Шофер прибавил газ, и Штольц стремительно представил, что сейчас произойдет, как содрогнется «опель», мягко и тяжело охнув, словно перевалившись через песчаный холмик, заскрипят пружины сиденья, а позади машины останется расплющенный труп. Он успел схватить шофера за плечо, тот понял, нажал тормоз. Несколько рук из толпы выдернули женщину из-под колеса. Дорога освободилась.
Штольц подозвал солдата, сопровождавшего колонну, и когда тот вытянулся у машины, Штольц рявкнул:
— Беспорядок, черт возьми! Не знаете правил движения колонн по дороге?
— Но, господин оберст-лейтенант…
— Передайте вашему офицеру, что вы пытались пререкаться со старшим по чину. Все! Трогайте, Ганс.
Машина остановилась возле контрольного пункта, Штольц протянул документы часовому, и тот, проверив их, указал на крайний дом деревни, начинавшейся за оградой колючей проволоки, и попросил господина оберст-лейтенанта зайти туда. В комнате, куда он попал, на деревянном полу, изъеденном краской, лежал ковер персидского рисунка, письменный стол был уставлен полевыми телефонами: из-за него поднялся молодой унтер-шарфюрер, и Штольцу бросилось в глаза, что черный мундир СС на нем плохо отглажен, сидит несколько мешковато и лицо офицера тоже было неопрятным, плохо выбрито из-за того, что на подбородке высыпали мальчишеские прыщи.
Унтер-шарфюрер тусклым взглядом обшарил лицо Штольца, взглянул на бумагу, подписанную Кубе, и, сразу поняв, в чем дело, спросил:
— Вы бы хотели осмотреть территорию?
— Да, и окрестности, — подтвердил Штольц.
Офицер быстро переговорил по телефону, надел шинель и открыл перед Штольцем дверь.
Они вышли на крыльцо, и тут Штольц уловил этот запах, он почувствовал его еще раньше, когда вышел возле дома из машины, но отметил мимолетно, теперь же запах сильно ударил в ноздри, проник в носоглотку, оставив в ней сладковатый привкус и вместе с тем приторную горечь. Штольц огляделся, отыскивая, откуда могло идти это зловоние, и увидел, как за хилым деревенским порядком из оврага поднимаются дымы, то белые, то серые с черной копотью, из-за влажной погоды они стелились над домами, укрытыми залежалым снегом.
Штольц прошел по дорожке несколько шагов и взглянул на сапоги, начищенные перед поездкой Гансом до блеска. Офицер заметил его взгляд и сказал безразлично:
— Мы можем проехать в вашей машине.
— Хорошо, — кивнул Штольц.
Они миновали небольшую деревню, где, судя по всему, разместились охрана и управление лагерем; деревенька располагалась на косогоре, вдали, в серой мути пространства, угадывалось очертание города, а внизу был виден сам лагерь: несколько бараков справа, рытвины, ямы — все это было окружено колючей проволокой, на углах стояли охранные вышки с прожекторами и пулеметами. Собственно, Штольцу было бы достаточно и этого обзора, его заинтересовал небольшой ельничек слева, поближе к могилевской дороге, за территорией лагеря, место это следовало бы проверить, кажется, там вполне можно было бы разместить батарею. На этом кончалась его задача в этой поездке. Но он сам заявил о желании осмотреть территорию, и отступать было поздно, тем более что он оторвал от каких-то дел дежурного офицера.
Они съехали вниз по дороге. Всюду здесь шли работы: люди долбили мерзлую землю, переносили ее на носилках, строили барак, расчищали площадь; Штольц по-прежнему не различал лиц этих людей, их было множество, и грязная, нищенская одежда их казалась однообразной. Штольцу хотелось лишь одного: побыстрее покинуть это место, оно угнетало своей неустроенностью; конечно, это пространство, заполненное занятыми работой людьми, имело свой порядок, но в чем он заключался, Штольц уловить не мог.
Они доехали до какого-то строения, вроде будки, — скорее всего, это была кладовая инструментов, — и здесь дежурный офицер сказал:
— Дальше, к сожалению, только пешком. Там длинный овраг.
Они зашли за будку. Шагах в ста от этого места стояла небольшая группа эсэсовских офицеров, они о чем-то говорили меж собой, курили, изредка поглядывая вниз. Внизу горел костер. Огонь рвался вверх, выбрасывая из своей середины то черный, то оранжевый дым, как это бывает, когда плохо работает топка в котельной и из ее трубы происходят выхлопы.
Штольц взглянул на костер и увидел в середине его людей. Он было не поверил себе, напряг зрение и тут же убедился, что оно не обмануло его.
Их было двенадцать человек — Штольц успел механически сосчитать. Они были привязаны к горизонтально укрепленному бревну, по шесть в ряд с каждой стороны. В центре стояла женщина. Она бросилась в глаза Штольцу, видимо, потому, что на ней была ярко-синяя кофточка в белый горошек, и в следующее мгновение, после того как Штольц обратил на нее внимание, он увидел ее лицо так, словно его приблизили, отринув от всего остального: оно было утомленным, запавшим, с большими остановившимися глазами, длинные русые пряди падали ей на плечи; он видел это лицо какую-то долю секунды, взметнувшееся молниеобразным зигзагом пламя скрыло ее, тут же упало вниз, и тогда над головой женщины вспыхнул желтый пронзительный ореол с синим спиртовым отливом — это зажглись ее волосы, и истошный крик заставил содрогнуться Штольца, тут же он услышал множество других криков, они взрывались внизу, и умолкали, и снова взрывались, и тогда сквозь дым проступали искаженные, с белыми глазами лица.
