7. Войска императрицы разбили турок, взяли Хотин и полностью покорили Молдову».
Решив для краткости не перечислять других действий, совершённых в пользу венского двора, Миних какое-то время подержал перо в руке на весу и, подумав, как лучше завершить полное скрытых сожалений письмо, по-военному прямо изложил главный вывод:
«Скажу только, что можно было бы смело довериться такой верной союзнице, не прибегая к постыдному и вредному миру. Равно нет веры тому, что венский двор нёс наибольшую тяжесть войны, впрочем, я предоставляю имперцам честь иметь противником самого великого визиря. Что касается нас, то если турки не предложат нам мир на выгодных условиях, я продолжу враждебные действия.
Прошу сообщить мой ответ фельдмаршалу Валлису.
Имею честь быть…»
Фельдмаршал приложил личную печать и, не отрываясь, долго смотрел на резко выделившееся изображение фамильного вензеля. На какой-то момент Миниху снова показалось, что тон письма весьма резок и отдельные формулировки, пожалуй, следовало изменить. Конечно, втайне Миних ещё надеялся, что, несмотря на заключенный цисарем мир, дальше может произойти разное. Тем более что он уже двинул армию к Буджаку, а по окончании похода, никак не желая уходить из Молдавии, решил оставить войска на зимних квартирах вблизи Ясс.
Однако тут висевший над входом полог откинулся, и в шатёр вошёл чем-то явно встревоженный адъютант фельдмаршала полковник Манштейн.
– Что? – Миних оторвался от созерцания письма. – Есть новости?
– Да. – Манштейн сделал шаг вперёд и доложил: – Лазутчики сообщают, что всё турецкое войско, бывшее под Белградом, идёт к нам.
Одного этого было достаточно, чтобы Миних понял: турки нацелились на правый фланг русской армии, расположенной в Молдавии, Восточной Валахии и Бессарабии. Манштейн же, выждав приличную паузу, сказал:
– Ещё получены известия: Вели-паша перешёл Дунай и отрезал корпус Фролова. Казаки пошли назад через Трансильванию, но князь Лобкович никакой помощи им не оказал, провианта не предоставил, а его гусары, назначенные сопровождать бригадира, нападали на отдельных казаков. Как говорит Фролов, было до двухсот таких случаев.
Молча выслушав тягостное сообщение адъютанта, Миних и дальше не произнёс ни единого слова, вот только его рука опустилась на стол, тяжело придавив ладонью уже запечатанный конверт…
По зимнему времени Петербург полнился слухами. Сначала всех взбудоражила весть, что с турками вроде как замирились и война будто бы кончилась, а потом начали говорить про новую затею: якобы по велению государыни готовится знатное увеселение. И точно, появившиеся на реке в великом множестве работные люди принялись выпиливать изо льда плоские прозрачные плиты, которые свозили в одно место и, уложив друг на друга, поливали водой, отчего они накрепко смерзались. Вскоре стало понятно, что на Неве между Адмиралтейством и Зимним дворцом идёт стройка.
Поначалу возвысились голубоватые стены, позже над ними соорудили опять-таки изо льда кровлю, и получился приличных размеров дом. Толпившиеся на берегу обыватели судачили, что на реке пока тонковатый лёд может провалиться, но зима взяла своё, ударил крепкий мороз, и пустая болтовня прекратилась. Строители же, не теряя времени, принялись обустраивать получившуюся усадьбу, всячески украшая её затейливыми ледяными фигурами, а к тому времени как всё сделали, терявшимся в догадках людям объявили, что быть тут шутовской свадьбе.
Прослышав такое, жадный до зрелищ народ валом повалил к набережным. Грицьку Нероде всё это было страсть как интересно, и он вместе со своим добрым приятелем семёновцем тоже отправился поглазеть на невиданное действо. Морозец был знатный и заставлял теплолюбивого Гриця плотнее кутаться в подбитую заячьим мехом епанчу. Зато его товарищ вроде даже не мёрз, был бодр и только время от времени тёр ладонями раскрасневшиеся от мороза щёки. Удивлённо посматривая на столь привычного к холоду дружка, Нерода старательно застегнул нижнюю петлицу епанчи и спросил:
– Скажи, правда, что государыня столь пышно шута женит?
– Конечно. – Семёновец весело подмигнул Грицю. – Женит она главного своего шута Квасника тоже на шутихе – калмычке Бужениновой.
– И как она, собой видная? – поинтересовался Нерода.
– Скажешь тоже! – рассмеялся семёновец. – Зраку преотвратного. Да ты, может, и сам её видел, вы ж в карауле у дворца стоите.
– Не, случая не было, – покачал головой Нерода и уточнил: – Шуты ж – они весь час при государыне, а мне во внутренних покоях бывать не пришлось.
– Ну, да, это ж само собой, – согласился семёновец и придержал товарища. – Смотри, красота-то какая!
Грицько обернулся и поверх голов толпившихся кругом петербуржцев увидал на реке прямо-таки искрившуюся под зимним солнцем целую ледяную усадьбу. Правда, сам дом с островерхой кровлей был невелик. По обе стороны от крыльца с резным фронтоном чётко выделялось по три окна-ниши, в каждом из которых стояла ледяная статуя. Вдоль всего края крыши тянулась балюстрада, и на ней тоже виднелись ледяные фигуры, но гораздо меньшего размера. А уже рядом с домом высились две четырёхугольные кордегардии, похожие на заострённые пирамиды, и ещё какие-то постройки.
