— «До-бро по-жа-ло-вать!» — хором сложили ребята по складам большие буквы плаката. — Добро пожаловать! — радостно повторили они и ускорили шаг.
Но от школы их отделяла еще целая широкая полоса улицы.
Ребята остановились у обочины тротуара, разом, будто по команде, посмотрели из-за своих цветочных кустов налево, затем направо и, только удостоверившись, что путь свободен, разом же шагнули на дорогу.
— В школу? — настигая ребят, спросил Алексей.
— В школу! — важно кивнули они.
А один из мальчуганов, узнав Кузнецова, вежливо, как и подобает школьнику, приветствовал его:
— Здравствуйте, товарищ судья!
— Здравствуйте, ребята. — Алексей пошел рядом с мальчиками. — Я тоже в школу, — сказал он. — Пойдем вместе?
— Пойдем, — благосклонно согласился мальчуган, который узнал Кузнецова. — А вы к кому — к директору?
— К директору.
— А хотите, мы вам покажем, как к нему пройти? — предложил другой мальчуган. — У нас в школе столько лестниц и коридоров, что и заблудиться нетрудно.
— Ну, вы-то не заблудитесь, — уверенно сказал Алексей.
— Мы-то нет, а вот посторонний человек обязательно.
Ребята и Алексей вошли в здание школы.
В просторном, с высокими потолками вестибюле, где гулко звучали шаги, сверкала зеркальная гладь паркета и царила торжественная тишина, ребята вдруг умолкли и, робко переглядываясь, затоптались на месте.
— Так вам к директору? — почти шепотом переспросил Алексея один из мальчиков.
— К нему, к нему, — делая вид, что не замечает растерянности своих маленьких спутников, сказал Алексей. — Да вот боюсь, как бы не заблудиться.
— А вы идите вон по той лестнице, — неуверенно пробормотал другой мальчик. — А там… наверно… наверно…
— Ага, на третьем! — поддержал его Алексей. — Ну спасибо, теперь найду. — Он весело махнул мальчикам на прощание рукой и двинулся к лестнице. — А вам, ребята, надо повернуть сейчас по коридору направо, — услышали оторопевшие мальчуганы его удаляющийся голос, — потом снова повернуть направо — и вы у себя в первом классе «А»!
— И вовсе не «А»! — оскорбленно возразил один из мальчиков, тот, кто вызвался показать Кузнецову кабинет директора. — Мы в первом классе «В» будем учиться…
Но Алексея уже на лестнице не было. Взбежав на третий этаж, он вошел в учительскую, где собрался педсовет школы, и, оглядываясь, остановился в дверях.
Всё здесь, в этой просторной, светлой учительской с массивными книжными шкафами, сквозь стекла которых виднелись тома сочинений Ленина и Сталина, корешки энциклопедий, стройные ряды аккуратно расставленных учебников, было не похоже на полуподвальную комнату клуба, где несколько дней назад выступал Кузнецов. Но, едва успев оглядеться, он с удивлением отметил поразительное сходство этого педсовета с недавним собранием. Дело было не в помещении, не в обстановке, а в людях. Здесь, в учительской, Алексей увидел почти тех же людей, что были и в клубе. Разве только было их тут поменьше числом.
Алексей отыскал глазами Лену Орешникову. Она стояла у открытого окна и внимательно слушала выступавшего сейчас Зорова.
А вот и мать Алексея, и рядом с ней, как всегда строгая и прямая, Евгения Викторовна, и знакомые Алексею учителя. Но что это?.. В углу, втиснувшись в одно кресло, чинно сидели старик Орешников и домоуправ Князев.
«А они-то зачем здесь?» — с удивлением подумал Кузнецов, пробираясь к окну, где сидела Лена.
— Что же вы опоздали? — шепотом спросила девушка. Она пододвинулась, освобождая Алексею место рядом с собой.
— Задержался по пути, — так же шепотом сказал Алексей, прислушиваясь к словам Зорова.
Директор школы Валентин Александрович Зоров, по привычке то снимая, то надевая очки, отчего его лицо удивительным образом все время менялось, делаясь то строгим и суховатым, то мягким и даже растерянным, заканчивал свое выступление.
— Таковы итоги, товарищи, летних каникул, — негромко, но по-учительски отчетливо говорил он. — Есть у нас и достижения. Они видны прежде всего в результатах, какие принесли нам переэкзаменовки. Почти все ребята, получившие задания на лето, серьезно подготовились, и мы можем перевести их в следующие классы. Да, это, неоспоримо, наши плюсы в летней работе. Но есть и серьезные минусы. Серьезные потери. — Зоров надел только что снятые очки и обернулся к Лене: — Следует признать, товарищ Орешникова, что потери эти велики.
— И первая из них — Николай Быстров, — сказала Лена. — То, что мы упустили его из виду, что предоставили мальчика на все летние месяцы самому себе…
— Да и только ли его? — огорченно заметил Зоров. — Нет, не только. Выходит, надо, товарищи, шире ставить вопрос, когда говорим мы о наших упущениях. Главное из них — это небрежение… да, да, именно небрежение, и мое и ваше, товарищи педагоги… пионерской работой среди оставшихся в городе на лето ребят. Консультация отстающих, ремонт школы, повышение нашей с вами квалификации, планы, расписания — все это мы учли, включили в круг наших обязанностей, выполнили. А вот пионерскую-то работу доверили случайному в этом деле человеку, некоей Костюковой, которую и близко-то нельзя было подпускать к ребятам.