Вокруг все оставалось неизменным, эсэсовские офицеры по-прежнему разговаривали и курили, изредка деловито поглядывая вниз.
— Что это? — прошептал с трудом Штольц.
— Кремация, — уныло ответил унтер-шарфюрер, трогая свои прыщи на подбородке и морщась при этом. — Решение проблемы захоронения.
— Но ведь они живые?!
— Это не имеет значения, — сказал унтер-шарфюрер с таким видом, словно он устал от объяснений, но, мол, ничего не поделаешь, придется все разжевать этому оберст-лейтенанту. — Они приговорены к смерти. Мы лишь упростили процесс.
Штольц быстро отвернулся от оврага. Шофер стоял возле машины и жевал кусок колбасы.
— Едем, — приказал Штольц.
— Надеюсь, вы довольны осмотром? — с унылой вежливостью сказал унтер-шарфюрер, когда они вернулись к тому дому, от которого началась их поездка по лагерю. — Всего наилучшего, — кивнул он и, одернув шинель, стал подниматься на крыльцо.
— Быстрей! — приказал Штольц шоферу.
Машина выскочила на дорогу. Штольцу было плохо, он ощущал, как все его внутренности наполнены приторной горечью, и чем дольше они ехали, тем сильней становился этот запах. Штольц не выдержал, подал сигнал остановиться, выскочил из машины и обессиленно прижался к сосне. Его рвало долго, и когда это кончилось, он не мог отпустить ствол сосны.
— Господин оберст-лейтенант, — услышал он голос Ганса.
Шофер протягивал ему флягу.
— Может быть, глотнете, господин оберст-лейтенант? Ваш коньяк… Извините меня, я не знал, что вы не переносите быстрой езды…
Об этом я узнал не только из дневника Отто Штольца, где о кострах есть лишь намек; мне рассказали о них в Минске те, кто уцелел, побывав в Тростенце, но все же трудно было поверить в эдакую немыслимую жестокость, перешагнувшую предел всего, что связано с человеческим разумом… Но вот передо мной «Обвинительное заключение по делу о злодеяниях, совершенных немецко-фашистскими захватчиками в Белорусской ССР»: «В районе деревни Малый Тростенец, Минской области, немецкой тайной полицией был организован концентрационный лагерь, в котором сожжено и расстреляно свыше 120 000 мирных советских граждан…» И еще: «Помимо расстрелов, повешения, с о ж ж е н и я з а ж и в о — фашистские садисты проводили удушение советских людей…» Меня познакомили и еще с одним документом. С октября 1962 года по май 1963 года в ФРГ в городе Кобленце шел процесс над бывшими эсэсовцами. Как установил суд, бывший заместитель начальника минского СД Хойзер повинен в убийстве 30 356 человек, он «привязывал людей к столбам, обливал горючим, а затем поджигал их…».
«Я понимаю, что и наши военнопленные у русских содержатся не в легких условиях, да и нашим солдатам приходится жить в морозы на снегу, ползать по грязи, есть скверную пищу. Война — полное разрушение быта, и с этим приходится мириться. Но этот запах… Вторые сутки он меня мучает. Я отказался от всего мясного, потому что мне кажется — все пропахло этой приторной горечью. Самое кошмарное, что это не просто физическое ощущение, а еще и состояние души. Запах точит мозг и преследует меня даже во сне. Нельзя терять над собою власть, отдаваясь впечатлениям…»
В район гетто Штольц отправился не один, его вызвался сопровождать оберштурмфюрер Рабе, шеф зондеркоманд и гетто, он сел в машину Штольца, а свою с двумя охранниками заставил двигаться следом. Рабе был ровесником Штольца, с маленьким, словно усохшим, лицом, на котором выделялся широкий, крепкий нос с насаженным на него пенсне; с первого взгляда он вызвал у Штольца внутреннюю улыбку; фуражка с высокой тульей выглядела больше его лица, короткий ее козырек закрывал полностью лоб шефа, и потому казалось, что фуражка держится на пенсне. «Только один нос», — усмехнулся Штольц. Но это впечатление быстро развеялось. Рабе оказался энергичным малым, довольно словоохотливым и этим отличался от других знакомых Штольцу эсэсовских офицеров; разговаривая, он имел привычку энергично похлопывать сжатым кулаком правой руки по левой раскрытой ладони. Штольц вспомнил, что такая же привычка была у тренера по боксу спортивного клуба автомобильного завода «Дикси», и, еще раз оглядев Рабе, он подумал: этот на первый взгляд хилый человек может обладать недюжинной физической силой.
…У людей, знавших Рабе по тяжким годам оккупации Минска, сохранились самые мрачные воспоминания об этом человеке; о нем мне говорили только с омерзением; в стенографическом отчете из зала суда над немецко-фашистскими преступниками, совершившими злодеяния в Белоруссии, фамилия Рабе упоминается редко, но если упоминается, то только в связи с варварскими массовыми уничтожениями советских граждан. Сейчас, пытаясь описать этого палача, я пользуюсь главным образом заме