То, что во дворце шутам приказано, пока не понадобятся, сидеть на лукошках, вроде как высиживая яйца, Нерода знал. Настоящее имя шута Квасника, коему велено было разносить квас, знал тоже, но думал, что так вышло через кондиции, и, не понимая, отчего взвился преображенец, спросил:
– За что же князю такое поношение?
– Так он когда в Италии был, католиком стал. Веру менять, оно, конечно, не гоже… – Преображенец на какое-то время умолк и лишь потом убеждённо заключил: – Голицыны – Гедиминовичи, и так унижать столь знатный род никак нельзя.
Преображенец хотел ещё что-то сказать, но тут к столу подбежал где-то замешкавшийся служка, и острый разговор оборвался.
Гвардейцы в кружале засиделись. Идти на мороз желания не было, водки с закуской хватало, но, хотя хмель уже начинал кружить голову, про Ледяной дом никто больше не вспоминал, и тоже помалкивавший Грицько понял: не всем такая дорогая затея пришлась по нраву. Когда было уже изрядно выпито, от реки неожиданно долетел гром выстрела. Гвардейцы недоумённо переглянулись, однако преображенец спокойно пояснил:
– Видать, молодожёны прибыли. Это не иначе как там из ледяной пушки пальнули, в неё ежели пол-унции пороха класть, выдерживает.
Грицько завертелся на месте, и преображенец, поняв, что измайловец хочет глянуть на действо, только махнул рукой, снова взявшись за чарку. Впрочем, семёновец пошёл вместе с Грицем, и когда они вышли к набережной, то оба так и застыли на месте. Кругом было уже темно, и во мраке ночи хорошо освещённый Ледяной дом прямо-таки сверкал, бросая во все стороны яркие отблески. Грицю было хорошо видно, как поочерёдно, то из разинутых пастей дельфинов, то из слоновьего хобота, вылетали струи горящей нефти, а внутри кордегардий крутились бумажные фонари со смешными картинками, вызывая общий хохот вовсю веселившегося люда…
При сложившихся условиях России продолжать войну было крайне рискованно. Порта больше не воевала с Австрией, а Швеция, только и ждавшая удобного момента, уже начала собирать силы в Финляндии, откуда могла напасть в любой момент, заставляя держать наготове пехотные полки в Петербурге и целую армию Ласси на Украине. Поэтому императрица Анна пошла на переговоры, где её интересы по настоянию Бирона представлял французский посланник маркиз де Вильнёв, который оказался весьма добрым за счёт России, в то время как представитель императора граф Нейперг вообще уступал всё, что требовали турки.
Тем не менее после подписания мира между Россией и Портой, а затем и прелиминарных условий границы Украины были значительно расширены со стороны Крыма, так что запорожские казаки остались под владычеством государыни. Азов тоже не возвращался Порте, но в то же время русскими были оставлены Яссы, Хотин сдан туркам, а границы за Днепром вовсе не определены. В результате выгоды, извлечённые Россией из весьма продолжительной войны с Турцией, оказались ничтожными.
Сразу после доставки в Петербург подписанных статей Нисского договора граф Остерман и начальник Тайной канцелярии Ушаков встретились конфиденциально. Вице-канцлер досконально знал текст договора, в то время как Ушакову были хорошо известны все подробности его подписания. Какое-то время оба Андрея Ивановича изучающе смотрели друг на друга, а затем Ушаков вздохнул:
– Ну вот тебе и союзник, а ты, Андрей Иванович, за него так ратовал.
– Видать, цисарю Молдову терять жалко было, – скривился Остерман.
– Не скажи, – покачал головой Ушаков. – Союзники – они, почитай, завсегда такие. Вспомни, у Петра Алексеевича Дания и Польша в союзе были, а что вышло? В Копенгагене, как шведский флот увидели, сразу пардону запросили, а король Август и вовсе, когда Карл шведский на него пошёл, к себе в Саксонию удрал.
– Оно так, – согласился Остерман. – Однако и мы сами в одиночку сейчас пока воевать не можем. Опять же денег нет, солдат новых рекрутировать надо, да и турки усилились. Нет, нам мир надобен.
– Кто спорит? – не стал возражать Ушаков. – Вот только какой мир…
– Это всё маркиз де Вильнёв воду мутит, свой интерес блюдёт, – загорячился Остерман. – Этот француз сильно желает нас в Чёрное море не допустить, потому я против маркиза был, но то всё Бирон…
Вице-канцлер осёкся и испытывающе глянул на Ушакова. Они оба хорошо знали: всячески потворствуя французам, герцог, желавший в любом случае сохранить Курляндию за собой, добился, что государыня поручила вести переговоры о мире доброхоту Порты, посланнику короля Людовика маркизу де Вильнёву. И это несмотря на то, что при благоприятных обстоятельствах фельдмаршал Миних имел полномочия сам заключать мир, а в Белграде во время переговоров австрийцев с турками пребывал пользовавшийся доверием двора советник канцелярии Каниони.
После разговора с Остерманом Ушаков поспешил к себе и первым делом вызвал доверенного секретаря. Хрущов явился немедля и, как всегда, остановившись за два шага от стола, почтительно замер. Начальник Тайной канцелярии смерил преданного помощника строгим взглядом и негромко сказал:
– Ну, докладывай.
