Неизвестно, как бы все повернулось дальше, но в эту минуту из кустов вышли Кузьма и Никандр.
Степанида Максимовна, завидя сына, бросилась к нему навстречу. А Татьяна Петровна, пошатываясь, стояла посреди дороги, и, чем ближе подходил Никандр, тем суровее становилось ее лицо:
— Вот как возьму прут, да как начну охаживать…
Никандр пощипал пробивающиеся усы и смущенно улыбнулся:
— Ладно, мама, люди кругом.
— Совсем от рук отбился.
Павел Клинов, прислушавшись к ее словам, вышел на дорогу и, отставив ногу, важно спросил Кузьму:
— По какому праву людей тревожишь? Шутки все!
Вместо Кузьмы ответил Никандр:
— Ничего себе шутки, если к нашей земле прибыло пятьдесят гектаров.
— Все равно. А пугать не имеете такого права, — он оглянулся, ища у людей поддержки.
Степан Парамонович сумрачно крутил тремя пальцами конец бороды. «Хитер парень-то, ишь, как обставил дело. А я еще с ним советоваться пустился. Эх, Степан, Степан…»
Костя Клинов восторженно глядел, полуоткрыв рот, на Кузьму и Никандра. Хоть сам он был сонливый парнишка, ему очень нравились герои, богатыри. А Кузьма с Никандром как раз такими героями и представлялись ему. Ведь подумать только, какой взрыв устроили!
Мария, весело улыбаясь, оживленно расспрашивала, идя рядом с Кузьмой. Он отвечал охотно, поглядывая на ее возбужденное лицо:
— Земля, там хорошая, бывшие пашни, только придется почистить от колючей проволоки, засыпать рвы.
Степанида Максимовна сияла от радости. Испуг так же быстро прошел, как и появился, ей нравилось видеть сына, окруженного колхозниками, внимательно слушающими рассказ о том, как он с Никандром разминировал поле.
— А ведь нам, бабоньки, и в голову не пришло, что еще есть земли, — сказала Екатерина Егорова.
— Неплохо это, неплохо, — подтвердил и сам Алексей Егоров, одобрительно поглядывая на Кузьму.
О происшествии с коровой уже никто не вспоминал, все говорили о том, что пора приступать к делу, что теперь «обзнакомились» и можно выбирать правление колхоза.
Далеко заполночь затянулось собрание. Павел Клинов уходил злой, как чорт. Его не выбрали. Никуда не выбрали! Никто даже не назвал его имени. Иван Сидоров должен был крикнуть с места: «Клинова!», когда Говорков спрашивал, какие будут кандидатуры, но Сидоров молчал, как будто у него язык к горлу присох. Павел дважды толкал его в бок локтем, но Иван только ежился.
Председателем выбрали Кузьму, членами правления Степана Парамоновича, Марию Хромову, Николая Субботкина и Алексея Егорова, а его, Павла Клинова, не выбрали. Если бы не злость да обида, так он, наверное, со стыда бы сгорел. Марфа до самого конца собрания все надеялась, что все же вспомнят о муже, но все словно сговорились, никто не вспомнил.
Уходя, Павел даже плюнул, а когда сбежал с крыльца, громко сказал Ивану Сидорову:
— Каков привет, таков и ответ! Теперь мое дело сторона.
И ушел, так шлепая ногами по лужам, что брызги полетели во все стороны.
Сидоров работал всю жизнь кузнецом и приехал на Карельский перешеек со своим инструментом, даже горн привез. Единственной своей слабостью он считал водку. Во хмелю он любил плакать, жаловаться, хотя его никто не обижал, а с похмелья давал зарок больше не пить, жал руку жене, хлопал по плечу Дуняшу.
— Ну ее к бесу, эту водку, только одни угрызенья от нее да в кармане дыра. Теперь — баста, бросил пить, и не тянет, и не буду. Сказал, как зубилом отрубил.
