Дондук-Омбо оказался прав, удивив Ефремова тем, что весьма быстро собрал чуть ли не вдвое больше войска, чем у тайши было тогда, во время их первого совместного похода. Когда же все калмыцкие отряды организованно выступили, войсковой старшина и вовсе перестал беспокоиться, уверовав, что дальше всё пойдёт хорошо. Впрочем, поводов для беспокойства и правда не было. За легкоконным войском Дондук-Омбо не тащились тяжело гружённые обозы, а необходимые припасы везли навьюченные верблюды. Надо сказать, что никаких пушек у калмыков не имелось вовсе, зато их войско вполне могло пройти за день до сотни вёрст.
Сделав несколько особо быстрых и больших переходов, Дондук-Омбо вывел своё войско в предгорье и, соединившись здесь с казаками атамана Краснощёкова, встал лагерем на берегу реки Егорлык. Уже отсюда тайша немедля выслал разведывательный отряд, который почти сразу удачно наткнулся на неприятельскую партию и, разбив её, по возвращении привёл с собой захваченного в этом поиске пленника. Лично допросив пойманного татарина, Дондук-Омбо вызнал, что находившаяся поблизости орда Фетис-Кули держит своих лошадей на пастбище, а ради собственного береженья ногаи выставили по всем ущельям крепкие караулы.
Узнав об этом, тайша поручил бывшему при нём войсковому старшине Ефремову совместно с донским атаманом Краснощёковым провести рекогносцировку. Днём казаки обшарили местность и высмотрели в одном особо удобном для прохода ущелье тысячный караул. Посовещавшись, Ефремов и Краснощёков решили произвести нападение этой же ночью, причём атаман взялся увести с пастбища татарских коней, а войсковой старшина возглавил отряд, имевший своей целью внезапным ударом сбить караул, закрывавший проход через ущелье…
Ефремов, ехавший впереди своих казаков, видел, как сначала загустели сумерки, затем вызвездило небо и, если самые верхи отрогов по ночному времени хорошо просматривались, собственно вход в ущелье скрывала непроглядная темень. О том, чтобы атаковать засевший там караул в конном строю, лучше было бы забыть, и войсковой старшина приказал всем спешиться. Казаки отдали лошадей коноводам и, на черкесский манер зажав кинжалы в зубах, крадучись, стараясь особо не шуметь, начали пробираться по откосу, густо заросшему орешником.
Заприметив отсветы пламени скрытого в распадке костра, возле которого наверняка грелись караульные, Ефремов приказал казакам идти в обход, а сам, стараясь не цеплять ветки кустарника, стал крадучись приближаться к огню. Однако казаки опередили своего войскового старшину. Из распадка донёсся сдавленный вскрик, шум, а над задетым кем-то костром взвился целый сноп искр. Караульные всполошились, в их лагере началась суматоха, и татары, решив, что враг будет рваться в проход, принялись занимать оборонительную линию поперёк ущелья.
Углядев тех ефремовских казаков, что ещё не успели влезть на откос, татары открыли по ним частую стрельбу, в то время как большая часть нападающего отряда укрывалась в орешнике. Оценив ситуацию, войсковой старшина приказал немедля атаковать, и все прятавшиеся в кустах казаки ринулись вниз по склону, заходя прямо в тыл татарской оборонительной линии. Попавшие в полное окружение ногаи отчаянно бились, но их сопротивление за час-полтора было сломлено, почти все защитники ущелья перебиты, а их предводитель угодил в плен.
По возвращении Ефремова Дондук-Омбо, дознавшись, что двадцатитысячная орда Фетис-Кули спустилась в долины, чтобы вывести лошадей и скот на пастбище, решил напасть незамедлительно. Разделившись, калмыки нанесли удар с двух сторон и наголову разбили ногаев. Весть об этом пришла, когда войсковой старшина встречал переправлявшихся через реку донцов. Три лодки-парома сновали от берега к берегу, перевозя припасы, людей и взятые казаками в поход пушки.
Едва сойдя на берег, командовавший донцами наказной атаман первым делом выслушал рассказ встретившего его Ефремова об успехах Дондук-Омбо и в свою очередь сообщил:
– Кубанский сераскир на Дон набег учинил, а когда про тот разор ведомо стало, государыня повелела нам на Кубань сильное нападение сделать, поскольку крымцы не иначе как в новый набег наладились.
– Это что же значит, выходит, мы разом с калмыками на город Копыл пойдём? – догадался Ефремов.
– Да, – без колебаний подтвердил наказной атаман и напоминающе уточнил: – Надо бы к ледоставу подгадать.
Ефремов посмотрел, как казаки подтягивают к берегу очередной гружёный паром, и согласно кивнул. Войсковому старшине было ясно: при ледоставе татары всегда откочёвывают ближе к реке, да и паромы тогда не нужны будут, конница без задержек по льду идти может.
Наказной атаман всё рассчитал правильно. Когда донцы вместе с калмыками Дондук-Омбо подошли к Копылу, берег Кубани уже начал заледеневать. Город, где засел сераскир Бахти-Гирей, был окружён только валом, однако взять с ходу его не удалось. Татары защищались отчаянно, и после первого неудачного штурма донцы перешли к осаде. Подвезли взятые в поход мортиры и стали бросать на посад бомбы. После нескольких дней такой стрельбы пал форпост, а затем казаки прорвались в город. Сопротивление было сломлено, татары бежали через Кубань вплавь, но это мало кому удалось. Победа была полной, и весьма довольная тем Анна Иоанновна высказала своё благоволение донцам, калмыкам и Дондук-Омбо.
