Когда русские войска подошли к Перекопу, Миних отправил крымскому хану послание, уведомляя, что за все беды, принесённые татарами, намерен предать Крым огню, но если Перекоп будет сдан, то он, фельдмаршал, вступит в переговоры. С ответом хана прибыл мурза, заявивший, что во всём виноваты ногайцы, с коими вообще сладу нет, а Перекоп хан сдать не волен, поскольку там стоит турецкий гарнизон. Однако хан в переговоры вступить готов, но, если на него нападут, он будет защищаться. Тогда Миних, зная вероломство татар, велел мурзе ехать обратно и передать, что раз хан отказался от милости императрицы, то теперь он увидит опустошение своей страны.
После отъезда мурзы стало ясно: Перекоп надо брать немедля. Фельдмаршал знал: милиционные войска хана воюют храбро, татары могут сделать засаду, пойти в набег, но при столкновении с регулярной армией их неудача предопределена. Однако сейчас надо было лезть на стены, и потому план взятия крепости, задуманный Минихом, строился на обмане противника. Одна колонна должна была начать штурм на левом фасе, а когда татары, отбиваясь, соберут там все свои силы, другая, более сильная колонна, скрытно приблизившись, ударит по правому фасу.
Пока фельдмаршал вглядывался в предрассветную темень, адъютант, посланный узнать, двинулись ли колонны, вернулся и, поднявшись на гласис, доложил:
– Колонны уже вышли за аванпосты. Ещё лазутчики сообщили, что во рву сухо и воды там вовсе нет.
Миних молча кивнул, а потом, указывая трубой в сторону уже хорошо прорисовавшейся на заметно посветлевшем небе крепости, сказал:
– Татары полагают свою оборонительную линию неприступной. Вот только стены у неё из местного камня и от удара ядра в пыль обращаются. Полагаю, мы пушечной пальбой на татарву изрядно страху нагоним… – И, словно услыхав слова фельдмаршала, с русских позиций тотчас раздался первый выстрел.
По этому сигналу скрытно подошедшая первая колонна со всей фурией бросилась вперёд, и штурм крепости начался. Лестниц не было, и солдаты либо просто лезли, кто как мог, в лишённый воды ров, либо спускались вниз, используя копья пикинеров. Как-то одолев это препятствие, солдаты, взяв ружья попарно, устраивали из них вроде как ступени, чтобы по этой шаткой лестнице их товарищи могли лезть наверх и там, отогнав штыками татар, забраться на вал. Но это мало кому удавалось. Из башен шла пальба, яростный крик глушил сабельный лязг, с воплями обратно в ров валились поверженные, а ещё к татарам всё время подходила помощь.
Фельдмаршал, неотступно следивший за ходом боя, всё понимал, и сейчас главным для него было определить точно момент атаки главными силами. Он видел, что солдаты, зажатые в ловушке сухого рва, никак не могут взойти на вал. Правда, кое-где это им удавалось, там вспыхивали короткие схватки, но почти сразу они словно гасли, и на валу, отбив натиск русских солдат, всё так же оставались татары, которых будто не убывало, а, наоборот, становилось больше. Но вот одна из таких мимолётных стычек затянулась, татары подались в стороны, и Миних, не отрывавшийся от подзорной трубы, разглядел на валу русского солдатика, который, призывно размахивая в воздухе саблей, что-то кричал, оборотившись к лезшим следом за ним товарищам.
Не скрывая охватившей его радости от того, что татар, наверняка стянувших все силы на правый фас, удалось обмануть, Миних, не отрываясь от подзорной трубы, приказал адъютанту:
– Подать лошадей! – и после короткой паузы добавил: – А того молодца, что сейчас первым на вал залез, найди и, коль живым останется, веди ко мне.
Адъютант опрометью метнулся с гласиса, а фельдмаршал с помощью солдат сел в седло и, сопровождаемый неизменным эскортом, поскакал к правому флангу, где, остановившись в версте от татарских укреплений, ждали сигнала к штурму главные силы. За ночь армия, взяв дирекцию направо, шестью колоннами скрытно подошла к оборонительной линии, которая, протянувшись на семь вёрст, представляла собой ров с валом высотой чуть не в десять саженей. Усиливали оборону шесть каменных башен, где засели уже не татарские, а турецкие гарнизоны.
Татары, считая, что штурм идёт на их правом фасе, никак не ожидали появления сразу шести колонн слева от себя. Правда, когда русская артиллерия принялась громить бруствер, они поначалу вели сильный ответный огонь, но в конце концов, не выдержав пушечной пальбы, бросили позиции, обратившись в бегство, и дальше русское войско, уже почти не встречая сопротивления, в общем-то легко преодолело оборонительную линию. Видя такое, турки сбежали вслед за татарами, и гарнизон только одной башни начал сильнейший обстрел, мешая движению колонн.
Капитан Петербургского гренадерского полка Манштейн вызвался взять башню. Шестьдесят солдат, возглавляемые офицером, пробились к самому входу и принялись топорами крушить дверь. Ворвавшись внутрь, они смяли сопротивлявшихся янычар, вынуждая их сдаться. Однако оказалось, что турок почти втрое больше, и после нескольких стычек вновь закипела схватка. Бой был жестоким, но, несмотря на явное неравенство сил, солдаты Манштейна оказались победителями. Правда, было много убитых, и даже сам капитан получил рану, но башня прекратила огонь, и русские колонны могли дальше двигаться беспрепятственно.
