Спустя неделю после заключения конвенции Миних с конвоем из шестисот всадников прибыл в Яссы. Город показался ему весьма укреплённым. Невысокую стену усиливали мощные угловые башни и залитый водой ров, а к единственным городским воротам вёл очень длинный мост, прикрытый со стороны въезда отдельно стоявшим барбаканом. За стеной были видны черепичные кровли больших каменных зданий, среди которых выделялись православный собор, отличающийся высокой колокольней, и круглая башня дворца господаря с ярким штандартом на шпиле.
Ещё за две версты от города фельдмаршала торжественно встречало всё духовенство, совет господаря и дворянство. Первым делом Миниху было сообщено, что господарь скрылся неведомо куда, а затем митрополит, облачённый в церковные ризы, с крестом в руке, дал благословение фельдмаршалу и всему православному воинству. После этого он выступил с краткой речью, в которой изъяснил, сколь радостно они подвергаются достославному скипетру императрицы Анны Иоанновны, препоручая себя со всеми единоземцами под покровительство государыни.
В ответном слове фельдмаршал Миних удостоверил встречающих в удовлетворении их просьбы лишь на условиях верности и послушного поведения. Выслушав столь обнадёживающее заверение, митрополит вкупе с прочими верхами сопроводили Миниха к городским воротам, где при их въезде была произведена пушечная пальба, известившая всех горожан о прибытии фельдмаршала. Далее под беспрерывную музыку кавалькада, встреченная радостными восклицаниями многочисленного народа, проследовала к дворцу сбежавшего господаря.
Там Миниха уже дожидался князь Кантемир, вступивший в Яссы со своим отрядом драгун, гусар и валахов несколько ранее. Любезно распрощавшись со встретившей его делегацией, фельдмаршал немедля проследовал в личные апартаменты господаря и, вызвав туда же Кантемира, велел:
– Докладывай.
Скромно умолчав о своём визите в поместье гетмана, князь начал:
– Единого турецкого либо татарского войска вблизи Ясс нет. После разгрома, учинённого нами сераскиру, по округе рыщут ещё оставшиеся неприятельские отряды, занятые грабежом.
Про грабёж, действительно чинимый турецкими мародёрами, Кантемир, всё же опасавшийся гнева Миниха за свои самочинные действия, упомянул специально. Это сообщение князя в какой-то мере объясняло, почему встреченные сразу за Прутом турки, удивив этим фельдмаршала, так быстро ретировались, и потому, немного поразмыслив, Миних спросил:
– Что слышно про господаря?
– Господарь Молдовы Григорий Гика, про что мне ведомо точно, удрал к туркам, – заверил фельдмаршала Кантемир и сокрушённо вздохнул: – Жалко, Вели-паша ушёл. Пленные говорят, у сераскира поначалу было чуть ли не восемьдесят тысяч, а после разгрома он с малым отрядом в деревне на берегу Прута укрывался, потому как войско его разбежалось.
– Отчего же тогда, коли представился случай, твои валахи его не взяли? – нахмурился фельдмаршал.
– Так они… – заикнулся было Кантемир, но затем, ловко изобразив удивление, спросил: – Почему мои?
– Да потому. – Миних в упор посмотрел на Кантемира. – Гетман Потоцкий жалобу в Петербург отправил, а там он пишет, будто это ты разорил его поместье.
– Я?.. – Князь честно округлил глаза. – Конечно, я помню, что пан коронный гетман учинил со мной в Бродах, но, клянусь, я ничего не разорял и не грабил.
Сейчас Кантемир говорил искренне, поскольку он и вправду уехал ещё до того, как его валахи принялись бесчинствовать в гетманской усадьбе.
– А тогда кто? – Миних так и впился взглядом в Кантемира.
– Так, может, гетман не ошибся – наверно, валахи, те, что из турецкого войска сбежали. Им как раз способно сейчас польские земли грабить.
Фельдмаршал задумался. Ему вспомнилось, что, когда он шёл через Польшу, в русский лагерь паны чередой шли жаловаться на насилия, чинимые войском. Когда же неприятель был разбит и Хотин взят, поляки сразу заговорили иначе, а в его ставку потянулись депутации, объявлявшие себя друзьями России. Однако Миних был убеждён: погуби неприятель его армию безвозвратно, и поляки, желавшие русским зла больше, чем татарам, собрав несколько корпусов, непременно затеяли бы войну, и значит, в Петербург лучше отписать так, как говорит Кантемир…
На третий день пребывания в Яссах фельдмаршал распорядился собрать молдавский диван и сделал ему объявление о контрибуции, а также о поставке для нужд армии съестных припасов и фуража. После долгого обсуждения диван обязался содержать двадцать тысяч войска, предоставив квартиры, провиант и фураж. Также было достигнуто согласие обеспечить русских всем за счёт дивана и ещё дать три тысячи пионеров, которые должны будут вести работы по укреплению города, заодно предоставив для их нужд должное количество подвод.
После того как всё было сговорено, фельдмаршал отправился лично осматривать прилегающую местность, чтобы самому указать инженерам, коим было поручено начертить нужные планы, где и какие делать верки, которыми он намеревался дополнительно окружить уже имеющуюся крепость. По окончании всех неотложных дел Миних, оставив в Яссах гарнизон из трёх пехотных полков, усиленных гусарами и валахами Кантемира, счёл возможным возвратиться назад в лагерь русской армии, обустроенный за это время вблизи Прута.
