— Алло, Виллем, как поживаешь?
— Отлично поживаю! — бодро отозвался Виллем Хорн, ее осведомитель в полиции.
— Завтра утром надо встретиться, — сказала Шано. — У меня есть чашка, а на чашке — пальчики. Надо бы проверить, не числятся ли они в картотеке.
— Нет проблем! — ответил Виллем. — Были бы пальчики, а дело найдется. Встретимся как обычно?
Шано переложила чашку, из которой «актер» Мартен пил кофе, в бумажный пакет, а пакет — чтобы не забыть — спрятала в большую сумку, с которой собиралась ходить завтра.
Следующий звонок был к Адаму Штреху, пожилому библиотекарю.
— Что вам нужно на сей раз, мадемуазель Шано? — деловито спросил господин Штрех.
— Что-нибудь по истории кинематографии и какую-нибудь книгу по истории двадцатого века. Не очень краткие, но и не слишком подробные.
— А конкретнее?
— Даже не знаю, — ответила Шано. — Это для одного моего приятеля. Он кинорежиссер, — попробовала объяснить она, — но, сами понимаете, человек далекий от реального. Художник…
— Ну, хорошо, — ответил господин Штрех. — Что-нибудь придумаю.
Назавтра Шано с самого утра встретилась с Виллемом, отдала пакет с чашкой и договорилась о новой встрече ближе к обеду. Потом она заглянула в библиотеку Музея естествознания.
Господин Штрех уже приготовил для нее два увесистых тома.
— Вероятно, это подойдет, — произнесла Шано, глянув на названия.
Однако господин Штрех всегда отличался особой добросовестностью.
— Я тут нашел еще одну книжку, — сказал он. — Очень наглядно, она для детей.
— Да?
— Но она по-французски, — продолжил господин Штрех, показывая книгу.
«Лица вещей», прочитала Шано название. Предисловие начиналось так: «Дорогой друг! Тебя окружает множество вещей, ко многим ты привык и не представляешь мир без них. А ведь еще сто лет назад мир был совсем иным. Прочитай эту книгу, и ты узнаешь, как изменялись в течение последнего века лица вещей!»
Шано пролистала книгу.
— Даже если ему не подойдет, я сама с удовольствием полистаю, — поблагодарила она.
Сложила книги в свою спортивную сумку, занесла их Мартену и отправилась на вторую встречу с Виллемом.
Виллем ожидал Шано в небольшом кафе недалеко от Главного полицейского управления.
— Неужели нельзя оставить этого дедка в покое? — с ходу поинтересовался он. — Не занимайся живодерством, старикан и так скоро сыграет в ящик. Я вообще удивляюсь, что он еще жив до сих пор! Хотя как профессионал я согласен — личность он весьма любопытная. Где ты его откопала?
— Погоди-погоди, — нахмурилась Шано. — Ты о чем?
— Да о пальчиках на твоей чашке!
— Ты хочешь сказать, они принадлежат какому-то старику? — спросила Шано.
— Какому-то! — фыркнул Виллем. — Не какому-то, а самому Мартену Саба!
— Самому? — переспросила Шано.
— Именно — самому! Плохо знаешь историю отечественной криминалистики, — укорил ее Виллем. — Этот парень в свое время едва не стал северингийским Аль-Капоне. Правда, он куда-то сгинул в одиннадцатом году и посмотри-ка когда объявился!
— Когда он сгинул? — снова переспросила Шано.
— В девятьсот одиннадцатом, — отчеканил Виллем. — Вот, я принес тебе копию досье.
Шано растерянно наморщила лоб:
— Послушай, сколько же ему сейчас лет?
— Точная дата рождения не известна, — отозвался Виллем. — Но никак не меньше ста.
Шано задумчиво покивала. Пропал в девятьсот одиннадцатом году… Да, все сходится: одежда, трость, золотые кроны… Чего-то подобного она подсознательно и ожидала. «А он неплохо сохранился для своего возраста, — подумала Шано и тут же задала себе вопрос: — Вот только интересно — как?»
Мартена Саба, который не успел стать северингийским Аль-Капоне, на самом деле звали Мартен Дюпон. Дюпон — была фамилия его матери; а отца у него не имелось. Рос он, как и прочие мальчишки в портовых пригородах Генотана, шалопаем; воровство считалось доблестью, драки — делом чести.
Когда Мартену было пятнадцать, он пырнул ножом своего недруга с соседней улицы и сбежал из Генотана в Корису. Генотан, конечно, был ему родным домом, но был он родным домом и для дружков убитого, которые поклялись отомстить Мартену; столица же была местом неизведанным, неизвестным, хотя и, по общему мнению портовой шпаны, скучным.
В Корисе Мартен скучал и скрашивал скуку чтением дешевых выпусков авантюрных романов; в романах действовали ловкие сыщики, которые с помощью самых современных средств — телефона, аэроплана и даже кинематографа — ловили самых невероятных злодеев.
Мартен, читая эти романы, делал свои выводы. Сыщикам, конечно, слава и почет, но больших денег — по-настоящему больших денег — этим ремеслом ни заработаешь. Это в романах благодарные графы одаривают их кольцами с бриллиантами в тридцать каратов, а знакомые Мартену сыщики были просто полунищими пронырами, которых презирали все. Нет, такой славы Мартен себе не желал.