Три десятка солдат понтонёрной команды, сгрудившись на речном берегу, привязывали к пустым возам порожние бочки, предварительно заткнув слив чопом, а затем, скатив импровизированные понтоны в воду, крепили их между собой, укладывая сверху длинные доски. Доски эти, нужные для постройки наплавных мостов, в обозе везли специально, и теперь, в очередной раз, они пригодились. В береженье от внезапного появления неприятеля переправившаяся вплавь сотня донских казаков была уже на другом берегу и сразу же выделила партию для разведки, отправив её в сторону Очакова, до которого оставались считаные вёрсты.
Авангард армии фельдмаршала Миниха, намеревавшегося взять Очаков, уже подошёл и, расположившись биваком, ждал, когда будет готова переправа. Сам граф тоже был здесь и нетерпеливо поглядывал на другой берег, где должен был появиться ушедший вместе с партией казаков на рекогносцировку ставший уже секунд-майором Манштейн. Дело было в том, что Миних спешил. Всё это время он вроде бы вёл армию на Бендеры в надежде, что турки соберут силы там, но хитрость не удалась, и теперь приходилось торопиться, оставив тяжёлый обоз позади, с приказом идти следом.
Тем временем, пока Миних маялся на берегу, сапёры закончили свою работу, офицеры стали поднимать отдохнувших солдат, и, словно в награду, первым по наплавному мосту с той стороны проскакал возвратившийся из рекогносцировки Манштейн. Спрыгнув с седла, секунд-майор доложил:
– Удача! Казаки напали на передовой пост и захватили пленных. Те показали, что в крепости войска пятнадцать тысяч, но турки ждут ещё подкрепления. В наличии там сто пушек, а в гавани стоят восемнадцать галер и транспортные суда.
Закончив перечислять неприятельские силы, Манштейн умолк, и Миних, после короткой паузы заключив:
– Значит, я прав, надо торопиться, – велел подавать коня.
Получив эти сведения, Миних приказал авангарду двигаться скорым маршем, выслав, как передовой, отряд измайловцев, которых их командир, подполковник Бирон, ежеминутно ожидая нападения турок, загодя построил в каре. Гвардейцы двинулись прямиком по полю, и в первой шеренге этого каре шагал прапорщик Нерода, сжимая в руках вместо эспонтона укороченное ружьё (офицерские копья Миних распорядился не брать по причине ненадобности). Трава здесь, уже начинавшая сохнуть от нестерпимой жары, была выше плеч, и Гриць всё время смахивал с потного лица остюки.
Впрочем, прапорщик считал, что ему повезло. Как выяснилось, государыня распорядилась отрядить для участия в летней кампании от каждого гвардейского полка по четыреста человек, куда от измайловцев зачислили и Нероду. От своего участия в походе Гриць ожидал многого, вот только поначалу пришлось туговато. Больше всего донимала жара, а вдобавок в степи могли прокормиться только приученные к подножному корму лошади и потому перегруженный сверх меры обоз, где у одних измайловцев была сотня телег, кроме бочек с водой тащил даже дрова.
Правда, когда впереди показались пригородные сады, а над кронами деревьев замаячили очаковские минареты, Грицько решил было, что трудности перехода позади. Оказалось, что он ошибся. Откуда-то сбоку потянуло дымом, затем пахнуло гарью, раздались тревожные выкрики, и неожиданно вокруг заплясали языки пламени. Почти сразу стало понятно, что ждавшие русских турки зажгли траву на подходах к городу, и изломавшее шеренги каре затопталось на месте, не зная, что делать. Замешкался и Гриць, но тут раздались громкие командные выкрики:
– Всем вперёд! – и прапорщик, закрыв лицо шляпой, побежал, отмахиваясь от огня.
И тут, едва прорвавшись через огненную полосу, Нерода увидал турок. Что было дальше, потом он толком вспомнить не мог. В памяти осталось, как справа налетели донцы, сбив неприятеля. С другой стороны ударили гусары, но из города туркам пришла подмога, заставив кавалерию отступить, и сам Гриць, всё время паливший из ружья, вроде как подался назад, но тут всё переменилось. Пока шла схватка, подоспели драгуны и ещё много пехоты с пушками, тут же открывшими пальбу. Не выдержав такого огня, турки ретировались, и едва переведя дух, Гриць понял: это Очаков.
Сделать повторную вылазку турецкий гарнизон не решился, и русские войска, обтекая город кругом, начали занимать позиции, а когда к Очакову подошли основные силы армии, Миних собрал всех старших командиров на военный совет. Первым выступил генерал Левендаль, сообщив:
– Нам стало ведомо, что буджацкие татары, стоявшие у Очакова, против воли султана, ушли восвояси, однако турки успели провести в город около семи тысяч босняков и арнаутов, так что теперь в крепости у сераскира Ят-паши более чем двадцать тысяч. Из них пять тысяч конных уже приняли участие в последней вылазке. – И словно желая придать своим словам больше достоверности, генерал добавил: – Всё это подтверждают четыре турецких офицера, коих мы взяли в плен во время их вылазки.