Когда Николай Пельменщиков разговаривал с Михаилом Степановичем, втолковывал ему свое понимание добра, Лиза слушала все это, презрительно морщась, и как только Николай замолчал, а Михаил Степанович протянул свое непонятное «да-а», Лиза внезапно сказала:
— Глупость какая!
Михаил Степанович посмотрел на нее с любопытством, а Николай неторопливо обернулся, оглядел Лизу, словно примериваясь, стоит ли вообще обращать на нее внимание, потом все же улыбнулся ей.
— Что же глупость? — спросил он.
— Да все, что вы наговорили, — ответила она и дернула плечиками.
— А почему же?
— А потому, что глупость. — У нее неожиданно вспыхнули щеки, — Что же, по-вашему, мы как волки должны жить? Между прочим, и у волков есть свое понятие о добре.
— Ох, девочка, — снисходительно сказал Николай и подмигнул Михаилу Степановичу, но тот не заметил этого, продолжал с любопытством смотреть на Лизу, — это ты так в школе выступай. Сочинение на тему «Какую имеете цель в жизни?»
— Бесполезно, — сказала она.
— Что? — не понял Николай.
— Спорить с вами бесполезно.
Она очень разнервничалась, опять дернула плечиками, постаралась сделать независимый вид и вышла из комнаты. Николай громко рассмеялся ей вслед.
— А девочка с приветом! — Он крутанул пальцем у виска.
Семену стало интересно: если она полезла так смело в спор, то, значит, у нее есть своя мысль. Он помедлил, чтоб его уход не бросился в глаза, и пошел ее искать.
Она стояла у крыльца, прислонившись к стене, скрестив ноги — совсем уж мальчишеская привычка, — и курила.
— Можно мне с вами поговорить? — сказал он.
Лиза подняла глаза, — краснота сошла с ее щек, теперь они были бледны, — подумала и ответила:
— Можно. Меня зовут Лиза, а тебя?
Он назвался и предложил:
— Давай походим, а то здесь люди…
Когда они пошли рядом по дорожке, Семену показалось, что спрашивать-то ее не о чем, она шла, сложив руки на груди, охватив ладонями локти. Он спросил, куда она летит, и тут же подумал, что уж очень это смахивает на пошлый приемчик знакомства. Когда она ответила, то еще больше удивила его, потому что такое не говорят первому встречному, а она сказала:
— Я от родителей удрала. К тетке в Ленинград пробираюсь.
— Как удрала?
— А вот так. Села в автобус — и сюда. Тут тридцать километров. Очень простой маршрут.
Если уж она сама начала об этом рассказывать, то смешно было бы не расспросить ее.
— Тебе что же, с ними плохо было?
— Смотря что считать плохо, а что хорошо. С какой точки посмотреть.
— Конечно, — согласился он. — Это очень важно, с какой точки посмотреть.
Тогда она остановилась, взглянула искоса и усмехнулась:
— Как ты это понимаешь?
Его задела ее усмешка, и он решил выложить то, что уж давно продумал на эту тему. Эта девочка еще не знала, что такое океан и как он заставляет размышлять о разном. На берегу однажды ночью, наблюдая крупные звезды, Семен стал думать о разных точках зрения, и к нему пришла одна интересная мысль, она сводилась вот к чему. Когда-то, тысяча восемьсот лет назад, объявился на земле великий ученый Клавдий Птолемей, создавший свою систему мира, которую он очень здорово сумел доказать, и ему поверили; тысячи серьезных мудрецов, которые смотрели с земли на небо, продолжали его дело, создавали сложнейшие теории, объясняющие движение светил, и на этом пути открывали такие математические истины, что проникнуть в их суть дано было не каждому. Множество наук выросло на системе Птолемея. А потом пришел человек и сказал: «Все не так». Он ничего особенного не сделал, он только переменил точку зрения, решил взглянуть на мир не с земли, а с солнца, мысленно взгромоздившись на это огнедышащее светило, и его взгляда хватило, чтобы вся Птолемеева система полетела к чертям. Конечно, Николай Коперник сумел взглянуть по-новому потому, что пробил нужный час для человечества, и произошло это в дни озарения, то есть в то мгновение, когда освобождаются люди от привычных пут и чувствуют себя от них полностью свободными. Наверное, то же самое было и с Птолемеем, когда он сочинял свою систему, — ведь он был серьезным ученым для своего времени. Никто, конечно, не может поручиться, что когда-нибудь, в какие-то времена, появится человек, к которому придет новое озарение, и он отыщет во вселенной точку, с которой сможет взглянуть на мир так, как никто его до сих пор не видел.
Лиза выслушала все это и рассмеялась; Семен тут же отметил, что смеется она хорошо, открыто и весело.
— Нет, у меня совсем не такой космический взгляд. У меня все просто и противно… Слушай, а с тобой и верно можно потолковать. А сначала подумала: вот дундук.
— Это почему же?
— Так, показалось. Теперь не важно. Понимаешь, я, наверное, не смогу как следует тебе объяснить, почему удрала. На словах трудно. Старики у меня каждый по отдельности ничего, если хочешь знать, по отдельности хорошие. Но, понимаешь, года три назад я узнала, что живут они вместе из-за меня.
— Не понял.
