– Насколько мне известно, по весне в гирло Дона нанесло столько песка, что кораблям хода там нет.
– Да, в эту весну так, – согласился Бредаль, однако, поразмыслив, добавил: – Но большие лодки пройдут.
– Но было обещано: ни одной посудины… – напомнил Ласси.
– Если турецкие суда, которые ждут высокой воды, не смогут одолеть гирло, так и будет, – заверил контр-адмирал.
Опасения Бредаля были напрасны. Все попытки капудан-паши оказались тщетными, и он, не сумев хоть чем-то помочь Азову, ушёл в море. Тогда раздосадованные неудачей капудана турки сделали новую вылазку и имели успех. Выбив русских с позиций, они тут же принялись засыпать траншеи, и неизвестно, чем бы всё кончилось, но вблизи оказался сам Ласси. Фельдмаршал лично возглавил контратаку и так увлёкся, что оторвался от строя, а затем, очутившись в окружении турок, едва не угодил в плен. При этом Ласси получил пулю в ногу и заметил, что ранен, лишь увидав кровь, стекавшую на крыло седла. Фельдмаршалу помогли слезть с лошади, но он успел отметить, что в результате боя захвачена позиция всего в двадцати шагах от палисада и, только приказав: «Тут ставить батареи!» – разрешил нести себя в шатёр.
В последующие дни шла жесточайшая бомбардировка Азова. Турки, видя, как близки осадные траншеи, вели непрерывные вылазки, но Ласси приказал удвоить охрану и дальше рыть сапу, уже подходившую к гласису. Всё говорило: русские не отступятся, и тут одна бомба, угодившая в пороховой погреб крепости, вызвала взрыв, разрушивший сразу сотню домов, ускорив развязку. Фельдмаршал решил, что пора, и приказал начинать.
Тысяча солдат, поддержанная огнём прамов и батарей, в полночь пошла на штурм. Турки упорно сопротивлялись, но даже подрыв двух контрмин им не помог, и они отступили, бросив орудия. Наутро осаждённые выслали парламентёров, и уже днём сам азовский паша Мустафа-ага коленопреклонённо вручил фельдмаршалу Ласси, ещё не совсем оправившемуся после ранения, ключи от города…
До конца не высушенные дрова разгорались плохо, однако под стоявшими костром полешками уже собрался жар, и оттуда всё чаще поднимались язычки пламени, которые, скользнув вверх, пускали сизый дымок, уходивший в каминное устье. День выдался необычно холодный, с севера, затянув всё небо, наползли тучи, и князь Голицын ощутил неосознанную тревогу. Он велел растопить камин и теперь, сидя в мягком гамбургском кресле, глядел на огонь, а возле него, привалившись боком к хозяйским ногам, лежал огромный лохматый меделян[27].
За окном, в котором небольшие стёкла на старомосковский лад были взяты в мелкий переплёт, виднелись службы, но князь туда не смотрел, он и без того знал, что там да как. Правда, Архангельское было не родовым владением, а благоприобретённым, однако Голицын, купивший усадьбу тридцать лет назад, привык к ней, и хотя сам дом оставил как есть, внутреннее убранство сменил. Теперь мебель была германская, на полу лежал дубовый паркет, камин синел голландскими изразцами, а на стене висела картина, изображавшая Амстердамскую гавань.
Сыроватые дрова наконец-то разгорелись, и в камине заплясали яркие языки пламени. Голицын любил смотреть на огонь. Такое созерцание настраивало на определённый лад, повседневные дела затушёвывались, и князь погружался в размышления. Вот и сейчас он начал думать, что было недавно, и тут его особо волновали судьбы верховников, с коими он замышлял великое дело, которое, по твёрдому убеждению князя, сулило в случае благоприятного исхода сделать Россию схожей с иными просвещёнными державами.
Крутовато обошлась с верховниками новая государыня, ох, как круто! Они ведь особо не собирались ограничивать племянницу Петра. Уж на ассамблеи, машкерады да на итальянских комедиантов, не говоря о прочих женских прихотях, деньги бы нашлись. Танцуй, развлекайся и, как говорится, живи в своё удовольствие, а вот что до дел державных, так то – иное, тут одному малоопытному человеку, да ещё с кондачка, никак нельзя. Дельный совет от людей знающих завсегда нужен, и примеров тому, даже в последнее время, было предостаточно.
Взять хотя бы этого шведского сумасброда – короля Карла. Против него была коалиция: Дания, Польша, Россия. Короля пытались отговорить, но он начал войну, причём весьма удачно. Сначала заставил Данию капитулировать, потом разбил войско царя Петра под Нарвой, а напоследок, прогнав короля Августа из Польши в Саксонию, вынудил его к сдаче. Казалось бы, чего больше? Скорее заключай для своей страны самый выгодный мир, так нет! Блестящий триумф вскружил голову, и юный король, полезши в европейскую политику, утратил всё.
