Спустившись из лаборатории на главную палубу, мы с Володей шли в каюту. Вдруг обычный рев лебедки, выбирающей трал, был нарушен каким-то страшным, неестественным звуком, как будто бы в воздухе что-то оглушительно лопнуло. Лебедка замолчала, и наступила зловещая тишина. «Что такое? Авария?» — промелькнуло в голове. Мы бросились на верхнюю палубу.
Человека, с которым случилось несчастье, на палубе уже не было. Его унесли в лазарет. Туда же срочно вызвали врача с подвахты.
Никто из стоящих у лееров на верхней палубе толком не знал, как произошло несчастье. Говорили, что лопнул вертлюг троса, которым цепляют траловую доску, и им ударило по голове матроса из траловой команды. Это был Владимир Царенко, девятнадцатилетний славный паренек, с которым я накануне вечером вместе работал на подвахте в рыбном цехе.
Мы сказали пробегавшему мимо фельдшеру, что если понадобится помощь, то врач и он могут нами располагать. Возле лазарета было много людей, застывших в напряженном, мучительном ожидании.
Судовым врачом на «Успенском» был один из лучших хирургов Херсона Андрей Иванович Бутенко. Такому человеку можно было довериться совершенно спокойно. Кто-то вышедший из лазарета сказал, что врач сразу же поставил диагноз: тяжелый перелом основания черепа. Никто из нас, конечно, не знал, что этот диагноз не оставлял почти никаких надежд.
Пока в лазарете шла напряженная борьба за жизнь Царенко, судно быстро выбрало трал и полным ходом пошло в Дакар. По радио в Дакар была передана просьба о том, чтобы к причалу выслали машину скорой помощи. На фок-мачте «Успенского» подняли сигнальные флаги «требуем лоцмана», а ниже «требуем срочной медицинской помощи». Дакар стал быстро наплывать на нас. Но мы, поглощенные мыслями о жизни Царенко, почти не смотрели на берег. Только бы выдержал товарищ, только бы выдержал — об этом думали все. Вот «Успенский» поравнялся с островом Горэ, прикрывающим вход в Дакар. Единственное, на что мы обратили внимание, были большие черные птицы, похожие на коршунов, которые беззвучно парили над самым кораблем. Никто не заметил, когда они появились. В них было что-то зловещее. Через месяц в Дакаре мы снова увидели этих птиц. Они там настолько обычны, что на них никто не обращает внимания. Но сейчас они казались нам спутниками несчастья.
Дакар был уже совсем рядом, и когда «Успенский» стал делать разворот, мы не сразу поняли значения этого. Но прошло еще две-три минуты, и корабль лег на обратный курс — в океан. Из рубки выскочил взволнованный вахтенный матрос и бегом бросился к корме. Он приспустил красный флаг на флагштоке. Поползли с фок-мачты и флаги, требующие лоцмана и медицинскую помощь. Наш товарищ скончался.
Только на следующий день я узнал от доктора, что означает тяжелый перелом основания черепа. Спасти Царенко было невозможно. Он умер, не приходя в сознание.
Мы принялись за прерванную работу. В рыбный цех спустились рыбообработчики и подвахта, словом, жизнь пошла своим чередом. Но в этой жизни с нами не было нашего товарища…
1 августа. Весь вчерашний день прошел под впечатлением трагической кончины Царенко. И хотя так же, как обычно, каждый нес свою вахту, на борт поднимали тралы, в рыбцехе жизнь била ключом, все тяжело переживали случившееся.
Сегодня Царенко похоронили по старому морскому обычаю — в океане.
В шесть часов утра «Успенский» дал ход и направился на восток от района промысла, на большие глубины. Отошли от Дакара мы довольно далеко: город едва виднелся на горизонте. «Успенский» лег в дрейф. Мы пришли на место погребения Царенко. На кормовой палубе — весь экипаж. Все чисто одеты и выбриты. Не слышно лишних слов. Команда выстраивается в две шеренги. Шеренги расположены под углом в 90 градусов друг к другу. У правого борта стоит деревянный помост. К нему приближаются четыре человека, несущие на руках сбитую из досок платформу. На ней лежит зашитое в полотно тело Царенко. Платформу устанавливают на помост.
Первым говорит капитан. Выступают товарищи Царенко. Люди клянутся помнить о погибшем друге. Наступает самая тяжелая минута. Капитан отдает команду: «Предать тело морю!» — и берет руку под козырек. Тело с глухим всплеском падает в воду. «Успенский» делает прощальный круг. Протяжный гудок скорбно сотрясает воздух. Все эти дни флаг на корабле печально приспущен. Приспущен он и сейчас. В вахтенный журнал записываются точные координаты места погребения Владимира Царенко. Прощай, товарищ!
«Успенский» снова направляется к месту промысла. Лучшее, что мы могли теперь сделать, — это трудиться так, как будто бы Владимир Царенко был с нами. Мы сохраним его в своей памяти.
2 августа. Проснулись мы до восхода солнца. К утру норд-вест настолько посвежел, что спать на палубе (туда мы перебрались вчера вечером) даже под шерстяным одеялом стало холодно. И это в тропиках, в зоне штилей!
