Вот и в этот вечер на сцене театральной залы дворца шёл спектакль. Играли комедию «Метаморфозы Арлекина». Задействованы были всё те же, уже знакомые зрителю персонажи: Арлекин, Смералдина, Бригелло, которых, как могли, обманывали плуты Панталоне и Докор, в то время как записной комик Сильвий вместе со своим напарником Одоардом вовсю старались рассмешить публику. Богатые декорации изображали городскую площадь со стоящими по обе стороны от неё двумя домами, из дверей которых и выходили артисты.
Появлявшийся в разных видах Арлекин удивлял не только Смералдину с Бригелло, а заодно и сидевшую в зале публику, но также самого Панталоне, в то время как оба комика развлекали всех. Зрители, не исключая саму императрицу, хохотали, благодарно хлопали и вообще, как могли, выражали всяческое одобрение. Чувствуя свой успех, артисты играли как можно лучше, смех звучал всё чаще, и ко времени окончания представления общее настроение было превосходным, отчего, покидая зал, каждый спешил поделиться своими впечатлениями.
Была довольна и Анна Иоанновна, шествовавшая по дворцовым покоям в сопровождении Остермана. К тому времени граф, став вице-канцлером, набрал силу, и кое-кто из придворных, кто был попроницательнее, не без оснований начинал считать, что делами заправляет вовсе не Бирон, о котором судачили все, а именно он, Остерман. Вот и сейчас, пользуясь случаем, вице-канцлер в приватном порядке на ходу жаловался слушавшей его вполуха императрице.
– Хочу сказать, государыня, татарский набег этой зимой ох как некстати. Все знают: мы Бахчисарай взяли, а получается, татары и не разбиты вовсе. И это тогда, когда австрийцы помочь нам решили… А вдруг теперь передумают? И зачем только Миних оборонительную линию строил…
Остерман не преминул уколоть фельдмаршала, но государыня только покосилась на графа и, ничего не сказав, прошла в трапезную, где служители спешили окончить сервировку стола. Гостей сюда пока не приглашали, но обер-гофмаршал Левенвольде был тут и, едва завидев государыню, поспешил к ней. Анна Иоанновна остановилась, окинула взглядом трапезную и обратилась к гофмаршалу:
– Это хорошо, что ты здесь, я вот думаю, пора нам машкерад учинить.
На лицо Левенвольде набежала тень, и Анна Иоанновна усмехнулась.
– Ну, чего погрустнел?.. Никак опять в картишки проигрался?
Гофмаршал как-то странно вздрогнул, поскольку такой грешок за ним и правда был, но вместо того чтоб подтвердить это, Левенвольде, уводя взгляд в сторону, совсем уж неуверенно сказал:
– Государыня-матушка, в коллегии малость повременить просят: чтоб деньги собрать, время надобно.
По правде, в коллегии ему осторожно дали понять, что дворцовые затраты превышают расходы на воюющую армию, однако Левенвольде не посмел об этом даже заикнуться, тем более что императрица нахмурилась и, сердито бросив:
– Скажи, чтоб изыскали, не то… – вышла из трапезной.
Тут, к радости Левенвольде, из танцевального зала донеслась музыка, и гофмаршал вместе с вице-канцлером поспешили туда вслед за государыней. Танцы, согласно традиции, начинались с менуэта, и первыми, как оно требовалось по этикету, шли Анна Иоанновна с Бироном, за ними Остерман, Левенвольде и далее по чину ещё двадцать одна пара. Танец был сложный, обучались ему долго, а потому все в зале внимательно следили за реверансами танцоров, которые особо стремились показать изысканность манер и грациозность движений.
Менуэт кончился, после короткой паузы музыканты заиграли гавот, и теперь уже далеко не все следили за танцем. Так, фрейлины императрицы образовали тесный кружок и принялись обсуждать куртуазную тему, живо описанную в читанном всеми романе Талемана «Езда в остров любови», переведённом на русский язык трудами пиита Тредиаковского. Впервые в книжке шла речь не про Бову-королевича или Еруслана, а повествовалось о Тирсисе, полюбившем красавицу Аминту, который, познав на острове сердечные муки, уехал оттуда, прельстившись славой.
Обсуждение было в самом разгаре, когда его нарушил не кто иной, как Миних, явно приглядывавший себе партнёршу для следующего танца. Остановившись рядом, фельдмаршал улыбнулся и подмигнул девицам:
– О чём шепчемся, красавицы?
Фрейлины исподволь переглянулись между собой, а потом самая бойкая из них, озорно стрельнув глазами, произнесла:
– Радуйся, сердце, Аминта смягчилась!
Другая фрейлина тут же поддержала её, сказав:
– Начни твою жизнь отныне любити, – и тут же многообещающе закончила: – Моё сердце, ах! Душа моя рада.
Конечно же, произнося стихи из той самой книжки, девицы поддразнивали фельдмаршала, и Миних, тоже читавший «Езду в остров любови», немедля поддержал игру, называя бывшие там главы:
– Коль желаете, я готов ехать в город Ухаживаний и ночевать в Надежде.
Фрейлины отметили радостным смехом игривую находчивость фельдмаршала, а когда оркестр заиграл «Гросфатер», и Миних, с поклоном приглашающе взяв за руку самую молоденькую девицу, уже было собрался стать с нею в круг, его остановила незаметно подошедшая Анна Иоанновна:
– Ты, генерал, тут моим девкам амуры строишь, а у меня к тебе дело.