Но был другой вывод: если ты будешь ловчей и хитрей, чем полиция, если ты будешь умнее, если будешь лучше вооружен — ты выйдешь победителем.
У кого-нибудь другого эти размышления так и остались бы мечтами; Мартен же был слишком энергичен, чтобы оставаться в бездействии. Вдобавок ко всему Мартен был наблюдателен и умен.
Первое крупное дело он провернул в магазине Ланеля: инсценировал пожар и благополучно смылся с дневной выручкой. Читая на следующий день газеты, Мартен веселился: у страха глаза велики — худенький парнишка в глазах ограбленного Ланеля превратился в здоровенного громилу. Однако тогда же, после этого ограбления, Мартен задумался о своем облике. Мятые штаны и куртка были хороши для генотанских улочек, здесь же, в зажиточных районах, они вызывают подозрение.
Следующий свой подвиг Мартен совершил, переодевшись гимназистом, — ему хотелось повторить трюк с пожаром, но он удержался и устроил наводнение.
Потом все покатилось как по маслу: в течение полугода, используя разные уловки, Мартен совершил с десяток ограблений, обнаглел и отправился на гастроли в Париж.
Там, однако, было хуже. Париж, в отличие от Корисы, был городом шумным, многолюдным; парижане посмеивались над северингийским выговором Мартена, а когда тот вздумал провести несколько ограблений, ему очень быстро указали, что Париж — для парижан, а не всяких там проходимцев; на память об этих гастролях у него остался небольшой шрам под нижним левым ребром.
Одним словом, парижское турне оказалось для Мартена убыточным, и он вернулся искать доходов в родном отечестве. По своей привычке учиться на каждом промахе Мартен впервые задумался о разделе сфер влияния. К тому времени он уже начал создавать свою банду и однажды нанес визит в Генотан, чтобы укрепить там свои позиции. Визит вылился в поножовщину, которую Мартен оборвал револьверной стрельбой; полиция по привычке вмешалась только тогда, когда порядок был восстановлен. Обе стороны горячо заверили представителей власти, что да, было небольшое недоразумение, но теперь все улажено — чего не бывает между старыми друзьями… Портовые кварталы Генотана приняли своего блудного сына.
В то время в книжках, которые все еще почитывал Мартен, и сыщики и преступники неизменно пользовались гримом и переодеваниями. Мартен со свойственным ему увлечением принялся экспериментировать над своими подручными и знакомыми гулящими девицами и очень скоро пришел к выводу, что на самом деле грим мало что дает. Оказалось, что люди практически не смотрят в лица друг другу. Загримируйте человеку лицо, но оставьте его в прежней одежде, хорошо знакомой в квартале, — и его будут узнавать на улице, даже не замечая измененного лица. Тогда Мартен обратил свое внимание на другие возможности: переодевание и изменение походки, осанки, жестов, — но коробку с гримом, как вспомогательное средство, держал под рукой. По старой памяти к нему порой обращались девицы, которым надо было замазать синяки, поставленные неделикатными дружками, и Мартен обычно им не отказывал, хотя в его положении главаря банды это казалось не очень солидным. Впрочем, он и не стремился выглядеть солидно — его по-юношески обаятельная улыбка не раз служила ему добрую службу в обращении с властями и конкурентами — разве можно было поверить, что человек с такой улыбкой может быть главарем банды или достойным соперником? Улыбка и беззлобный юмор действенны порой не меньше, чем наставленный в лоб револьвер.
К двадцати семи годам Мартен был уже столь крупной фигурой, что мог позволить себе не участвовать напрямую в делах, на которые посылал своих бойцов. Он стал осторожен; он, конечно же, уже попал в поле зрения полиции, но не давал теперь повода взять его на горячем. Деньги приходили в его руки уже чистыми, неоднократно обмененными; ни к чему, что могло бы послужить уликой против него, он не прикасался, а что касается его редких встреч с сообщниками — ну и что? нельзя уж и рюмочку пропустить с друзьями детства…
Ему становилось тесно в низах северингийского общества; не то чтобы он хотел громкой славы, но честолюбие у него имелось. А выбиться в верха с его происхождением шансов было мало. Даже деньги не могли помочь: в консервативной Северингии невозможно войти в респектабельное общество с капиталом сомнительного происхождения — нувориша все равно будут сторониться и тихо презирать.
Наметив путь через Париж и Амстердам, Мартен уже готовился превратиться в француза — к иностранцам люди не так придирчивы, — но случай помог ему легализоваться другим способом.
Однажды, зайдя в небогатый театрик на окраине города, он увидел в одной из лож элегантно, будто на большой бал, одетую женщину. Лицо женщины было закрыто вуалью, но Мартен сразу понял, что перед ним настоящая дама. Он, правда, уже видал кокоток, похожих на принцесс, но женщина в ложе не была ни кокоткой, ни принцессой — по мнению Мартена, это была настоящая светская дама.
Дама под вуалью была одна, без сопровождения.
Мартен, поведя глазами, нашел кого-то из служащих театра и поманил к себе. Всего за десять крон он выяснил, что дама приехала в наемном фиакре и купила место в ложе.