— Как это нам удалось не разбиться о деревья? — спросил Бухло, обмахиваясь своей кожаной шляпой.
— Знаешь присловье: «Камень с сердца свалился»? Так вот, мы в самый последний момент сбросили во мрак под кабиной все наше черное отчаяние, тяжкие, как свинец, сомнения и уныние. И сразу полегчало — нам и шару. Нельзя поддаваться собственному бессилию. Именно это рассчитывает внушить нам недруг, отсюда рождается рабская покорность, мы сами себе связываем руки и сдаемся в неволю. Надобно уметь самим помочь себе, а мы ожидаем помощи от всего мира, который вовсе не спешит с этой помощью… Бережно раздувай едва занявшийся огонек надежды, после друзей поищи, брось клич, обратись к их верности… А когда выйдешь на бой, они встанут с тобой плечо к плечу! И друзей будет все больше и больше. Вот увидите, мы выиграем!
Шар, слегка накренившись, уверенно летел в сторону Блаблации.
— Он все мудро вывел, — вздохнул Бухло. — И справедливо… Мы уже пробились через облака, над нами чистое небо, и звезд высыпало великое множество — доброе предзнаменование.
— Теперь уж точно долетим! На рассвете приземлимся в Блаблации, — вторил Мышебрат. — Я посчитал бы опытным вралем всякого, кто рассказал бы мне про это наше приключение. Но теперь со страхом покончено… Верняк — мы победим!
— Долой все тревоги, забот у нас и так полон рот, не думать о грозящих бедах, иначе шар снова начнет падать, — поддержал старый служака.
— Ну, так тоже нельзя! — не согласился я. — Можно рассказать и о самых больших неприятностях, лишь бы не жалеть себя, сиротинушку, не опускать на лицо вдовью вуаль, не отдаваться во власть горю. Мы обязаны знать всю правду, дабы рассудить, в чем причины нашей слабости. Ведь мы сами отдали королевство на милость и немилость акиимов! В замыслы недруга проникнуть необходимо. Пусть нас мало, все равно ударим первыми, атакуем — пока мы еще слабы, это лучше, чем уходить в защиту. Неожиданное сопротивление ошеломит врагов королевства, источит их тревогой, а к нам привлечет единомышленников. Заодно образумит усомнившихся, тех, кому мерещится: все пропало, все обречено, сопротивление бесполезно — пора уступить натиску тиранов…
— Ах, кабы враг был из чужой страны, в чужой форме… Сразу разберешься, кто есть кто, — нахмурился Бухло. — А тут враги между нами, обволакивают медоточивыми речами, понятно, что зовут их акиимами, ведь они совсем «аки и мы»… И все же они тайные заговорщики. Мы служим Родине, а они только себе. И говорят у нас теперь на двух языках. На одном доверительно шепчут: я тебя подсажу, ты меня, а ежели после двинешь меня на пост, в креслице, так я опять же тебе подсоблю… А на втором языке речи гудят, как барабан: марш — марш — марш! — убивают пытливую мысль, глушат беспокойную совесть. Оружие легко обратить на явного врага, трудно направить его против себя самого, даже когда поймешь: этим врагом стал ты, Всяк не прочь понежиться в достатке и вовсе не спешит подставить собственный зад под розги…
— «Жрать обильно, одеваться стильно, работать непыльно», — поддакнул кот. — Мой папаша батрачил у мельника, так он частенько говаривал это блаблацкое присловье. Дорогой летописец, давай расскажу, как я впервые учуял запашок распада и что подслушал в бане…
— Да, Мышебрат, хотелось бы знать, во что я впутался и чем мне это грозит.
Я с удобством устроился на бухте якорного каната и раскурил трубку, Мышик, дремавший у меня в рукаве, расчихался от дыма, будто вдохнул понюшку табаку, и с обидой запищал:
— Что за мерзкая коптильня!
Выпрыгнул ко мне на колено, ловко соскользнул по брючине и с удовольствием осмотрел себя в начищенном до блеска носке моего ботинка. Потом съехал с ботинка на пол кабины. В охотку пришлась ему эта забава. Что с него возьмешь — мышиный сопляк, вовсе не взрослый Мышин, во всяком случае, мы считали его сопляком. Я поглядывал на его удалые выкрутасы со снисходительной улыбкой.
Тем временем Мяучар начал свой рассказ:
— Через открытое окошко я выскользнул из мансарды на замковую крышу. После чердачной духоты приятно дышалось свежим воздухом. С легким звоном из-под крыш срывались стрижи, их узкие крылья серпом рассекали воздух — только свист стоял. Теплая от солнца черепица клонила ко сну. Я назначил свидание на дубовых мостках, по которым обычно трубочисты добираются до труб, с очаровательной придворной кошечкой королевы. — Мяучар мечтательно зажмурил глаза. — Очи зеленые, словно крыжовник, в белых перчатках и белом жабо, в черной шубке — обворожительная ветреница. Обычно она играет у подножия трона с клубком шерсти, когда королева вяжет на спицах кофточку для королевны Виолинки. Сколь грациозны ее движения, какие удивительные прыжки — кажется, она парит в воздухе… А какая чистюля! Часами расчесывает перед зеркалом свою шубку… Ох, как вспомню, что она меня ждет, призывает нежным мяуканьем на сумрачных замковых чердаках, сердце исходит тоской…
— Полно тебе, о короле хотел рассказывать, а не о своих похождениях, — напомнил сержант.