Недавний намёк Левенвольде на дворцовые траты рассердил государыню, но сейчас она, вспомнив слова Остермана и срывая зло на Минихе, отвела фельдмаршала в сторону и принялась выговаривать ему:
– Ты б, фельдмаршал, пояснил мне, как это татарва прорвалась к нам?
Ошарашенный таким поворотом Миних какое-то время молча смотрел на государыню и только потом заговорил:
– Так что вышло-то, матушка, султан взамен старого на Крым нового хана поставил, вот этот Фетих-Гирей и…
Не дав Миниху договорить, императрица оборвала его:
– А скажи-ка мне, фельдмаршал, вот ты оборонительную линию от ханских набегов строил?.. Строил, и что…
Миних побагровел, упрёк был справедливым, однако он сам много об этом думал и потому стал уверенно оправдываться:
– Сама украинская линия, матушка, татар не сдержит, на то войско нужно. Вон хан с собой сорок тысяч привёл, а у генерала Лесли, коий на пути его встал, всего-то человек двести под началом было, а ещё линия та от Днепра до Изюма, вот и считай, сколь на неё войска требуется.
По сути, Миних с Левенвольде высказались едино, и это заставило императрицу смягчиться. Выждав приличествующую паузу, государыня спросила:
– Что делать будешь, фельдмаршал?
– Как что? Отучим хана в набеги ходить, а то и вовсе разорим Крым, – уверенно заявил воспрянувший духом фельдмаршал и преданно посмотрел на государыню…
Русский представитель при калмыцком войске донской старшина Ефремов в сопровождении казачьей сотни ехал приволжской степью, направляясь в стан своего доброго приятеля Дондук-Омбо. Полуденное солнце ярко светило, вокруг стлалась пожухлая от августовской жары трава, и где-то далеко, на обрии, плыло марево. Усталость от дальней дороги давала о себе знать, хотелось натянуть повод, слезть с седла и, отыскав водоём, всласть накупаться, а затем прилечь на бережку. Однако по военному времени надо было спешить, и старшина гнал эти мысли.
Разбитые калмыцким тайшою Дондук-Омбо кубанские татары ещё далеко не все подчинились России. Большая их часть сохраняла верность Порте и, значит, составляла немалую угрозу для уже давно начавших летнюю кампанию русских войск. Казачий атаман Краснощёков получил приказ безотлагательным совместным выступлением донцов и калмыков Дондук-Омбо упредить возможный удар во фланг армии Миниха. В то же время войсковой старшина Ефремов безостановочно скакал степью, чтобы успеть застать тайшу на старом кочевье и, оставшись при калмыцком войске, обеспечить его надёжное взаимодействие с казаками.
Как и предполагал Ефремов, хотон Дондук-Омбо оказался на правом берегу Волги. Всё так же сорок чёрных кибиток стояли вокруг большой белой юрты, вот только теперь к ним добавилась, как для себя определил войсковой старшина, «изба с шатром». Похоже, калмыки обосновались тут надолго, и, видимо, эта «изба» была не что иное, как зимник. Сам Дондук-Омбо, заранее извещённый о приезде Ефремова, встретил войскового старшину у входа в свою белую юрту и, широко улыбаясь, распахнул перед дорогим гостем сразу обе дверные створки.
Войдя внутрь, Ефремов огляделся. Очаг посередине не был зажжён, и дымовой круг-харачи служил сейчас вместо окна, позволяя рассмотреть внутреннее убранство, которое ни в чём не изменилось. Всё так же налево от входа лежала конская сбруя, справа – домашняя утварь, а прямо – ложе хозяина и сундук-авдаршуд. Деревянная крышка провизионного ящика укюга была откинута, и вокруг суетились домочадцы, накрывавшие дастархан. Там уже лежало вяленое мясо и стояли два кувшина, один с кумысом, а от второго шёл запах калмыцкой водки-арьки.
Когда дастархан накрыли, Дондук-Омбо широким жестом пригласил войскового старшину сесть и сам преподнёс ему пиалу с водкой. Арька обожгла Ефремову глотку, а затем разлилась по всему телу приятным теплом. Теперь торопиться с закуской не следовало, и гость взял кусок мяса только после того, как хозяин тоже выпил. Некоторое время они оба молча ели, прежде чем тайша спросил у Ефремова:
– С чем приехал?
– В поход собирайся, – ответил войсковой старшина и, отерев руки о сапожное голенище, пояснил: – На Кубани не вся татарва угомонилась. Атаману Краснощёкову и его казакам в энтом деле помощь надобна.
– Хоп, – с видимой готовностью сразу согласился тайша и, как знак особой любезности, кивнул домочадцам на чайник.
Выпитая натощак водка ударила Ефремову в голову, и зная, насколько будет длинна чайная церемония, он встал, решив принести сухарей, которых у него были полные тороки.
Потом, сидя за достарханом, войсковой старшина, помня обычаи гостеприимства, не переворачивал вверх дном свою пиалу, отчего чаепитие сильно затягивалось. Впрочем, спешить было некуда. Дондук-Омбо заверил Ефремова, что гонцы уже посланы и, хотя близость зимнего времени внушает опасения, калмыки успеют оказать донцам помощь, благо в предгорьях Кавказа, не в пример приволжским степям, мягкая осень ведению боевых действий не препятствует.