тью.
Мама рассказывает про мою злосчастную телеграмму, которую я послала в первый день — про покойного Егора Петровича.
— Утром все встали, завтрак, туда-сюда, потом я сижу в огороде, подрезаю клубнику, за забором ходит соседка и говорит: «Допрыгались, прогнали вашего Горбачева».
Включили телевизор — и правда. Сидим, перевариваем новости, вдруг — звонок в дверь. Я выглядываю в окно, а там черная «Волга», возле двое стоят. И мысли только: «Уже приехали? Забирают... За что? Успеть бы хоть вещи собрать...»
Вот, вот он, российский извечный страх и вековая покорность... У меня в лифте то же самое было. А мы не испугались, мы не побоялись, и пошли, и победили в конце концов. И заплатили, и искупили родительские грехи... Все теперь у нас будет хорошо и по-новому...
На этой патетической ноте я чувствую, что передо мной все куда-то плывет, растворяясь в дружественном хороводе... Глаза закрываются, я улетаю, улетаю... Последним усилием воли — не зря же я революционный герой — я встаю и, хватаясь за перила, всползаю наверх, в маленькую комнату, которая очень удобная и вообще-то сестрицына, но я тоже люблю там спать, из-за чего мы с ней вечно ругаемся, но сегодня она мне ни слова не говорит — хорошо быть героем — и спать...
ПЯТНИЦА, 23 августа
Сплю долго-долго, и сны все такие хорошие... Мне снится Севка, и это само по себе замечательно, потому что вообще-то он никогда мне не снится. А тут — приснился, и не просто так, а очень по-настоящему. Как он приехал, и вот мы все здесь, а потом почему-то сразу я уже у него на даче, и он знакомит меня с родителями, и тут же дети...
Я верю в сны. Не во все, конечно, но бывают иногда такие сны, что про них понимаешь — вещие. И у меня такие сны часто сбываются. Вот и про мужа первого мне как-то приснилось, что он меня позовет замуж. Совершенно ниоткуда — взяло и приснилось, он тогда в мою сторону даже и не смотрел. А я — в его. Вообще-то, конечно, может быть так, что я именно из-за этого сна на него и внимание обратила, а там одно за одно... Но я все равно верю в свои сны. Я думаю, что они снятся тогда, когда человек, который приснился, о тебе думает, и сны — это отражение его мыслей, и тогда получается... Уй, надо зажмуриться и попытаться досмотреть сон получше.
Но с этим всегда проблемы. Нет, все-таки придется вставать. И вообще, наверное, уже пора. Сколько, кстати, там времени? Ничего себе! Почти одиннадцать! Вот это я даю! Я никогда в жизни столько не сплю... Потому что всегда кто-нибудь да разбудит.
Внизу на столе — завтрак под полотенцем, в телевизоре — новости, семейство ждет моего пробуждения. Оказывается, завтра с утра будут похороны погибших, торжественный митинг, собираюсь ли я туда поехать?
Обычно вырваться с дачи в выходные — событие на грани фантастического. Мама считает (и переубедить ее в этом невозможно), что мои три выходных — это такое специальное время для выполнения семейно-родительского долга по отношению к детям и собакам, и что раз уж я не приезжаю на дачу в будни после работы (хотя, конечно, могла бы, если бы захотела), то уж в выходные я должна заниматься ими неотлучно. Я вообще-то не против, ни Костька, ни собака не вызывают у меня никаких отрицательных эмоций, просто так бывает, что все интересные события моей взрослой жизни (тусовки, сборища, чьи-нибудь дни рождения) тоже происходят по пятницам или субботам. А я на даче, и вырваться мне — никак. А если я завожу речь о том, чтобы съездить в Москву в субботу вечером и вернуться в воскресенье с утра (хотя тоже глупость — в понедельник-то мне на работу), мама начинает меня воспитывать на всю катушку. Так что на жизнь остаются только будни. Да ладно, и это замечательно — зимой-то и этого нет.
А тут меня торжественно спрашивают — еду ли я? Хочу ли — я — поехать?! В пятницу — только представить! Нет, хорошо быть героем.
Я важно отвечаю, что пока не знаю, мне нужно сходить в город и созвониться с остальными. Потому что мы если пойдем на митинг, то все вместе. Это ни у кого не вызывает возражений, наоборот, мама даже вызывается пойти со мной. Не просто так, конечно, — на обратном пути мы должны будем зайти на рынок и купить продуктов. Но я все равно рада. На рынок — это интересно, я и так люблю туда ходить, а дорога до почты скучная, вдвоем идти гораздо веселее.
На митинг никто не собирался — Ляля с Сашкой отсыпаются и приходят в себя, Лильки нет дома, а Севка вообще на даче (мне ли не знать). Но пьянку в воскресенье никто не отменял, и я строго заявляю маме, что сегодня я никуда не еду, а вот завтра мне нужно будет после обеда в Москву. Не уточняя, зачем. Мама — чудо, чудо — кивает и соглашается.
Потом мы идем на рынок. Вообще-то уже довольно поздно (в смысле, для рынка), и шансы купить там какое-нибудь нормальное мясо почти приближаются к нулю, но нам везет, и мы покупаем курицу. Нет, ну не только ее, а еще всяких огурцов, помидоров, картошки и прочего на будущую неделю, но главное — это курица. Из нее будет сделан торжественный обед, хотя мама сомневается — не лучше ли сэкономить, чтобы питаться потом ею всю неделю. Они живут на даче с Костькой и сестрицей, им надолго хватит. Дело в том, что вообще-то по четвергам, когда на дачу съезжаются все, эти все привозят с собой продукты, в основном мясные, в Загорске с этим проблемы, мясо можно купить только на рынке и только с утра, а рынок, в свою очередь, бывает только по выходным и еще по средам, но в среду мясо привозят редко. А в этот четверг, понятное дело, всем было не до мяса. Так что курица вполне может принести больше пользы, чем какой-то торжественный обед.