— Но нельзя же забывать о семье, Валентин Александрович… — сказала Евгения Викторовна.
— Да-да-да, согласен, — перебил Евгению Викторовну Зоров. — И семья и школа едины в общем деле воспитания, это так. Но бывают исключения. Например, семья Николая Быстрова. Да, к сожалению, мы забыли о ней, а нам бы надо было помнить, что в жизни этой семьи далеко не все обстоит благополучно. И вот нам напомнили: нашему ученику угрожает суд…
— Я разговаривала с Мельниковой, — с торжествующими нотками в голосе заявила Евгения Викторовна, — и я упросила, буквально умолила ее взять назад заявление, которое она подала в суд на Колю Быстрова.
— А зачем? Чего вы этим добьетесь? — спросила Лена.
— Как — чего? — изумилась старая учительница. — А того, дорогая моя Леночка, что мальчика теперь не будут судить. Разве этого мало? За мальчишескую драку — и в суд?.. Нет, нет, такая мера наказания представляется мне слишком суровой.
— Мальчишеская драка, Евгения Викторовна? — спросил Алексей. — Так ли все просто?
— А что же еще? — встревожилась учительница.
— Сдается мне, что есть тут и еще что-то, — уклончиво ответил Алексей. — Да, похоже, что есть…
— Очень похоже, Алексей Николаевич, — озабоченно сказал Зоров. — Мы все увлеклись оценкой проступка мальчика и забыли о главном: почему совершен этот проступок, в чем корень зла и велико ли это зло. Вспомните, товарищи, как умел наш замечательный педагог и писатель Антон Семенович Макаренко толковать иной самый незначительный случай, как умел за малым происшествием увидеть начало большой беды. Кстати, о Макаренко… — Зоров вышел из-за стола и прошел в угол учительской, где по-прежнему рядышком, как закадычные приятели, сидели старик Орешников и домоуправ Князев. — Вот, товарищи, послушаем-ка Михаила Афанасьевича Орешникова, отца нашей Лены, — сказал Зоров, представляя поднявшегося старика. — А от себя заранее скажу: все мы, педагоги, знаем и любим Макаренко, да не все умеем извлечь практическую пользу из его советов… Прошу, Михаил Афанасьевич. — И Зоров отошел в сторонку — к окну, где стояли Лена и Алексей.
— Что это вы такое задумали? — поинтересовался Алексей.
— А вот сейчас узнаете, — переглянувшись с Леной, загадочно улыбнулся Валентин Александрович.
— Так что же… — разок-другой кашлянув от смущения, заговорил Орешников. — Послушал я вас, товарищи, здесь да на собрании в клубе дома номер шесть и скажу прямо: дрянь дело.
— Дрянь! Ну просто дрянь! — поддакнул со своего места Князев и виновато развел руками.
— А ты руками — хватит, не разводи, — оглянулся на него Михаил Афанасьевич. — Тут за дело надо приниматься, а не жестикулировать. — Старик выждал, когда уляжется прокатившийся по учительской смешок, и продолжал: — Я, признаться, с Макаренко Антоном Семеновичем знаком бегло. Ну, читал, конечно, как всякий отец, но давно это было. А все же помню: великое уважение имел этот человек к труду. Труд — он, мол, и вскормит, и вспоит, и воспитает. Своих детей — а у меня их трое: инженер, офицер и вот, — Михаил Афанасьевич глянул на дочь, — будущий педагог — я от труда не отучал. И что ж? Семья у нас крепкая, дружная, даром что я да мать, когда поженились, неграмотными были. — Орешников погрустнел и задумался, точно припомнились ему сейчас далекие дни его безрадостной юности. — К чему я это все говорю? — после долгой паузы встрепенулся он. — А вот к чему… Хочу я, товарищи, предложить вам организовать при самом большом на вашей улице доме всякого рода трудовые кружки. Зачем? Да затем, чтобы в свободные от школы часы занять ребят делом, кому какое по сердцу, Чем баклуши-то бить, станут ребята кто столярничать, кто слесарничать, кто сад садить, а нет, так и еще что-нибудь…
— Милое дело! — привскочил на своем кресле Князев. — Ни тебе драк, ни выбитых стекол! Отдыхать поеду. Пять лет отпуска не брал, а тут поеду. В Кисловодск.
— Нет, ты сперва поработай, а уж потом про отдых заговаривай! — сердито осадил его Орешников. — А начинать, товарищи, — продолжал он, — нужно перво-наперво с того, о чем и здесь и на собрании в клубе говорилось: со двора дома. Трактором этот дворик перепахать надо. Трактором! Да так, чтобы всю заваль из него повынесло! — Орешников уверенным движением широко повел рукой. — Сад разобьем, — сказал он, мечтательно зажмурившись. — Эх, какой там сад будет!
— Клуб оборудуем, кружки, — снова подал свой голос Князев.
— Обязательно! — кивнул старик. — Раз мы за это беремся, значит будет сделано.
— Кто это «мы», Михаил Афанасьевич? — спросил Зоров. — Поясните товарищам.
— Я да други мои по несчастью — пенсионеры, — отозвался Орешников. — Среди нас на все руки мастера найдутся. Я уж кое с кем договорился. Согласны, с радостью. Ведь что получается, товарищи?.. Истосковались мы по работе. Руки плачут. Ну, смену там выстоять, конечно, тяжело, а в кружке поработать, показать ребятам, что и как, это для нас лучшим отдыхом будет.