— Что вы здесь делаете? Почему не пошли в больницу?
— Я ходил.
— Что же вам там сказали?.. Что прописали?
— Прописали выпить ложку касторки.
Шахтеры захохотали. Смеялись, широко раскрывая рты и глядя Евгению прямо в глаза.
В другой раз на поляне кто-то с ним заговорил, и он не успел ускользнуть к себе в комнату. Именно тогда из лесу показались крестьяне. На телеге они везли ребенка. Остановились. Старый крестьянин вышел вперед. Спросил, где тут доктор. Он молчал. Правда, это длилось только мгновение. Шахтеры указали на него, и он вышел вперед:
— Это я… Что случилось?..
При таком положении вещей не мог он явиться к Маринову и сказать: «Пойдем… Я хочу проверить продукты». Не мог и потому молчал. Старался поскорее выбраться из столовой и уйти к себе.
Но надо было что-то делать, и поэтому он часто заходил на кухню. Там несколько раз сталкивался с Мариновым.
— Добрый день, — говорил Евгений. Тот отвечал сквозь зубы, не глядя в лицо. Не нравилось ему, когда вмешивались в его дела…
Кажется, все это происходило в сентябре или октябре. А появился он в Брезовице четвертого августа пятьдесят пятого года.
— В чем дело, доктор? — спросил его Маринов, когда Евгений заглянул на склад.
— Ничего… Пришел вот посмотреть.
— Смотри! Работают люди…
Через несколько дней Маринов застал его на кухне.
— Опять ты тут, доктор.
Евгений зашел в кладовую, где хранились продукты.
— Здесь кладовая, доктор, — сказал Маринов и захлопнул дверь перед самым его носом. — Кладовка для продуктов.
Потом встал у двери и больше ничего не сказал. Евгению пришлось отступить. И он отступил, а на кухне за его спиной пересмеивались две женщины, нагнувшись над сковородами с картошкой.
Маринов даже не шевельнулся, стоял, как каменное изваяние. Он вообще ни с кем не считался. По его мнению, на свете было всегда два стоящих человека. Один — бывший генерал, у которого лет двадцать назад он служил фельдфебелем. Другой, которого тоже можно признать человеком, — некий подполковник, в прошлом начальник полицейского управления в Кавалле. С его семьей Мэринов был в дружеских отношениях и обменивался «визитами».
Только эти и были люди. Все остальные — мусор. Единственно, чего они заслуживали, — это хорошего пинка. Маринов никогда не ругался, не грубил, и, несмотря на это, окружающие его побаивались. Едва завидев его, норовили исчезнуть, а если это не удавалось, словно врастали в землю. Маринов медленно подходил, останавливался и молчал. Такое молчание напоминает нависшую скалу, каменную глыбу. В любой момент она может упасть… но не падает. И это вселяло еще больший страх. Неизвестно, когда она рухнет и как ударит.
Вот так же стоял Маринов у дверей кладовой. Он был доволен. Надувал щеки и радовался, что внушает такой страх.
Но через несколько дней Евгений снова пришел. Он и сам не знал, почему ищет Маринова. Сознавал, что тот опять его унизит, и все-таки шел туда, где мог его встретить. А ведь раньше Евгений всегда обходил его стороной. Как высоту, которую нельзя взять. Маринов только посматривал на него и ничего не говорил.
Именно в то время заболел Кирилл Янев. Он работал на лебедке. На здоровье пожаловаться не мог, но был чрезвычайно мнителен. Увидит на руке прыщик — и бегом к врачу: «Посмотри-ка, что это у меня?»
В тот день он лег на койку и, схватившись за живот, простонал:
— Доктор, умираю.
Кажется, на сей раз он не преувеличивал. Корчился на койке и кричал:
— Прошу тебя, скорее… скорее… Помоги, доктор!
А может, это он со страху?
Надо было разобраться, и как можно скорее. Евгений стал осматривать больного, и тут в дверях появился Маринов. Улыбающийся, довольный, он огляделся по сторонам и, словно собираясь сообщить радостную весть, спросил:
— Вызвать скорую помощь? — И приветливо, чрезвычайно приветливо улыбнулся.
— Не знаю.
— Почему же ты не знаешь, доктор?
— Я еще не осмотрел больного.
— А когда осмотришь, будешь знать?
И улыбнулся еще шире. Совершенно открыто. Всем своим видом показывая, что пришел поиздеваться. Улыбка его была достаточно красноречива: «Я тебя поставлю на место… сделаю из тебя посмешище, и тогда шныряй по складам сколько хочешь. Что бы ты ни нашел, все равно никто тебе не поверит».
— Ну, так как же, вызвать машину, доктор?
И снова улыбнулся: «Ты у меня навсегда отучишься нос задирать».
— Я не могу решить сразу. Зайдите попозже.
— Я-то зайду… а ты осматривай.
Кирилл сейчас же застонал:
— В больницу меня отправишь, а, доктор?.. Опасно я болен? Скажи мне правду, доктор, прямо скажи!
Евгений снова ощупал живот. Всю жизнь будет он помнить этот живот. Задранная кверху майка и синие бумажные брюки. Он опасался аппендицита. В таких случаях нельзя медлить. Дорога каждая минута. Студентом он часто слышал о неправильных диагнозах при аппендиците.