— Да, да, разумеется, извините, пожалуйста, я так расчувствовался и несколько сбился с мысли… Так вот, я с удобствами расположился на мостках у самых труб, солнце пригревало спинку, глаза слипались, я засыпал, тихонько напевая наши кошачьи мурчалки. Вдруг пронеслись стрижи, звенели так, словно били тревогу, я глянул вниз и в одном из окон увидел короля Кардамона…
Ох, чувствую себя подлецом, просто язык не поворачивается… королевские секреты… Ведь он разрешил мне бродить по всем крышам, я присутствовал на конфиденциальных аудиенциях, развалясь на балдахине в тронной зале, свободно заходил в салоны днем и даже по ночам.
— Валяй смело! Враги проведали королевские секреты, используют их против трона, почему же летописцу не знать даже самой страшной правды? — убеждал его Бухло. — Впрочем, об этом и воробьи чирикают, как на дождь, а они известные сплетники, клюв им не заткнешь!
— Так вот, на троне развалился белый пудель, а король с ножницами в руках стоял перед ним на коленях, завивал его, укладывал завитушки на лбу, подравнивал космы на ушах. Представляете?! Кобель на троне! А у короля на голове вместо короны в парик воткнута расческа! В руках ножницы, а не скипетр! Пудель же, бывший при дворе лакеем, еще и рявкал на него: «Не дер-р-ргай! Остор-р-рожней!»
Придворные уже давно смекнули неладное: король Кардамон частенько сам не свой, то задумается, то затуманенным взором засмотрится на кого-нибудь из министров, а у того мурашки по спине — вдруг королю донесли, вдруг с должностью пора распроститься да с незаконными поборами? А король только сонно улыбается и как-то странно жестикулирует, весь во власти своих видений.
Такие настроения разве что поэтам простительны, никак не правителям. Бывало, уставится в сверкающее зеркало и локон накручивает на палец, кокетничает с собой, точно дама перед балом. На три шажка отбежит, потом снова подскочит к зеркалу… Придворные от нетерпения поглядывают друг на друга многозначительно, один наглец даже по лбу постучал — как раз время приспело тютюрлистанского посла принимать. Дело важное, мост через пограничную реку Кошмарку прогнил до дыры, споры велись долго, кому ремонтировать, кто плотникам заплатит. А дыра все больше да больше, в конце концов сам посол провалился.
Король приглашает посла садиться, а тот отказывается: заноза в заднице колет. Король срывается с места, одной рукой послу волосы откидывает назад, а другой усы прикрывает, словно молчать наказывает. Посол, как рак вареный, покраснел от возмущения. Затягивается немая сцена. Гофмейстер робко напоминает: «Ваше величество! Дыра на мосту не заделана… Посол проверял, проедет ли карета, пошел вперед и провалился…» Король лишь голову набок склонил, облюбовал себе посла, глаз не сводит и мурлычет песенку:
Мост дырявый?
Мост дырявый!
Это будет не по нраву
Путникам. О боже правый,
Мы им скажем — лезьте вброд,
Дел у нас невпроворот.
Кот всю сцену разыграл в лицах. Мышик, сидя у меня на колене, хлопал и кричал «браво».
— «Ваше королевское величество! Посол провалился по пояс, на помощь звал. Час целый провисел над омутом, дрыгая ногами. Башмак утопил! В конце концов подполз храбрый паж и обмотал его вожжами; выдрали посла из дыры, как свеклу из грядки! — нашептывал придворный. — Самое время дать понять: во всем виноват Тютюрлистан! Когда дыру измеряли, выяснили — больше на их половину моста приходится».
«Ох, как жалко, что его вытащили: пока дыру затыкал, ни дыры не было, ни опасности для путников, — рассудил король доброжелательно. — Сколь благородно затыкать собой дыру, вовремя кричать-предупреждать, повозки направлять к броду — брод ведь уже размечен. Всякий бы свою благодарность оказал. И прославился бы посол: на благо обоих народов послужил, дыру собственным брюхом замуровал!»
Тут посол не выдержал, побагровел с натуги, перевел дыхание да как гаркнет: «Брюхо мое, а дыра ваша, блаблацкая, вот и затыкайте хоть своим троном! Из Тютюрлистана ноги посольской к вам больше не будет!» И, прихрамывая — заноза больно донимала, — выбежал вон.
Гофмейстер бросился вдогонку прощения просить у достойного гостя, листик подорожника на пострадавшую часть приложить. А разорванные панталоны к маэстро иглы доставили бы молниеносно, старый Узелок не только штаны б заштопал, а еще и вышитой розочкой прикрыл разорванное место.
Но король поднял руку и двумя пальцами точно невидимую нить ножницами перерезал. Так и кончились добрососедские отношения с Тютюрлистаном, и, видать, надолго.
А мы все летели в холодном блеске луны. Перегнувшись за борт, я следил, как огромная тень шара скользит по облакам, ниже гондола, а из нее торчат две человечьи головы и кошачья со сторожкими ушами, ловящими все недоступные нашему слуху отзвуки спящей земли.
— Ну, давай дальше, — подтолкнул я кота.
— Так вот, король принялся псов стричь, совсем не стеснялся и открыто предался сему недостойному занятию. Справил себе белый передник, а может, и с кухни стащил? Топтался вокруг трона, а на троне что ни день, то новая дворняжка восседает.