Но тут меня осеняет — я же привезла мясо! Севкино мясо! То есть не в буквальном смысле, но он купил его на рынке и дал мне в таком полиэтиленовом кульке, и я ведь его привезла, точно помню, вот только что с ним потом стало... Наверняка в суете его никто не заметил, а я, понятное дело, совсем про него забыла, скорей всего, оно так и валяется где-то там в своем кульке... Если, конечно, собака не нашла его раньше.
Взбодренные такой перспективой, мы с мамой прибавляем ходу. Мясо надо спасать. На собаку надежды нет. Хотя она, дурочка, как говорится у нас в семействе: «Плохо видит, плохо слышит и плохо чует», — может, с мясом еще и обойдется.
Ура! Мы успели и спасли мясо, и обед, таким образом, состоится. Мясо, кстати, оказалось отличным, совсем без костей, почти вырезка. Явно рыночное. Мама смотрит на меня с легким подозрением и интересуется, как это и где мне удалось его достать. Черт! Рассказывать про Севку в мясном контексте было бы неправильно, а врать почему-то ну совсем не хочется. Если честно, хочется, конечно, все рассказать маме как есть, потому что ну не может он ей не понравиться. Особенно сейчас. Но нет, не стоит. Пусть сперва лучше все образуется, успею еще рассказать.
Приходится сочинять сказку про то, как я пришла на вокзал, а там прямо передо мной, как из-под земли, возникла тетенька с тележкой от ресторана и стала продавать мясо, и даже совсем недорого, а я оказалась там первой, да еще и на поезд потом успела... Не знаю, убедительно ли у меня получается, но вопрос с мясом закрыт, а это главное.
После торжественного обеда я снова сплю, и все спят, кроме собаки. Она забирается со мной наверх, в мою (сестрицыну) комнату, и, конечно, в кровать, лежит там у меня в ногах, возится и сопит. Мягкая такая. Пусть сопит, ладно, она мне не мешает.
Вечером я беру свою мелюзгу и иду с ними гулять. Мы долго-долго ходим по темным улицам, и я рассказываю Костьке еще раз, как все было, и какие были танки, и как мама с ними сражалась, и как здорово, что нам все-таки удалось победить, и какая клевая жизнь теперь может начаться, если мы постараемся. Костьку, похоже, мало впечатляет наша победа, он нисколько не удивлен, что маме удалось победить танки, — а как же иначе? Ему три с половиной года, мама для него — герой и великан, что уж там какие-то танки... Интересно, а с Севкой они подружатся? Вообще-то Севка вроде любит детей, а Костька такой классный, смышленый. Обязательно подружатся. И у нас еще будет девочка, всегда хотела дочку, и четыре с небольшим — нормальная разница между детьми...
Ложась спать, я изо всех сил хочу, чтобы мне снова приснился вчерашний сон. Или его продолжение. Ну или хоть просто Севка. А завтра я поеду в Москву, и мы уже увидимся, и снова все обсудим. Завтра... Уже завтра...
СУББОТА, 24 августа
Утром я просыпаюсь поздно. Не так, конечно, как вчера, но все равно. Когда я ссыпаюсь сверху, все семейство уже заканчивает завтракать. Я напоминаю им, что после обеда — сразу же после обеда — должна уехать в Москву. Возражений нет, хотя и восторга на лицах я тоже не замечаю. Эх, быстро же проходит мирская слава. Этак до обеда мама вообще может передумать. Не уехать ли на всякий случай пораньше?
Уехать — не уехать, но с глаз долой скрыться надо. Быстро позавтракав, я беру Костьку и собаку и ухожу с ними в лес. Лучший способ не мозолить глаза. Заодно и родительский долг повыполняю.
Лес наш не очень близко — минут двадцать ходьбы, а Костькиными короткими ногами и все сорок. Идти надо вдоль железной дороги, по пригоркам, поросшим густыми кустами. Собака в восторге. А как же — по всем этим кустам можно шнырять, а там столько всякой прекрасной дряни набросано. Мечта — не прогулка.
И это еще что. Там, ближе к лесу, вдоль дороги начнется болотце — вот уж где разгуляться собачьему сердцу. Она же не просто так, а спаниель, водоплавающая собака, ее хлебом не корми — дай в грязи поваляться.
Но я тоже не вчера родилась и отлично понимаю, что, если собака изгваздается в болоте, ее нужно будет мыть, а мыть собаку в дачных условиях — та еще радость. Грязная, долгая работа, и делать ее буду я, а то кто же. И если я хочу уехать пораньше, то придется собаке обойтись сегодня без купания.
Поэтому, как только собака выныривает в очередной раз из кустов, я подзываю ее и оп-па — сажаю на поводок. Ничего, девочка, сегодня переживешь без болота. В лесу я тебя потом отпущу. Она, впрочем, не очень обижается — то ли не понимает, чего лишилась, то ли просто не вредная. И потом, прогулка в лес для нее такая радость сама по себе, что болотом больше, болотом меньше — не важно.