— Дело мастера боится, — приговаривал он, — к тому же машина понимает, какая рука ее касается. Другой раз бьется, бьется иной человек над каким, скажем, гвоздем, ан проку все нет, а знающий человек подойдет, смотришь, — сам гвоздь ему в руки просится. Кто к чему приставлен. — Сидоров твердо был уверен, что его настоящее место здесь, у танка, и навряд ли обошелся бы без него Кузьма.
Наконец, отвернули последний болт, закрепили трос, Кузьма опять влез в башню, Никандр стал перебирать цепь, ему помог Сидоров. И вот мотор стал отделяться от рамы. Это был тяжелый мотор, цепь стонала, бревно потрескивало, как на огне. Когда мотор вылез из танка, Кузьма стал медленно поворачивать штурвал, башня начала вращаться, и мотор поплыл по воздуху. Над санями он остановился и плавно опустился на сено.
Костя Клинов решил во что бы то ни стало поймать вора.
Две ночи просидел он у задней стены скотного сарая, но вор не появлялся. Костя видел, как приходили на дежурство Настя с Грунькой, как их сменяла потом Полинка. Его так и подмывало напугать ее, застучать палкой по стене или завыть волком, чтобы на утро рассказывать всем, как она Мчалась без оглядки домой, — пусть бы над ней посмеялись хорошенько! Один раз он уже раскрыл рот, чтобы завыть волком, да на беду сам испугался, потому что с крыши посыпался снег. Когда Полинка заканчивала дежурить и выходила с колом во двор. Костя быстро обегал сарай и появлялся в воротах. Полинка удивилась Костиной аккуратности в первый раз, еще больше удивилась во второй раз, но ничего не сказала, опасаясь, что он еще заломается и не станет больше приходить.
Дома Костя ничего не говорил о своих дежурствах. С отцом говорить бесполезно, а с матерью… и с матерью бесполезно. Как только гасили свет и ложились спать, он приподнимал от подушки голову и прислушивался. Сначала доносилось тихое посвистывание —это засыпала мать, потом появлялся новый звук, глухой, с урчащими перекатами, — это храпел отец; тогда Костя слезал с печки, неслышно одевался и выходил на дежурство.
Ночи установились тихие, светлые. Белая луна легко раздвигала прозрачные, как кисея, облака. Резкие, четкие тени падали на голубой снег. Костя пробирался к задней стене сарая, садился и под мирный хруст пережевываемого коровами сена, под их тяжкие вздохи думал: «Кто же может воровать удобрения?» Он перебирал всех людей своего колхоза и ни на ком не мог остановиться. У него было зародилась мысль, что это — дело рук комсомольско-молодежного звена Николая Астахова из колхоза Помозовой, с которым соревновалось звено Насти Хромовой, но и эту догадку он откинул. Не верилось, чтобы комсомольцы могли пойти на такое дело.
Две ночи прошли в бесплодном ожидании. Днем Костя Ходил, спотыкаясь, за возом, спал он только по вечерам и на третью ночь окончательно сморился. Присев у стены, он уткнул нос в меховой воротник и уснул. Полинка отдежурила, а Кости все не было. «Проспал!» — злясь, подумала она и, чтобы как-нибудь убить время, решила обойти вокруг двора, посмотреть, нет ли чего подозрительного. Она чувствовала себя довольно храбро, в руках у нее был здоровенный кол.
Полинка обошла дом, миновала баню, заглянула за поленницу дров и направилась к скотному сараю.
Луна зашла за тучу, синие тени исчезли. Полинка зорко вглядывалась в наступившую тьму и вдруг заметила в нескольких шагах от себя притаившегося человека. В первую секунду ей захотелось бросить кол и помчаться домой, но она пересилила себя. «Я же комсомолка, — убеждала она себя, — я не струшу, нет, не струшу… Я…» — Полинка высоко подняла кол и, закрыв глаза, с размаху опустила его на притаившегося человека.
Видно, под счастливой звездой родился Костя Клинов, иначе бы не жить ему больше на свете. Кол, просвистев возле Костиного уха, ударил по валенку. Костя с перепугу рванулся бежать, но споткнулся и зарылся лицом в снег. Кто-то навалился на него, стал молотить по спине кулаками, кричать высоким голосом. Прошло, может быть, всего несколько секунд, может, целый час, потому что невозможно за несколько секунд нанести столько ударов, но все же настал миг, когда Костя смог подняться на ноги и, схватив нападавшего за воротник, опрокинуть к своим ногам. Тут уж плохо пришлось бы Полинке, потому что Костя был уверен, что поймал вора, но на счастье вышла луна, и в ее бледном свете Костя увидал разъяренное Полинкино лицо.
— Это ты? — удивляясь, спросил Костя, продолжая слегка сжимать ее горло.
— Отпусти, — просипела Полинка. Она была удивлена не меньше Кости. — Отпусти, говорю!
Костя отпустил. Полинка вскочила на ноги, отряхнула с шубы снег и неожиданно ударила Костю кулаком в грудь.
— Вот тебе за это! Чего ты здесь делал? Ну, говори, чего ты здесь делал?
— Подожди, Поля, — увертываясь от нового удара, сказал Костя. — Я…
— Говори, чего здесь прятался, чего высматривал? Ты меня хотел напугать? Ну, говори, хотел напугать?
— Да нет, Поля… Я здесь уже третью ночь. Я сам хочу поймать вора, — сказал Костя и тихо добавил: — Ты думаешь, легко мне, что проспал его тогда… до сих пор стыдно.
Полинка взглянула на Костю. Нет, она никогда не знала его таким. Костя, сонливый, нерасторопный, вдруг оказался храбрым, сильным, красивым. И как она этого раньше не замечала? А он стоял перед ней и смущенно улыбался. На воротнике его шубы лежал синий снег, у него были голубые поблескивающие зубы, в глазах сверкали звезды. Нет, право же, Полинка никогда его таким не видала. Она вдруг обняла Костю, поцеловала и убежала.
Во дворе она встретила встревоженных Настю и Груню. С крыльца сбегал Поликарп Евстигнеевич.
— Держи его! — закричал он.
Не сразу удалось растолковать им, что никакого вора нет.
— Чего ж ты кричала?
— Ну, с чего это вы взяли? — невозмутимо ответила Полинка. — Во сне вам, видно, приснилось…
А Костя все еще ошарашенно смотрел ей вслед. Его никто еще никогда не целовал. Он чувствовал на своих губах Полинкин поцелуй и не знал, что ему делать — злиться ли на Полинку, или радоваться. Его целовали впервые. Но не было ни злости, ни радости, было только удивление. «Ох, рыжая, что делает…», — подумал он.
Конечно, о сне после такого происшествия не могло быть и речи. Костя забрался в сарайчик, лег на любимое Грунькино место, в самый угол, и стал думать о Полинке. Чудная какая-то, сначала озлилась, а потом поцеловала. Вот мать тоже сначала нашумит, наругается, а потом жалеет. Видно, уж все они такие.
Дверь сарайчика была открыта, на полу лежал вкось прямоугольник лунного света. Он медленно выпрямлялся. И вдруг послышался осторожный скрип снега. Костя насторожился. Скрип приближался. «Неужели вор?» — подумал он, и по спине у него побежали мурашки. В светлом прямоугольнике показалась черная тень головы, потом шея, потом выползли плечи. И сразу стало темно. В дверях стоял человек, заслоняя собой свет. Костя перестал дышать. Он сжимал обеими руками кол, но у него не было силы поднять его, не было силы даже крикнуть. В одно мгновение он весь вспотел, и тут же его забила мелкая противная дрожь.
А тот, кто вошел, звякнув ведрами, склонился и стал насыпать калийную соль. Насыпал неторопливо, как будто он был здесь хозяином. А Костя, притаившись в углу, трясся, как воришка.
Было темно. Шуршала соль и, тоненько позванивая о железо, сыпалась в ведро. Первый испуг у Кости прошел. Он пытался разглядеть вора, но было так темно, что нельзя было узнать, кто это. И вдруг Косте показалось, что человек сейчас уйдет… Тогда Костя решился. Он стремглав пролетел мимо вора, выскочил из сарая, захлопнул снаружи дверь и, прижимая ее плечом, отчаянно заорал. И в ту же секунду тот, кто был в сарае, навалился на дверь и стал медленно отжимать Костю в сторону.
— Э-эй! — еще отчаяннее завопил Костя.
Может, он и задержал бы вора, но в щель между дверью и косяком просунулась рука, и раздался приглушенный голос:
— Константин! Дурак!
И если у Кости еще оставались какие-то силы, то после того, как он услышал голос отца, они его покинули.
Дверь распахнулась, и во двор выскочил Павел Клинов. Подхватив ведра, он мигом исчез. А Костя так и остался стоять возле сарая. Он видел, как на крыльце показалась Полинка, за ней появились неразлучные Настя и Груня, потом Поликарп Евстигнеевич с кочергой. Костю спрашивали, дергали за руки, а он стоял, как каменный, и ничего не мог ответить.
— Да что вы сегодня сговорились, что ли, попусту тревожить? — сказала Груня.
Но Полинка видела, что Костя не в себе.
— Чего ж ты молчишь? — трясла она его. — Сказывай, онемел, что ли?
— Был… вор, — медленно ответил Костя и опустил голову, не выдержав пристального Полинкиного взгляда.
— Где же он? — повернулся Поликарп Евстигнеевич и пронзительно закричал: — Упустил! Вора упустил, охранитель!
Наступило молчание. Полинка смотрела на Костю и не видала уже в его глазах мерцающих звезд. Ей все было ясно: Костька трус.
— Да скажи хоть, кто приходил-то? — оглядываясь по сторонам, спросила Настя.
Костя молчал. Поликарп Евстигнеевич тоненько рассмеялся, горестно качая головой:
— Выходит, опять проспал? Эх ты, горе луковое!
— Наш был или чужой человек? — не унималась Настя.
— Да чего ты молчишь-то! — закричала нетерпеливая Полинка. — Ну, отвечай, ну!
— Не знаю… — чуть слышно ответил Костя.
В школе было шумно. Надежда Александровна в десятый раз заставляла Николая Субботкина пройти пять шагов по сцене в рассеянной задумчивости, потом как бы очнуться, удивленно воскликнуть: «Вера!» — и броситься к Груне, раскрыв объятия. И каждый раз, пройдя пять шагов и «как бы очнувшись», Николай вместо того, чтобы выбросить руки вперед, бессильно опускал их и смущенно улыбался. Он никак не мог решиться обнять Груню. А она, словно чувствуя свою неприступность и видя его растерянность, насмешливо улыбалась.
— Дорогой мой! — восклицала Надежда Александровна и бежала к Николаю, не отрывая от пола ног, седенькая и маленькая. — Ну неужели вы не можете понять простой вещи. Вот, смотрите… — Она шла несколько шагов, «как бы в рассеянной задумчивости», потряхивая белой головой, потом, внезапно остановившись, кричала: «Вера!» — и бросалась к Груне, обнимала ее и прижималась щекой к ее плечу. Потом опять отходила на середину сцены и, тяжело дыша, говорила: — Ну, что здесь трудного, подойти и обнять девушку.