— Не имеет значения, — строго сказала Маша, сердясь на девочку за то, что она поминутно ее перебивает. — Знаешь ты ее или нет, а отвечать будь добра всю правду…
— Какую правду? — заволновалась Настя. — Я ничего не знаю об этих самых квартирных кражах. Вот еще!
— Раз вызвали в качестве свидетеля, значит что-то да знаешь, — уверенно сказала Маша. — Знаешь и должна обо всем, что тебе известно по существу дела, рассказать составу суда.
— Но я же совсем, совсем ничего не знаю! — взмолилась Настя, растерянно глядя на понуро стоявших возле нее Колю и Володю. — Вот разве только про ленточку… — смущенно прошептала она.
— И я толком ничего не знаю, — крепясь изо всех сил, сказал Володя. — Зачем меня-то вызвали?
— А я, думаешь, знаю? — не глядя на своего бывшего приятеля, глухо спросил Коля.
— Ах, батюшки! — всплеснула руками Маша. — Что же вы за свидетели, если ничего не знаете? — Она недоверчиво покрутила головой.
Но ребята не обманывали ее, говоря, что не знают, зачем их вызвали в суд. Они и сами терялись в догадках, лишь очень смутно улавливая связь недавних событий в своей жизни с тем, что происходило сейчас в зале суда, где за барьером под охраной двух милиционеров сидел Симагин. Тот самый веселый шофер Симагин, который учил ребят ездить на мотоциклете, тот самый бывалый, озорной морячок, который рассказывал им увлекательные истории о службе на флоте и морских сражениях, тот самый добрый дядя Боря, который не раз катал Настю по Москве на своей блестящей огромной машине.
И вот этот-то человек оказался преступником, сидит в тюрьме, и даже на суд его привезли в наглухо закрытом автобусе и под конвоем.
Между тем в зале судебных заседаний суд как раз приступал к выяснению той части вины Симагина, которая касалась наших ребят.
Пока речь шла об установлении бесспорных фактов, обличающих Симагина в ограблении квартир в доме, где он жил, Симагин, справедливо решив, что улики против него слишком очевидны, быстро и, казалось, чистосердечно во всем признался. Правда, и тут дело не обошлось без маленьких приемов и уловок, к которым нередко прибегают опытные рецидивисты, особенно когда хотят отвлечь внимание суда от чего-то, что знают они и не знает суд.
Вот и Симагин, видимо преследуя какую-то свою, затаенную цель, прибег к этим приемам и уловкам. Он то упорно и с ожесточением начинал отрицать какое-нибудь выдвинутое против него обвинение, то вдруг якобы под влиянием раскаяния с надрывным криком, с биением кулаком в грудь и со слезой в голосе признавал себя виновным. Нате, мол, смотрите, какой я честный перед судом. Но возникало новое обвинение, и опять разыгрывался тот же коротенький спектакль: сперва все отрицалось, а затем следовало бурное и чистосердечное признание.
«Зачем он это делает? — приглядываясь к Симагину, спрашивала себя Гурьева, по опыту зная, что подсудимый неспроста прибегает ко всем этим своим уловкам. — Чего еще он боится?»
И вот подошло время узнать и об этом. Чего же так боялся Симагин? Что хотел утаить он от суда в крике и многословии своих признаний?
В зале суда за судейским столом, покрытым зеленой скатертью, в своих массивных креслах с высокими спинками, украшенными гербом Советского Союза, сидели Алексей Кузнецов и народные заседатели.
За прокурорским столом, что стоял справа от стола судьи, сидела Гурьева. За столом напротив разместился защитник Симагина, адвокат Тихомиров, большой, грузный, с одутловатым лицом пожилой человек.
Тихо было в зале — так тихо, как может быть лишь в пустом помещении, хотя не было сейчас здесь ни одного свободного стула, были заполнены все проходы, люди стояли в дверях, сидели на подоконниках.
Еще в начале заседания, бегло окинув зал взглядом, Алексей приметил, что сегодня здесь собрались почти те же люди, которых он видел и в клубе и на педагогическом совете в школе. Это не могло быть случайным совпадением. Да, в суд пришли те же люди, которые были и в клубе и на педсовете, которые участвовали в воскреснике по благоустройству двора, — словом, те же люди, что давно уже приняли живое участие в судьбе Коли Быстрова и Володи Мельникова: отцы и матери, учителя и старики пенсионеры, и даже дворник Иван Петрович, и домоуправ Князев со своей неизменной виноватой улыбкой и беспокойными руками, зажатыми на этот раз между колен.
И, конечно же, пришли в суд родители Володи Мельникова, мать и отчим Коли Быстрова, Лена и ее отец, строгая Евгения Викторовна и мать Алексея.
«Все ходит да смотрит, каков-то из меня судья», — усмехаясь, подумал Алексей, заметив тревогу в ответном взгляде матери.
То, что столько знакомых ему людей пришло сегодня в суд, не смутило, а, наоборот, обрадовало Алексея. Ведь не праздное любопытство привело их сюда. Суд должен был помочь им разобраться в жизненно важных для них вопросах. Жулик Симагин был не просто жуликом, посягавшим на их собственность. Он посягнул на большее — на их детей…
Тихо было в зале, так тихо, что даже слышно было, как шелестит своими бумагами секретарь суда, как проехала по улице, тарахтя пустым кузовом, грузовая машина.