— Тут понимать нечего. Они давно не любят друг друга. У каждого из них есть свои истории. Кажется, все началось с мамы. Она полюбила одного человека и стала встречаться с ним. Отец узнал. А расходиться они не стали. Они решили, что надо сохранить семью ради меня. Ты даже не можешь представить, как это противно. Они решили, что когда я окончу школу и мне станет восемнадцать, они могут считать себя свободными друг от друга полностью. Но теперь уж мне девятнадцать, но ничего не изменилось.
— Ты хочешь, чтобы они разошлись? — спросил Семен.
— Нет, мне теперь все равно. Вот только противно, что они всего боятся: как, мол, будут говорить в поселке да что делать с квартирой… Еще смешно: отец пытается меня учить — в жизни главное честность. Но если хочешь знать, я не только из-за этого удрала. Они все для меня делают, но мне ничего не надо. Я хочу сама все добывать, что мне нужно. И я решила: уеду — им не о ком будет заботиться, и они сами о себе, может быть, начнут думать.
— Но ты же сказала, что к тетке…
— Сначала к тетке. Надо же с чего-то начинать. Знаешь, какая у меня мировая тетка. Я у нее только первые дни, потом работу найду…
Они подошли к зимней гостинице, справа от нее меж деревьев стояла беседка — такие обычно ставят во дворах у детских площадок, — а за ней был обрыв, где за кустами лежал всякий хлам — ржавые спинки кроватей, дырявые ведра, куски железа.
— Пойдем туда, посидим, — сказал Семен. — Странно все-таки: одни на Восток едут себе место искать, а ты — в Европу. Вот у нас полон остров девушек, за чем только ни приехали: кто на заработок, кто мир посмотреть. Но ведь то, что ищешь, не лежит где-то готовенькое, оно внутри тебя.
Она сидела, поджав ноги, стертые до голубизны джинсы на ее коленях натянулись, она охватила их руками, смотрела на Семена задумчиво.
— Наверное, — сказала она. — Но мне лучше уехать подальше. Я полгода деньги на дорогу копила, все лето техничкой в цехе работала, видишь, какие у меня руки. — Она протянула ладошки, тонкие пальцы были в ссадинах, кожа растрескалась.
— У тебя цель какая-то есть? — спросил он.
— Еще не знаю… Тут я запуталась. Не могу придумать себе профессию. Но не это важно, главное — начать, а там пойдет.
Семен подумал и решил, что ей можно рассказать о капитане Сидорове, о военном юристе, который приезжал на заставу.
Впрочем, рассказывать особенно было нечего, тут нет никакой занимательной истории, просто у Семена произошла встреча с человеком, которая заставила подумать, как жить дальше.
Познакомился Семен с капитаном Сидоровым прошлым летом. Вернулся из наряда, было свободное время и заглянул в комнату боевой славы, где было тихо, прохладно, можно было почитать или написать письмо. Капитан сидел за столом, что-то быстро записывал, и когда Семен его поприветствовал, он встал. Сидоров был высокого роста, у него был выдвинут вперед заостренный подбородок, прямой нос, полные губы и очки с толстыми стеклами; Семен сразу заметил, что человек этот незлой, он улыбнулся ему по-доброму. Они быстро разговорились, и Сидоров, узнав, что Семен свободен, предложил пойти половить форели.
Они славно порыбачили, разожгли небольшой костерок и там, возле речки, разговорились по-настоящему. Капитан Сидоров прежде по специальности был дозиметристом, и во время маневров из-за неполадки в приборе с ним произошло несчастье — он облучил глаза радиоактивным кобальтом. Врачи поставили ему тяжелый диагноз. Семен не помнит, как называется эта болезнь, выражается же она в том, что у человека возникает несоответствие зрения, все предметы как бы смещаются в плоскости, двоятся, троятся, а когда болезнь прогрессирует, то в центре зрения возникает желтое пятно. Никакие очки не помогают, и человек медленно идет к слепоте. Капитан Сидоров выяснил, что у него есть лет семь или восемь, пока он не потеряет зрение совсем. Он понимал, что на прежней работе оставаться не может, ему было двадцать семь, он успел жениться и обзавестись двумя сыновьями. Капитан пошел учиться на военного юриста, а потом попросился в Приморье с тем расчетом, что здесь год службы идет за два, а это значило — к тому времени, как он выйдет из рабочего строя, сможет уйти на пенсию.
Все же, честно говоря, не его история потрясла Семена, хотя она и дала повод ко многим размышлениям. Главное же для него было в другом. Иногда думают, что юристы имеют дело только с отклонениями, но по тем же рассказам капитана Сидорова он понял, что это не так, они имеют дело со всеми сторонами жизни человека в обществе, а то, что называется отклонениями, возникает порой из-за того, что люди бывают слепы и глупы к чужим чувствам; вот почему Семен и стал думать, что главной объединяющей силой может стать любовь к людям, а юридическая наука должна этому помочь. Это вовсе не означает, что, мол, только юристы имеют свою цель; Семен лишь объяснял, как у него появилась своя мечта. Может быть, ничего еще и не выйдет из задуманного, но пока он твердо решил идти в юридический. Висеть у кого-нибудь на шее не собирался, потому и был у него план по возвращении в Москву пойти на работу, а учиться заочно…