В такой день он чувствовал себя именинником, весело посматривал по сторонам, ловко ковал лошадей, чинил лемеха, вечером шел в баню, хорошо спал ночь, а на другое утро, проснувшись спозаранку, брился и мылся. Но к вечеру уже хмурился, без причины злился на жену, на дочь, а еще через день начинал жалеть себя, говорил, что жизнь у него не склепалась, что он «привержен к механизмам», что машины его любят, да вот беда — заела семья и кузница, потому он и остался до конца дней своих простым ковалем.
— Опять напьется, — сокрушенно вздыхала жена, маленькая, покорная женщина. И верно, не проходило недели, как Иван, к чему-нибудь придравшись, зло кричал: «Разве бросишь пить, когда все наперекор идет!» — и, хлопнув дверью, уходил в сельповскую столовую, где всегда была водка и бледно-сизый холодец.
С годами он стал пить чаще и в одну из тяжелых минут похмелья решил ехать на Карельский перешеек.
— Вот увидишь, — говорил он жене, — на новом месте ни пол-литры не выпью.
И верно, за те две недели, что прожили на новом месте, он ни разу, не напился. Ему бы и хотелось, да поблизости не было ни одного магазина, а до райцентра далеко. Павел Клинов наобещал в дым напоить Ивана, если он, выдвинет его в председатели, но Иван промолчал. Ну, какой Павел Клинов председатель! А Кузьма парень толковый, и уж без сравнения было ясно, что Клинов ему и в подметки не годится. Потому Иван Сидоров и промолчал, махнув рукой и на водку и на дармовую закуску. Он дождался, пока все вышли из школы, кроме избранного правления, и, вернувшись, отозвал Кузьму к окну.
Кузьма был взволнован, он и не думал, что так все повернется, у него и в голове не было, что его выберут председателем. Все дело оказалось в земле, — те пятьдесят гектаров, которые он разминировал с Никандром, решили все. В чем ещё будущий председатель колхоза мог проявить себя всего лучше, как не в том, чтобы в первый же день; подарить народу пятьдесят гектаров земли. Пятьдесят гектаров! Такому человеку можно доверить общественное хозяйство, а вместе с ним и свои судьбы.
— Я так вам скажу, товарищ председатель, — начал Сидоров, важно взглянув на Кузьму. — Первоочередной вопрос, какой на правлении следует обсудить, это о кузнице. Без нее колхозу не жить, как, скажем, горну без мехов, потому учитывайте. Мне же непременно нужен молотобоец.
— Хорошо, Иван Владимирович, этот вопрос мы; сейчас и обсудим. — Кузьма торопился к столу, его ждали, но Сидоров, видимо, не был расположен спешить, он прочно сел на подоконник, вынул кисет, стал закуривать.
— Я, например, думаю так. Кузницу можно поставить в том каменном сарае, который рядом с клиновским домом. В нем, это верно, окон нету, но я смотрю так, что это не беда…
— Хорошо, Иван Владимирович, мы решим, — порываясь уйти, ответил Кузьма.
— Хорошо-то хорошо, но чтобы не затягивать, а то чуть что — на кузнеца и начинают валить: вот, дескать, не успел подготовить весь инвентарь к сроку. А кузнец тут вовсе и ни при чем. Опять же, — Сидоров придержал Кузьму за руку, — что касается молотобойца, так я и здесь маленько помараковал, есть у меня на примете парнишка Алексея Егорова, Васька. Мальчонка безо всякого образования, вот и пускай приучается к рукомеслу. С Алексеем я говорил, он в полном согласье.
— Это мы потом все сделаем. Сейчас у нас организационные вопросы, — нетерпеливо поглядывая на членов правления, сказал Кузьма.
На прощанье Иван Сидоров так сжал Кузьме руку, что у того полезли вверх брови, потом он поклонился членам правления и неторопливо пошел к выходу.
Берясь за дверную ручку, услыхал голос нового председателя:
— По-моему, много говорить нам не о чем. В колхозном строительстве мы уже не первый год работаем. Значит, дело за тем, чтобы не раскачиваться, а действовать…
«Ну, вот и хорошо, — выходя в сени, подумал Иван Сидоров, — на то тебя и выбрали, чтоб действовал».