Перед судейским столом, прямая и строгая, в черном платье и в черном платке на голове, будто надела она по кому-то траур, стояла Анна Васильевна.
— Да, — говорила она, — от правды никуда не денешься: дурной человек — дурная и слава о нем…
Анна Васильевна умолкла и, обернувшись к Симагину, посмотрела на него с осуждением и печалью.
Глаза всех присутствующих устремились на Симагина. Тоненький барьер, которым была огорожена скамья подсудимых, не мог отгородить его от этих взглядов десятков людей, и Симагин, точно непомерная тяжесть легла ему на плечи, погрузнел и согнулся.
— Скажите, подсудимый, — негромко, как бы не придавая особенного значения своему вопросу, заговорила Гурьева, — для чего понадобилось вам восстанавливать Николая Быстрова против его отчима, используя их нелады друг с другом? Зачем взялись вы помочь мальчику, когда он надумал убежать из дому? Отвечайте.
Симагин настороженно взглянул на прокурора и ничего не ответил, только нервно передернул плечами. Понял: вот оно началось, то самое, чего он так боялся.
Казалось, Гурьева совсем не спешила получить ответ на свой вопрос. Она занялась разбором каких-то бумаг, потом вполголоса поговорила о чем-то с секретарем — словом, терпеливо ждала, что скажет ей Симагин. Ждала, и вместе с ней ждал весь зал.
— Садитесь, свидетельница, — обратился Кузнецов к Анне Васильевне.
— Хорошо, хорошо, — встрепенулась старушка, которая, как и все, напряженно ждала, что скажет сейчас Симагин.
Она быстро прошла по проходу и села на свободное место рядом с дочерью.
— Слушай, Лида, и ты, Дмитрий, внимательно слушайте, — шепотом сказала Анна Васильевна.
Лидия Андреевна молча кивнула матери, а сама, подавшись вперед, застыла в ожидании, неотрывно глядя на Симагина.
— А вы, подсудимый, — продолжал Кузнецов, — встаньте и отвечайте на вопрос прокурора.
Минутная растерянность, которую испытал Симагин, поняв всю серьезность вопроса Гурьевой, прошла. Он снова готов был начать свою игру в «не знаю, не ведаю». Он медленно поднялся со скамьи, и насмешливая улыбка тронула его сухие губы.
— Во-первых, — сказал он хрипловатым голосом, — я Быстрова против его отчима не восстанавливал, а во- вторых, если что и говорил, то только из сочувствия к парню. Легко ли было мне, бывшему моряку, смотреть, как затюкали сына героя-балтийца!
— «Мне, бывшему моряку»?.. — внимательно взглянув на Симагина, повторила Гурьева его слова. — Скажите, подсудимый, вы настаиваете на том, что служили на флоте?
— Служил, а как же! — дрогнувшим голосом, но с подчеркнутым удивлением громко отозвался Симагин.
— Воевали?
— Как все…
— Это не ответ.
— Ну, воевал…
— А зачем говорить суду неправду? — Гурьева не спеша развернула лежавшую перед ней папку, нашла нужную ей бумагу и стала вслух ее читать: — «Подсудимый Симагин Борис Федорович, призванный незадолго до войны в военно-морской флот, был вскоре пойман с поличным и судим за кражу в складском помещении, которое им же охранялось. Приговорен к лишению свободы сроком на пять лет…» Не так уж трудно было установить, — продолжала Гурьева, закрывая папку, — что подсудимый Симагин отбывал свое наказание в местах, весьма отдаленных от фронта.
По залу прокатился приглушенный шепот.
— Фальшивый, фальшивый человек! — громко и гневно произнесла Анна Васильевна.
— Скажите, подсудимый, — после недолгой паузы спросил Симагина Алексей, — имеются ли у вас какие-нибудь возражения по существу сделанного прокурором сообщения?
Симагин не ответил Кузнецову и лишь опять, точно ощутив тяжесть устремленных на него взглядов, низко опустил голову.
— Тогда вернемся к интересующему нас вопросу, — спокойно заметил Алексей, подчеркивая этим своим спокойствием, что молчание Симагина лучше всяких его слов подтверждает достоверность сделанного прокурором заявления. — На предварительном следствии и вот сейчас, на суде, вы, Симагин, признались в совершенных вами кражах в квартирах Никонова, Дубинина и профессора Мельникова…
— Да и мудрено было бы не признаться, — сказала Гурьева.
— Мудрено, — кивнул Алексей и продолжал, обращаясь к Симагину: — Но ведь это только одна сторона дела, подсудимый. Вторая же сторона в том, что вы вовлекли в свои преступные операции детей, используя их как разведчиков, или, говоря вашим языком, как наводчиков. К счастью, наводчиков по неведению.
— Никаких детей я не использовал! — вскинув голову, нагло заявил Симагин. — На пушку берете, гражданин судья. Хотите еще одно дело пришить? А доказательства? Нет их у вас, нет!
— Будут, будут и доказательства, — вполголоса сказала Гурьева. — Ну, а как, подсудимый, проникли вы в квартиру Быстровых? С чьей помощью хотели забраться в комнату инженера Лунякова? Отвечайте.
— Опять?! — возмущенно взмахнул руками Симагин. — Да говорил же я вам, что…