Или взять того же Петра Алексеевича. Война на юге успешно завершена. Взят Азов, выход к морю получен. Начата Северная война. Поначалу неудачная, но затем крепость и порт на Балтике, полтавская победа, триумф. И тут царь, соблазнившись посулами молдавского господаря, начинает ещё одну войну. Две войны сразу – это опасно. Но поход против турок начат, и вопреки многим увещеваниям царь переходит Прут, а результат? Обещания господаря – пшик, поддержки из Молдавии и Валахии нет, войско прижато к реке, и Пётр, едва избежав плена, всё возвращает туркам…
Так что, по всему судя, хорошему правителю влиятельных советчиков иметь надобно. Хотя бы одного-двух. Вот только такие, как Бирон, для такого дела никак не годны. Ведь почему он, князь Голицын, ставил герцогине Курляндской условие: Бирона не брать. Да потому, что тот озабочен лишь своим достатком, той же Курляндией, а России чужд. Конечно, в недавней польской заварушке он ратовал за избрание королём Августа и был против Станислава. Но из-за чего? Да из-за того только, что он, как вассал Польши, мог угодить во франко-российские противоречия.
Конечно, фавориты бывают всякие, и они, князья Голицыны, тут не последние. Взять хотя бы князя Василия, сердечного друга царевны Софьи. Вот он точно не рвался до богачества и славы, а хотел благоденствия державы. Обо всём князь Василий думал. И о том, чтоб людишек московских из дикого дремучества вывести, народ просвещённым сделать, хозяйствовать научить. О приращении земельном тоже не забывал. И опять же не для себя. И войной на Крым пошёл не ради лишь обуздания татарского хана, а чтоб благодатное Дикое поле к землепашеству приобщить.
И воевал князь Василий осмотрительно, хоть и обвиняли его за поход на Крым нещадно. А вот стоило ли тогда через Перекоп ломиться? Ведь говорил же выкупленный из татарского плена шляхтич Поплонский, что хан вообще хотел пропустить русское войско через Ор-Кап, дабы оно потом сгинуло в голой крымской степи от жары и безводья. Вот только понял князь ханский замысел и не стал штурмовать Перекоп, а вместо того решено было строить малые крепости, отрезая татарам путь в Дикое поле. Жаль, не хватило времени князю, а то б всё иначе было…
А вообще воевали тогда совсем не плохо и уж точно не так, как потом судачили про поход князя Василия. Конечно, генерального боя с татарами у него самого не случилось, но во время первого Крымского похода его генерал Касогов разгромил Белгородскую орду, взял Очаков и уже приступил к строительству крепости на Черноморском побережье, одной из тех, что собирался учредить против Крыма князь Василий. А ещё до этого Касогов показал, как надо воевать, взяв Азов. И флот он строил под Воронежем, и десант в Крыму ещё тогда высаживал…
Сейчас же, похоже, фельдмаршал Миних в своём рвении прошлого не учёл и вроде как опять на те же грабли наступил. Ну хорошо, Ор-Кап немец с малыми потерями взял, но чего он со своим войском через степь по самой жаре пёрся? Да и после от Перекопа вглубь Крыма по безводью пошёл да вдобавок про тамошнюю бескормицу позабыл. Оно вроде как и успех фельдмаршальский. За Перекоп вышел, Гезлёв взял, турок оттуда выгнал, потом дальше двинулся, чтоб в Бахчисарае ханский дворец спалить. Ну и что? Хан в горах отсиделся, а Миниху возвращаться пришлось…
Внезапно меделян, толкнув мохнатым боком хозяйское колено, приподнялся на передних лапах и стал смотреть на окно. Собачьи уши приподнялись, тёмные уголки губ нервно вздрагивали, и князь понял: пёс учуял чужого. Голицын прислушался и уловил долетавший снаружи неясный шум. Князю показалось, что он вроде бы различает конское всхрапывание и звяканье сбруи. Ход мыслей был безнадёжно оборван, и, сердито хмурясь, Голицын подошёл к окну, чтобы через мутноватое стекло глянуть на двор. Да, у крыльца стояла упряжка, и кто-то незнакомый вылезал из возка.
Князь ещё не успел отойти от окна, как в дверь влетел служка и, глядя на Голицына перепуганными глазами, доложил:
– Приехали… Сюда идут…
Сам князь, неотрывно следивший за приезжими, видел только одного и потому несколько удивлённо спросил:
– Много?
– На трёх возках… – начал было пояснять служка, но, услыхав у себя за спиной приглушённые голоса, поспешно исчез.
Впрочем, Голицын в пояснениях уже не нуждался. Не иначе как государыня Анна Иоанновна таки снова вспомнила о нём… Неясно было только, что на этот раз понадобилось императрице. Однако додумать что-либо князь не успел, так как совсем рядом загрохотали тяжёлые шаги и в комнату без стука вошёл приземистый человек, одетый в простой дорожный кафтан. Голицын ожидал, что следом за этим незваным визитёром к нему вломятся ещё несколько таких же нахальных, но больше никто не входил, и тогда князь коротко бросил:
– Кто таков?
– Тайной канцелярии секретарь Хрущов, – с особым значением представился непрошеный гость и после недолгой паузы как-то преувеличенно буднично добавил: – За тобой я, князь. Велено тебя в Санкт-Петербург доставить.
Голицын поджал непроизвольно вздрогнувшую губу. Где-то в глубине души он всё же надеялся, что с оглядки на его возраст Анна Иоанновна ограничится лишь высылкой бывшего верховника сюда, в Архангельское, но теперь стало ясно: это не так, – и пересилив себя, князь глухо спросил:
– Что, по старому делу?
– О нём более речи нет, – преувеличенно бодро заверил Голицына посланец Тайной канцелярии и умолк.