– Поскольку маркиз де Вильнёв больше держит австрийскую сторону, найден способ и к нам проявить склонность… – с готовностью сообщил Хрущов и, сделав короткую паузу, пояснил: – Через советника Коммерц-коллегии Каниони тайно переданы французу знаки ордена Св. Андрея, украшенные бриллиантами, а его супруге – разные драгоценности, на что маркиз ответствовал: «С вашим делом всё будет в порядке».
Напоминать о том, что это приказ Бирона, секретарь счёл излишним. Хрущов считал, что его начальник и так всё знает. Действительно, Ушаков знал многое. О том, что герцог – большой охотник до роскоши, было известно, а вот про холодок, появившийся в отношениях государыни с сердечным другом, мало кто знал. Именно поэтому сейчас, желая усилиться, кабинет-министр Волынский всячески старался выставить герцога в подозрительном свете и склонял государыню удалить его, а мирные статьи полученного договора весьма способствовали такому делу.
Это не так давно возникшее противостояние в какой-то степени настораживало начальника Тайной канцелярии. Общаясь с Остерманом, Ушаков сделал вывод, что вице-канцлер считает кабинет-министра способным сменить его. Что же касалось Бирона, то тут было совершенно ясно: стремления герцога предельно просты и ничего общего с благом державы не имеют. По сути, герцог что и делал, так только, насколько возможно, использовал русскую казну для своей выгоды. Говоря об этом, Волынский был прав, а поддержанное Бироном требование поляков о выплате денег за урон от пребывания там русской армии ясно давало понять, где и чей интерес.
Вспомнив про поляков, Ушаков нахмурился, кивком отпустил преданно ожидавшего распоряжений секретаря, затем, после того как тот вышел, с поклоном затворив за собой дверь, открыл потайной шкафчик, достал оттуда бумагу и, беззвучно шевеля губами, в который раз перечитал:
– «Генерал-майор Волынский сказал: “Поскольку я не вассал Польши и владений там не имею, то не вижу причин задабривать народ, враждебный нам”… Ниже, на другой записи, было: “У генерал-майора Волынского дома, в присутствии графа Мусина-Пушкина читан сочинённый хозяином генеральный проект преобразования государства”».
Начальник Тайной канцелярии сожалеюще припомнил иных, хорошо ведомых ему сочинителей схожих прожектов, покачал головой, вздохнул, спрятал бумагу назад в потайной шкафчик, положив на целую стопку листков с точно такими же памятными записями и, поднявшись из-за стола, прямиком отправился во дворец, где уже шли приготовления к великому торжеству.
Петербург праздновал победу пышно, с размахом. Неудача Прутского похода осталась в прошлом, Бахчисарай – зловредное гнездо Крыма – разорён, а взятие трёх мощнейших крепостей показало всем возросшую силу России.
Рано утром все знатные особы первых пяти классов съехались ко двору, где по окончании литургии в придворной церкви архиепископ говорил приличную сему торжеству речь. Затем один герольд, выйдя на середину, зачитал манифест о мире, а после благодарственного молебна все герольды верхами выехали в город для обнародования мира.
Выйдя из церкви, государыня в сопровождении знатных лиц прошествовала в галерею и тут, приветствуя всех, изволила сказать кратко:
– Поскольку мы, достохвальным и мужественным подвигом генерал-фельдмаршалов Миниха и Ласси, за производимые в империи татарами и турками насильствия и оскорбления получили удовлетворение, то заблагорассудили бывшим по сие время врагам даровать мир, чтоб верноподданные наши настоящее облегчение вкусили.
В ответ на приветствие императрицы, от имени народа, кабинет-министр князь Черкасский поблагодарил государыню за материнское попечение и выразил многие желания о благополучном царствовании её величества.
Выслушав князя, императрица в знак своего всемилостивейшего благоволения изъявила желание отметить воинского и гражданского звания чины, которые в течение сей войны усердием своим показали отличные заслуги. Далее были произведены следующие пожалования.
Герцог Курляндский получил золотой, осыпанный бриллиантами бокал и указ о получении пятисот тысяч рублей, а супруге его дарован орден Св. Екатерины.
Генерал-фельдмаршалу Миниху были вручены драгоценная звезда и крест ордена Св. Андрея вкупе со шпагой, эфес которой украшали бриллианты.
Принц Брауншвейгский произведён в подполковники гвардии, а все бывшие на войне генерал-аншефы получили наградные шпаги.
Генерал-фельдмаршалу Ласси и графу Остерману определены годовые пенсии в три тысячи рублей, а генерал-аншефу Ушакову подарен ценный портрет императрицы.
На другой день императрица собственноручно жаловала всем знатным особам, а равно и чужестранным министрам, вычеканенные по случаю заключения мира большие и малые золотые медали. Затем государыня, подойдя к окну, изволила смотреть, как народу, собравшемуся на площади перед дворцом, бросали золотые и серебряные монеты, а после, по особому сигналу, люди бросились к выставленному для них жареному быку вкупе с иными съестными припасами. Там же в нарочно сделанные бассейны били фонтаны вина и водки.