Но он не сразу пошел домой, а остановился у крайнего окна и заглянул в него. Кузьма сидел верхом на скамейке и говорил что-то Степану Парамоновичу; Щекотов тремя пальцами сучил конец бороды; Николай Субботкин, вздернув правое плечо, писал; Мария, облокотясь на стол, опустив в ладони лицо, не отрываясь, глядела на Кузьму; Говорков курил; рядом с ним сидел, чему-то улыбаясь, Никандр.
«Вот и хорошо, — улыбнулся Сидоров. — Только чего ж это Никандр затесался туда? Наверно, как комсомол, что ли?» Он стоял, прислушиваясь к голосу Кузьмы. Накрапывал мелкий холодный дождь, изредка налетал ветер, и было слышно, как шурша осыпаются по черепичной крыше сорванные с деревьев листья.
До Сидорова доносился голос Кузьмы глуховато, тогда он потянул на себя створку окна, петли ржаво скрипнули. Как будто никто не заметил…
Теперь слышно стало хорошо.
— Основных задач у нас на сегодня четыре, — говорил Кузьма: — собрать плуги и бороны, построить скотный двор для общественного стада, вырубить на межах кустарник, очистить поля от камней. Организовать я думаю это таким образом… — Кузьма внезапно посмотрел в окно. Конечно, он ничего не увидал, потому что на улице была темень, но все же Иван Сидоров, осторожно приседая, отошел от окна.
Дождь пошел гуще. Стало так темно, что даже не видно было сапог. Идти до дому было не близко, но Иван Сидоров не замечал ни дождя, ни грязи, он был доволен, что ему удалось так обстоятельно потолковать с Кузьмой до начала заседания правления. Придя домой, он еще не скоро лег спать, сидел у темного окна, курил и думал о кузнице. Говоря по совести, он уже соскучился по работе.
Витька Лапушкин сурово оглядел своих сестер и брата. Они стояли перед ним в шеренге. Крайним с правого фланга был Сережа, курносый, круглоглазый мальчишка, крайней слева — Варвара, девяти лет от роду, в середине — шестилетняя Наташа, самая маленькая. Они, не мигая, глядели на старшего брата. У него через плечо висел деревянный меч. Витька был важен и строг. Шуточное ли дело, ему, не кому-нибудь, а именно ему, сам Кузьма Иванович, награжденный пятью орденами и девятью медалями, поручил собирать плуги и бороны.
— Слушай меня. Я приказываю! — сдвинув к переносью красные бугры вместо бровей, сказал Витька и уперся мечом в землю. — Если кто найдет плуг или борону, примечать место. Потом сюда приедут на лошадях, — он замолчал, вспоминая, что еще говорил председатель колхоза. — Потом… — но, так и не вспомнив больше ничего, важно закончил; — потом доложить мне! — И вдруг, вытаращив глаза, закричал: — Направо, кругом, за мной, пошли! — И, сунув меч между ногами, помчался по дороге. Он пролетел мимо домов, ведя свою команду, стремительно ворвался в огород, заросший бурьяном и длинной прибитой дождями травой, и начал рыскать. Он рубил сплеча репейник, сбивал серые шарики чертополоха, совал меч в гущу малиновых кустов; Сережа, вооружившись деревянной пикой, кидался в атаку на заросли крыжовника; Варвара, низко нагибаясь к земле, словно собирая грибы, заглядывала под каждый куст, и только одна маленькая Наташа стояла на месте и очарованно смотрела вверх. Осину словно кто украсил крохотными красными флажками, флажков уже оставалось немного, они держались еще на верхушке и трепетали, как будто в испуге. Вот один сорвался и, качаясь в воздухе, косо полетел на землю. Наташа побежала за ним, протягивая руку, наскочила на что-то, больно ударила колено и хотела уже заплакать, но увидала опрокинутый лемехом вверх большой ржавый плуг. Несколько секунд она оторопело смотрела на него, потом подпрыгнула и закричала тоненько и встревоженно: