л, привратника, дворецкого да секретаря. Но привратник и секретарь из ваших, про дворецкого вы тоже говорили, что он на вас работает.
— Не посчитайте, Алексей Филиппович, за труд и Красавину о том же спросить, — сказал Мякиш. — Прислугу мы допросим, но взгляд со стороны тут едва ли не важнее был бы.
— Конечно, Михаил Дорофеевич, — согласился я.
На том мы и закончили. Дома я принялся обдумывать всё, что узнал за день, но особыми успехами в тех размышлениях похвастаться к концу дня так и не смог. Какая-то ерунда у меня получалась…
Можно, конечно, было бы предположить, что ерунда выходила не у меня, а у Смирнова. Вот зачем, в самом деле, ему понадобилось обезопасить от поисковых артефактов не только кабинет, но и комнаты прислуги? Но я давно уже успел привыкнуть — если я чего-то не понимаю, это вовсе не значит, что тот, о ком я думаю, дурак. Это значит лишь то, что знаний у меня не хватает. Вероятность того, что в коридоре глушитель самостоятельно разместил кто-то из прислуги, я отбросил сразу — не тех денег стоят такие изделия, чтобы хозяин не обратил внимание, что платил за два, а получил один. Так что именно сам Смирнов и позаботился, чтобы при обыске в доме поисковые артефакты в комнатах некоторых слуг оказались бесполезны. Мякиш прав — кто-то среди прислуги пользовался особым доверием Ивана Фёдоровича, настолько особым, что хозяин даже от тайных его прикрывал. А раз так, выходило, что и сделать для своего хозяина этот неведомый кто-то должен был что-то очень и очень важное, такое, что доверять посторонним, повторюсь, даже тайным, Смирнов не хотел. Эх, слишком много в моих размышлениях этих «кого-то» и этого «чего-то», не дело это, совсем не дело. Ладно, понадеемся, что тайным тут повезёт больше. Вот только соизволят ли они поделиться своими находками со мной? Что ж, вот и посмотрим. А к Красавиной ещё раз сходить надо, может, и правда, её взглядом я смогу увидеть нечто большее…
Дорогие читатели!
С наступающим вас! Удачно вам завершить 2023-й год и встретить 2024-й! До встречи в новом году!
Ваш автор
[1] Литография — наиболее распространённый в XIX веке способ цветной печати
Глава 24Кража, которой не было?
К середине второй седмицы отсутствия супруги, сына и сестрицы я попытался вспомнить, приходилось ли мне когда-либо раньше в этой жизни проводить столько же времени в одиночестве. Да, сейчас одиночество моё было чисто условным, то есть, если точнее, сословным, потому как в доме оставалась та часть прислуги, что не уехала с моими в Ундол. Барсика, кстати, Оленька тоже увезла в имение, так что и он не скрашивал мне одинокую жизнь, а обе кошки, что жили на кухне, ладили только с кухарками, а от прочих людей старательно и, как правило, успешно прятались.
С некоторым удивлением я понял, что и раньше подолгу жить в одиночестве мне как-то не доводилось. До шестнадцати лет в отцовском доме с родителями, братьями и сестрой, потом четыре с половиной года в Мюнхене с приятелем и соседом Альбертом, а там и с домохозяйкой Гертой и служанкой Анькой отношения стали, хм, совсем уж близкими, потом опять дома в Москве, потом в казарме, потом, в Усть-Невском на квартире с майором Лахвостевым, снова в Москве, сначала у родителей, затем с Варенькой, теперь и с Оленькой тоже. В общем, не было у меня к одиночеству никакой привычки, а потому приходу тайного исправника Мякиша я даже обрадовался, а то и его последние два дня не видел. Кстати, сам Михаил Дорофеевич тоже выглядел очень уж довольным, но что-то мне подсказывало, что причиной тому стало для него нечто иное, нежели встреча со мной.
— Как, Алексей Филиппович, вспомнила Красавина хоть что-нибудь? — поинтересовался тайный исправник, устроившись в кресле. От вина он вежливо отказался, зато за предложение кофею ухватился с радостью.
— Вспомнила, Михаил Дорофеевич, — раз уж приходу Мякиша я был рад, то и хорошей новости для него не пожалел. — Сказала, что ей показалось, будто особо Иван Фёдорович из прислуги некоему Мите доверял. Описала она его как человека молодого, приятной наружности, хорошо сложенного, русоволосого и кудрявого, сероглазого, без усов и бороды.
— Митя, значит? — Мякиш с довольным видом хмыкнул. — А почему госпожа Красавина посчитала, что именно Мите тому господин Смирнов особенное доверие оказывал, она не сказала?
— Сказала, — что именно в моих словах так радовало тайного исправника, я не понимал, но, похоже, скоро он и сам расскажет. — Ангелина Павловна так посчитала, из того исходя, что именно Митя почти всегда прислуживал за столом, когда она с Иваном Фёдоровичем наедине оставалась.
— Всё сходится, стало быть, — кивнул Мякиш сам себе. — Вот этот самый Митя, Дмитрий Иванов Родимцев, двадцати двух лет от роду, православного вероисповедания, мещанин, уроженец села Балашина Чижевой волости Николо-Архангельского уезда земли Московской, в Москве проживающий в доме Ивана Фёдоровича Смирнова, и есть наш похититель, — тут тайный исправник внезапно помрачнел и добавил: — Осталось только его изловить. Хитрым оказался, сбежал вовремя.
Далее Михаил Дорофеевич перешёл к подробностям. По показаниям прислуги, в том числе и людей, внедрённых в дом Палатой тайных дел, в службу Родимцева Смирнов принял пять лет назад и с самого первого дня взял его себе в личное услужение. Мне это показалось странным, потому как я, сколько у Смирнова ни бывал, подходящего под данное Красавиной описание слугу там не видел. Впрочем, за столом я у Смирнова один только раз и сиживал, когда втроём с Ангелиной Павловной в гостиной беседовали, но тогда напитки с закусками подал в гостиную дворецкий Юревич.
Кстати, сам Юревич дал о Родимцеве несколько более широкие сведения. Помимо личного услужения и исполнения каких-то неведомых дворецкому хозяйских поручений, Смирнов определил нового слугу к Юревичу в учение. Не сказать, что дворецкий сильно тому обрадовался, но перечить хозяину не посмел, тем более, Смирнов за ходом усвоения юным слугою домоправительской науки следил внимательно, да и опасения Юревича, что ему самому приходится учить того, кто займёт его же место, развеял, сказав, что собирается поставить Родимцева управляющим в одно из своих дел. Родимцев неизменно выказывал Юревичу послушание и почтение, даже именовал дворецкого по имени-отчеству и на «вы», так что Юревич в конце концов привык и успокоился.
С прочей же прислугой держался Родимцев отстранённо, приятельских отношений ни с кем не имел, а когда дворник Ефим Перфильев, что тайными в дом определён был, попытался с ним приятельство завести, Родимцев ему отказал грубо и невежливо, чуть не по матери обложил. Среди прислуги парня, мягко говоря, не любили, даже тёмную раз хотели ему устроить за его заносчивость, но побоялись, потому как хозяин Митьке явно благоволил — и в личное услужение определил, и дворецкому в учение, и читать в своей библиотеке дозволял, иной раз и разговоры даже с Родимцевым вёл, никто не слышал, о чём. Обедал Родимцев на кухне, приходя туда, когда прочие слуги обедать ещё не начинали или уже закончили, завтраки и ужины забирал к себе в комнатку. Так у себя в той комнатке и сидел безвылазно, ежели от службы свободен бывал. Кстати, по словам того же Юревича, а также Павлова, секретаря Смирнова и человека от тайных, когда с хозяином удар случился, Родимцев в переносе его в кровать не участвовал, а где в то время обретался, оба не видели.
Поголовный опрос прислуги, устроенный тайными, чтобы выявить всех, покидавших дом после несчастья, показал, что Родимцев выходил из дома дважды. Как объяснил Юревич, он поручал Родимцеву покупку съестного и прописанных доктором Шиманским лекарств — успел уже привыкнуть к исполнительности и толковости своего ученика, вот и пользовался этими его достоинствами вовсю.
Незадолго до дого, как тайные начали искать глушители поисковых артефактов, Родимцев доложил Юревичу, что на кухне уронили на только что вымытый пол жестянку с молотым чёрным перцем, и весь он оказался рассыпанным по мокрому. Юревич немедленно отправился на кухню, провёл розыск, установив виновность в том одной из кухарок и отправил Родимцева за перцем, постановив вычесть непредвиденный расход из жалованья косорукой девки. Родимцев отправился исполнять поручение, да так и не вернулся.
— Девка та, — сказал Мякиш, — оправдывалась тем, будто и стояла жестянка так, что не задеть её нельзя было, да и крышку, видать, прикрыли еле-еле, иначе бы перец не рассыпался. И знаете, Алексей Филиппович, я склонен ей верить. Очень уж вовремя для Родимцева оно приключилось…
Да уж, и правда, вовремя. Что-то в этакие совпадения не особо и верится. Впрочем, фокусом с жестянкой хитрость Родимцева не ограничилась — в комнатке его тайные не нашли никаких отпечатков пальцев. Вообще.
— Уж простите, Алексей Филиппович, — развёл Мякиш руками, — мы, грешным делом, подумали даже, что с преобразователями вашими что-то не так, послали за новыми, так и они тоже самое показали. Ничего, то есть, не показали. Потом уже с лупою пригляделись, видно стало, что всё в комнате тщательно протёрто, похоже, влажною тряпицею.
М-да, насколько я понял, тайные столкнулись с первым в этом мире случаем применения противодактилоскопических мероприятий. Но Родимцев силён, ничего не скажешь…
Кстати, вещи свои носильные Родимцев так в хозяйском доме и оставил, за исключением тех лишь, что были на нём надеты. А вот бумаг, не то, что украденных, а и своих собственных, не оставил ни одной, хотя всё тот же Юревич показал, что бумаги были. Сам он видел только похвальный лист из народной школы, название которой уже не помнил, но были и какие-то иные, в них заглянуть дворецкому не удалось. Ещё одна странность — комнатка Родимцева имела замок, ключа от коего у дворецкого не было.
— Родимцева этого искать теперь придётся, — деловито говорил Мякиш. — Искать сложно будет, хитёр, стервец, но да ничего, найдём. Знаем, кого искать, уже неплохо. И что искать, знаем тоже. Он бумаги украл, тут всё одно к одному прямо!