Сегодня уловы сардины достигли внушительных размеров. Каждый трал приносит с собой по десять-пятнадцать тонн рыбы. Это нелегко представить, не увидев собственными глазами. Трал, битком набитый сардиной, занимает в длину почти всю кормовую палубу. В высоту он превосходит человеческий рост. А ведь улов в 15 тонн (или в 150 центнеров) считается здесь средним! В Черном море улов на одно орудие лова около тонны — это чрезвычайное происшествие, и о нем помнят годы. В океане же у Дакара улов в 5 тонн считается более чем скромным.
Естественно, что, когда на палубу поднимают по 10–15, а то и 20 тонн, много времени уходит на вымывание рыбы из трала, ее переброску в бункера и обработку. В дни больших уловов удается сделать всего по три траления. Но они с лихвой перекрывают уловы шести тралов, которые мы делали в первые дни промысла. Конечно, так было не все время. Бывали дни, когда мы не могли поймать и центнера сардины; бывали дни, когда приходилось радоваться каждой тонне рыбы. Но не эти дни делали погоду. Иначе промысел за тридевять земель от родных берегов был бы просто бессмысленным.
На «Успенском» две траловые бригады. Во главе каждой стоит помощник тралмейстера. Работают они посменно и соревнуются друг с другом. Когда на палубе появляется трал с большим уловом, то члены бригады радостно прыгают возле него. Помощник тралмейстера вскакивает на трал с толстым шлангом в руках и проезжает с тралом несколько метров по палубе. Особенно лихо это проделывает Володя Сенных — молодой горячий парень, только недавно окончивший рыбохозяйственный техникум. Сенных сейчас студент-заочник первого курса факультета промышленного рыболовства в Балтийском техническом институте рыбной промышленности.
По радио прочли очередную сводку работы траулера. Мы взяли лист бумаги и в левом верхнем углу написали цифру 600. Затем перечеркнули ее и ниже написали цифру 530. Лист бумаги с цифрами был торжественно прикреплен кнопками к стене лаборатории. Цифра шестьсот обозначала наш план по заморозке рыбы. Цифра пятьсот тридцать — сколько рыбы нам осталось заморозить до конца промысла. Мы знали, что, заморозив 600 тонн сардины, «Успенский» заполнит все свои емкости, закончит промысел и пойдет домой. Когда-нибудь на листе бумаги появится ноль. Это будет в последний день промысла. Но об этом пока было рано думать. Пока мы мечтали о том дне, когда спишем первую сотню. Листок, висевший на стене, приобрел в наших глазах магическую силу, какую имеет, например, таблица футбольного розыгрыша для ярых болельщиков. Каждый день мы вносили в цифры соответствующие поправки. Особенно радостными были дни, когда заканчивалась одна сотня и начиналась другая. Некоторые сотни исчезали сравнительно быстро, другие подолгу мозолили нам глаза и начинали нас раздражать.
3 августа. Какой уже день дует норд-вест! Хотя ветер приносит с собой столь желанную прохладу, он раздражает нас тем, что нарушает все представления о тропиках. От живописности океана при норд-вестовом ветре не осталось и следа. В воздухе плотная стена водяной пыли. Небо, особенно у горизонта, затянуто дымкой. Видимость плохая. Закат так тускл и бесцветен, что невольно с разочарованием отворачиваешься от запада, когда солнце клонится к горизонту.
Только жизнь в океане все так же буйно проявляет себя.
Тунцы по-прежнему окружают корабль. Мы заметили, что во время траления они большей частью плывут перед форштевнем «Успенского». Как только судно стопорит ход, все тунцы немедленно перебираются к корме «принимать участие» в выборке трала. Это хороший пример условного рефлекса, выработавшегося буквально на наших глазах. После того как «Успенский» снова дает ход, стая тунцов опять спокойно шествует впереди судна. У одного из сопровождающих «Успенского» тунцов белый шрам на спине. Когда мы наблюдаем за тунцами, то прежде всего ищем его. Сегодня он опять около судна. Значит, пока еще не стал жертвой собственной жадности. Мы начинаем чувствовать к этому тунцу привязанность. Приветствуем его появление, как старые приятели.
На кормовой палубе у левого борта лежат две крупные акулы из рода Carcharias. В длину они достигают двух с половиной метров. Их поймал ночью на стальной крючок, прицепленный к толстому тросу, матрос Драгель — один из самых азартных и удачливых рыболовов на «Успенском». Кархаринусы относятся к широко распространенному в тропических водах роду акул-людоедов. Среди многочисленных видов акул людоеды встречаются не так уже часто. Из кархаринусов самая страшная — голубая акула (Carcharias glaucus). Судя по окраске, на палубе представители другого вида — С. lumbatus. Но с ними тоже лучше не встречаться в воде.
Если дельфины и летучие рыбы — добрые символы океана, то акула, бесспорно, — его злой гений.
Тупая кровожадность, ни с чем не сравнимая прожорливость, практически почти полная неуязвимость, страшная сила — все это заставляет людей ненавидеть акул. Акул иногда называют тиграми океана. Но разве можно сравнивать благородного красавца хищника с отвратительным, ненасытным убийцей?