражданина не видели?
— Как-то видела. Не помню уж когда.
— А вы вспомните. Я вас не тороплю.
— Кажется, в другой Колин приезд… Они опять к нам в ресторан зашли, обедали.
— Имя его помните, этого гражданина?
— Нет…
— Постарайтесь вспомнить.
В этот момент в кабинет вошла немолодая, строгая женщина и, даже не взглянув на Музу, положила перед Кузьмичом темную папку. Тот кивком поблагодарил, и женщина вышла.
— Ну вот, — Кузьмич раскрыл папку. — Узнаете?
Он достал из папки несколько фотографий и протянул Музе. На них стандартно, анфас и профиль, прижавшись затылком к специальной стойке, был снят явно в разные годы Колька-Чума. Потухшие его глаза на отрешенном, заросшем светлой щетиной лице не вызывали сострадания, такая злая, согнутая лишь до времени сила угадывалась в этом человеке.
Муза испуганно перебрала фотографии и спросила:
— Это что такое?
— Сначала вы мне скажите, кто это такой?
— Это… Коля.
— А снят в разные годы, когда его судили. Сначала за драку, потом за кражу, наконец, за вооруженный грабеж. Вот такая распрекрасная биография. Можете посмотреть последнее обвинительное заключение, если желаете. Вот оно.