Находясь неотлучно у себя в ставке, фельдмаршал Миних обдумывал дальнейшие планы. По его убеждению, ситуация складывалась благоприятная. Обстановка была спокойная, турки, как считал Миних, пребывают в ужасе от нанесённого им поражения, и, значит, чтобы закрепить достигнутые успехи, войну следует продолжить ещё на год, имея целью перейти Дунай, а затем, вторгшись во владения султана, двигаться дальше. Ещё Миних полагал, что до окончания похода надо идти к буджацким татарам и даже, если удастся, с ходу взять Бендеры.
Поскольку наилучшие зимние квартиры для войск были запасены, фельдмаршал, донеся об этом как своему двору, так и римско-императорскому генералитету в Венгрии, ждал новых инструкций. Пока же Миних для проведения тщательной разведки отрядил сильные партии гусар и донских казаков одной частью в Буджакскую Татарию, а другой – к турецким провинциям, граничащим с Семиградьем. Фельдмаршал рассчитывал, что его планы петербургским двором будут приняты, однако, в надежде на поддержку, он ещё ранее отправил письмо герцогу курляндскому, где писал:
«Ваша светлость!
Надобно признаться, что Бог истинно благословляет предприятия Ея Величества государыни. Река Прут, принесшая некогда несчастья России, теперь нам благоприятствует и послужит основанием к твёрдому и счастливому миру».
Далее фельдмаршал, упомянув о богатейших трофеях, повествует о переходе через разлившийся Днепр в начале похода, а затем подробно излагает весь ход кампании. О себе лично Миних ничего не сообщает, но за всем сказанным легко угадывается его персона, особо тогда, когда идёт речь о разгроме сераскира, пленении Колчак-паши и взятии Хотина, на верках которого было полторы сотни пушек, доставшихся русской армии без единого выстрела. В заключение фельдмаршал пишет:
«Никакая армия не выказывает столько охоты драться, как наша. Каждый день я принимаю торжественные депутации и получаю письма из Польши с поздравлениями, и нет сомнений, что с Божьей помощью поход окончится к славе нашей».
Отправляя послание Бирону, втайне Миних мечтал о походе прямо на Царьград, так как более препятствий для соединения с австрийцами, находившимися под Белградом, не было и, значит, имелась возможность мощного совместного наступления. Однако первым препятствием на пути к этому стало то, что Вели-паша хоть и потерпел поражение, но, стремясь к реваншу, приложил все силы, чтобы собрать воедино своё рассеявшееся войско. Утеряв двадцать семь знамён вместе с полусотней орудий, турки ещё были сильны, и сераскир снова вступил в пределы Молдовы.
В то же самое время бригадир Фролов, имея под началом пятитысячный отряд донских казаков, получил приказ идти к Дунаю, разоряя по пути неприятельский край, и поначалу у него всё складывалось хорошо. Фролов весьма удачно дошёл до реки и уже намеревался идти обратно, как вдруг бригадиру донесли, что турки, внезапно вновь соединившись с татарами, идут прямо на него. Немедля посланные для проверки разведывательные партии подтвердили, что всё обстоит именно так и более того – возможности вернуться назад прежним путём нет.
Развернув карту прямо на барабане, Фролов внимательно изучал возможные пути отхода. Рядом, ожидая, какое решение примет начальник, молча стояли казачий войсковой старшина и есаул, командовавший разведывательной партией. Ничего обнадёживающего высмотреть пока что не получалось, и бригадир молчал. Неожиданно войсковой старшина наклонился к барабану и провёл пальцем по карте.
– Через Семиградье уходить надобно. Австрийцы нам союзники, так что, полагаю, никаких препон нам чинить не должны.
– Точно, до Трансильвании турки ещё не дошли, – видимо, побывавший со своими казаками в той местности, подтвердил есаул.
Мысленно пробежав взглядом, по невидимому следу, оставленному на карте пальцем казачьего полковника, бригадир Фролов задумался. Никаких препятствий со стороны Трансильванского князя Лобковича он, конечно, не ожидал, и путь через Семиградье и Польшу к Молдове или же прямо в Россию выглядел заманчиво, однако, с другой стороны, после столь блистательной победы у Хотина это походило на бегство, что для Фролова было весьма нежелательно. И тут войсковой старшина, видимо догадавшись о сомнениях бригадира, сказал:
– Прорваться нам никак не получится, больно силы неравные, в прямом бою турки казачков наших расколошматят…
– Тогда решено, уходить через цисарские земли будем, – согласился Фролов и вздохнув принялся сворачивать карту.
Приказ был незамедлительно отдан, и казаки, быстро снявшись со своего временного бивуака, скорым маршем прямиком пошли к австрийскому кордону. Однако с ходу вступать в пределы Трансильвании Фролов не стал, а вместо этого, опасаясь, что союзники, не разобравшись, могут принять казаков за татар или турок, приостановил марш и выслал вперёд есаула с его разведывательной партией, наказав передать от имени бригадира просьбу о свободном проходе.