Турецкий паша, уже знавший о прорыве оборонительных линий и вдобавок устрашённый беспрерывной орудийной пальбой, получив от Миниха требование о сдаче, не стал особо противиться и вступил в переговоры. Фельдмаршалу и его генералам, собравшимся у ворот Ор-Капу, ждать долго не пришлось. Прибывший вскорости ага передал просьбу паши отпустить гарнизон на родину и выражал согласие уйти без боя. После короткого совещания условия паши были приняты, и, обсудив сложившуюся ситуацию на военном совете, Миних приказал строить дорогу для прохождения войск, а затем ушёл отдыхать в поставленный для него шатёр.
Правда, отдыха не получилось. Фельдмаршал, одолеваемый сомнениями, нервно расхаживал по кошме, устилавшей пол, не потому, что удобный шлаф-ваген остался в обозе, а из-за резкого расхождения мнений на совете. Почти сразу после того, как перекопский паша сдался «на аккорд», Миних объявил генералам о своём решении незамедлительно идти в глубь Крыма. Несмотря на генеральские возражения, сводившиеся к тому, что войско ждёт безводье, а хлебных припасов всего на 12 дней, Миних, стоя на своём, заявил, что войска должны продовольствоваться за счёт неприятеля и сейчас главная задача – это разорить Бахчисарай.
Размышления фельдмаршала прервало появление адъютанта. Остановившись, Миних недовольно глянул на офицера, и тот со всей поспешностью доложил:
– Нашёл, ваше высокопревосходительство, уцелел!
– Кто уцелел? – не понял фельдмаршал.
– Так солдат, что первый на вал вылез, – пояснил адъютант.
– А-а-а… – вспомнил Миних и усмехнулся. – Ну, давай сюда его.
Адъютант тут же исчез и почти сразу вернулся уже в сопровождении совсем молодого, казавшегося мальчиком, солдата.
– Так это ты, молодец, сумел первым на вал забраться? – глядя на юнца, не поверил своим глазам Миних.
– Ну, выходит, что я, – с некоторым сомнением подтвердил солдатик.
– Тогда скажи, как звать-то тебя, удалец? – Фельдмаршал с улыбкой оценивающе посмотрел на солдата.
– Василий Михайлов. – Солдатик чуть повернул руку, стараясь прикрыть порванный и слегка обгорелый рукав мундира.
Как ни странно, это его движение решило дело, и Миних, не колеблясь, объявил:
– За доблесть жалую тебя, отрок, чином офицерским, а шарф белый чтоб надел на плечо сегодня же, – и уже обращаясь к адъютанту, добавил: – Распорядись!
Когда адъютант и только что возведённый в чин юнец вышли, Миних отбросил все сомнения: да, с такими солдатами он пойдёт на Бахчисарай…
Шестерик крепких лошадей, купленных в Германии специально для царской конюшни, вывез громоздкий ягд-ваген с лесной просеки и был остановлен ездовыми посередине обширной поляны. Охотничья повозка Анны Иоанновны выглядела намного большей, чем шлаф-ваген Миниха, вот только колёса у неё были поменьше и их ободья не так широки. Впрочем, здесь оно и не требовалось. Колея была хорошо накатана, и только в одном месте, где дорогу к царским охотничьим угодьям пришлось вести через подсохшее болото, чтоб не ездить вкруговую, на зыбкий грунт положили прочный настил из смолёных корабельных досок.
Правда, между этими двумя, в общем-то одинаковыми вагенами имелось и ещё одно более важное отличие. Анна Иоанновна велела сделать там трапезную на шесть персон с двумя мягкими, накрытыми персидскими коврами диванами, на которые по желанию можно было прилечь, а в той части, откуда, собственно, и велась стрельба, имелись лишь обитые кожей лавки, дававшие возможность, не особо утомляясь, ждать появления дичи сидя. Каретных окон в вагене не было вовсе, и их заменяли специальные стрельни, причём возле каждой стояли царские охотничьи ружья с золотой насечкой, сделанные на Сестрорецком заводе.
Распоряжавшийся здесь обер-егерь, прикинув, ладно ли стал ваген, махнул рукой, после чего кучера и форейторы увели лошадей, а служители принялись рьяно прикрывать повозку свежесрубленными ветвями, стараясь, чтоб она походила на разросшийся куст. Тем более что из леса, окружавшего поляну, уже доносился неясный шум. Это загонщики, ещё затемно окружившие часть угодий, начав движение, помалу сужали кольцо. Согнанное со своих лёжек зверьё вот-вот могло появиться и, наверно, пока не выбегало на поляну лишь потому, что натягивавшие тенёта мужики замешкались, а теперь, подгоняемые обер-егерем, отчаянно переругивались между собой.
Впрочем, работу удалось закончить вовремя. Едва обер-егерь прогнал всех с поляны, как послышался нарастающий конский топот, и к ягд-вагену верхом подъехали сама Анна Иоанновна и сопровождавший её обер-камергер граф Бирон. Государыня, сидевшая по-дамски на рыжей английской лошади, придержала её и одобрительно посмотрела на укрытый ветвями ягд-ваген. Свиты никакой при них не было, и обер-камергер сам помог Анне Иоанновне слезть, а обер-егерь принял узду, обратив внимание на богатую сбрую. Седло было щедро украшено самоцветами, стремена вызолочены, а оголовье сверкало алмазным набором.