Стремясь получше рассмотреть ледяное диво, оба гвардейца начали проталкиваться через толпу и не без труда добрались почти до ворот усадьбы. Ближе подойти было нельзя, так как лезший вперёд народ сдерживали десятские и сотские, а у дома вообще стоял караул. Но и отсюда было на что поглядеть. Ворота украшали вазы с ледяными растениями, на ветках которых сидели тоже ледяные птицы, а возле дома, высоко задрав вверх хобот, громоздился ледяной слон с вроде как правившим им персиянином, ещё две ледяные персиянки стояли рядом.
Нерода восхищённо рассматривал то одну фигуру, то другую, и тут его кто-то сильно толкнул. Прапорщик недовольно повернулся и увидел стоявшего рядом купца. Что это купец, Гриць решил, оценив богатый лисий малахай и добротный армяк, подпоясанный алым праздничным кушаком. Сам же купец, широко улыбнувшись, совсем по-дружески обратился к гвардейцу, сказав:
– Ты глянь, какое чудо-юдо морское! – и показал на двух больших ледяных дельфинов с широко разинутыми пастями, которые, лёжа с обеих сторон, будто охраняли ворота.
– Да то не особое чудо, – ответно улыбнулся Грицько. – Я, как мы Очаков брали, таких сам в море видел.
– Вон даже оно как! – восхищённо покачал головой купец и весьма уважительно посмотрел на Гриця.
– Ты лучше сюда глянь, чего смастерили-то, – вмешался в их разговор семёновец и кивнул Нероде на стоявшие в ряд под стеной дома ледяные орудия, сделанные в натуральную величину.
Присмотревшись, Грицько безошибочно определил, что это шесть трёхфунтовых пушек и две двухпудовые мортиры.
– Ишь ты как ловко сделаны, даром что ледяные, прямо хоть стреляй, – одобрительно заметил семёновец.
Внезапно раздавшийся трубный глас заставил всех смотреть на слона, из задранного хобота которого неожиданно вырвался водяной фонтан высотой чуть ли не в три сажени. Не понимая, что значит этот сигнал, гвардейцы переглянулись, а так и стоявший рядом с ними купец, сообразив, в чём дело, сказал:
– Не иначе как поезжане едут.
Нерода закрутил головой, ожидая увидеть на льду реки приближающийся кортеж, но купец снова вмешался:
– Тута смотреть нечего, вона толпень какая, надо в город идти, там молодожёны точно по улицам проезжать будут…
Купец оказался прав. Едва гвардейцы, поспешив вслед за своим уже убежавшим советчиком, вышли на Невскую першпективу, как густо толпившийся там люд заволновался, и Нерода ещё издали разглядел слона, вышагивающего по улице. На спине у него высилась клетка, где кто-то сидел, а позже, когда процессия уже шла мимо, прапорщик понял, что за железными прутьями друг против друга сидят новобрачные, лиц которых ему разглядеть не удалось.
Впрочем, особо глазеть на клетку ему было некогда, поскольку за важно идущим во главе процессии слоном потянулась на удивление красочная вереница поезжан. Чуть ли не разинув рот, Грицько провожал взглядом сани, сделанные в виде зверей, морских рыб и странных птиц. Запряжены они были оленями, волами, собаками, верблюдами либо козлами или свиньями, появление которых народ встречал насмешливыми криками и хохотом. Слыша выкрики из толпы, Гриць сообразил, что это едут чуваши, мордва, остяки, самоеды и всякие другие инородцы.
Под общий гомон сани проехали, и Грицько, отвлёкшись, только сейчас заметил, что стоит возле знакомого кабачка у Адмиралтейства. Аппетит на морозе разыгрался, и оба гвардейца, не сговариваясь, отправились туда, где прямо у входа столкнулись со знакомым преображенцем.
– О, а ты тут откуда? – обрадовался семёновец.
– Из Ледяного дома, с караула сменился, – собираясь открыть дверь, преображенец дул на закоченевшие пальцы.
– Что, замёрз? – посочувствовал семёновец.
– Так холодрыга же, – ответил преображенец, берясь за ручку.
– А там что, разве не топят? – искренне удивился Грицько, припомнив, как из трубы Ледяного дома, похоже, вился лёгкий дымок.
– Сказал тоже! Да там дрова и те изо льда, их польют нефтью, чтоб горели, а тепла шиш, – зло фыркнул преображенец и толкнул дверь.
В кружале было пустовато, весь народ толпился на улице, и гвардейцы, наслаждаясь теплом, без хлопот заняли свободный стол. Усаживаясь поудобнее, Грицько расстегнул петлицы на епанче и поинтересовался:
– А как же, коли так холодно, там шут с шутихой сидят?
– А их там пока что нету. – Преображенец ещё малость подул на никак не желавшие слушаться пальцы. – Они сейчас через весь город в Манеж на бал поехали. В дом, на позорище, уже как стемнеет, вернутся.
– Чего на позорище? – удивился Нерода. – Шуты же…
– Шуты, говоришь? – Преображенец неожиданно вызверился, сжав наконец-то отогревшуюся руку в кулак. – А ты знаешь, что Квасник, который во дворце в лукошке сидит, на самом деле Михайло Голицын?