«Вот… видите этот труп!.. — говорил ассистент. — Врач думал, что это простой энтерит, а оказался аппендицит. Дал слабительное… и вот результат! Врач сейчас в Сливенской тюрьме».
Потом ассистент добавлял, что аппендицит действительно коварная болезнь и часто ставит в тупик даже самых опытных профессоров.
А здесь не было лаборатории, не было ничего. Он не мог сделать анализ крови и проверить, не увеличено ли число лейкоцитов. В его распоряжении были только десять пальцев, и с их помощью он должен был поставить диагноз.
Первое, что пришло ему в голову, была «визитная карточка». Он вспомнил одного профессора, который, театрально разводя руками, говорил:
«Ищите визитную карточку — защитное напряжение мышц. Помните, коллеги, эта визитная карточка говорит: «Здесь опасное воспаление».
Он искал это напряжение мышц и беспрестанно находил его. Вот он, аппендицит! Отдергивал руку, выжидал несколько минут и потом, забыв о только что сделанных выводах, снова ощупывал живот. Есть. На том же месте. А вдруг он ошибается? Он отводил глаза в сторону и снова и снова ощупывал живот. То же самое. Надо вызывать машину. Но только хотел он выпрямиться, как неожиданно обнаружил, что и с другой стороны живота такое же напряжение.
Видимо, Кирилл бессознательно напрягал мышцы живота. Нет, это не аппендицит, говорил себе Евгений. Он бросался из одной крайности в другую. Так нельзя. Надо взять себя в руки. Вот сейчас, спокойно и все сначала, в последний раз. И он опять клал руку на твердый живот. Нет сомнений. Очевидное напряжение. Но почему и с другой стороны то же? Воспаление захватило и эту сторону! В этот момент в дверях опять появился Маринов, торжествующе улыбаясь.
— Ну как, доктор? Решил?
— Сейчас, сейчас…
— Ну что ж, подождем!
Евгений снова повернулся к Кириллу:
— Потерпи, Кирилл, очень тебя прошу… Потерпи немного… Скажи мне, вот тут, именно тут, болит?.. А когда я убираю руку, сильнее болит или меньше?
— Больно… не трогай меня… больно.
— А здесь?.. Скажи, и здесь?.. Сейчас, минутку.
— И здесь… очень больно.
Евгений посмотрел на Кирилла. Ему не так уж больно, но он говорит так, чтобы его поскорее отправили в город. Вернее, боится, что если он останется в Брезовице еще хоть полчаса, то умрет.
— Доктор, скажи, чтобы вызвали машину… Поедем, доктор… Знай, ты отвечаешь… Слышишь, доктор?.. Ты отвечаешь за мою жизнь.
Маринов потоптался у двери, потом удобно прислонился к притолоке.
Евгений опять склонился над больным. Отправишь в больницу — могут вернуть и сказать, что ничего нет. Обычная простуда. Опять машина, опять суета, опять разговоры, а в конце концов — ничего.
Снова ощупал живот. Он уже хорошо знает себя, чтобы понять: сейчас он просто оттягивает время. Не может сосредоточиться. Не может думать. Опять провал!
И Брезовица вдруг становится слишком тесной для него. Надо уехать куда-то еще дальше. Прожить там несколько месяцев, пока его не раскусят и пока не явится новый Маринов.
А Маринов чувствовал себя как дома. Небрежно, по-хозяйски расселся на стуле и ждал.
— Ну, доктор, как дела?
Евгений выпрямился. Он ясно сознавал, что делает. Выпрямился, посмотрел на Маринова и сказал:
— Больной останется здесь.
Маринов исподлобья взглянул на него.
— Здесь? — И поднял брови.
— Здесь.
— Ну ладно… я ухожу… — И медленно встал. — Потом меня не ищи.
— Искать не буду. Вообще не будем отправлять больного в город. Ни сейчас, ни потом.
Он нарочно отрезал себе путь к отступлению.
Маринов вышел. Евгений посмотрел на больного. Кирилл преувеличивал. Визитная карточка не могла быть во весь живот. И все-таки он не был уверен. Надо дать биомицин. И ждать. Но если… если потом будет поздно? Возможно, это и аппендицит, но приступ пройдет. Рассосется. Но может произойти и прободение. Так было в случае, о котором рассказывал ассистент.
Евгений совсем потерял голову. Опустился на стул.
— Отвези ты меня в город!.. А, доктор? Так будет лучше, — говорил Кирилл.
Через полчаса его стало тошнить. Новый признак. Более определенный.
— Я же тебе сказал, доктор, — плохо мне… Слышишь? Поедем!
— Лежи, Кирилл, и не двигайся.
— Вот видишь, сам говоришь: не двигайся… Значит, Плохо мне… Раз сам видишь, что ж не помогаешь?
В дверь постучали. Вошли два шахтера. Это Маринов подослал их как свидетелей.
— Что скажешь, доктор? Вызвать машину?
— Машину вызывать не будем.
Поздно. Теперь уже не имело значения, вызовут машину или нет. Время шло.
Он все делал машинально. Измерял температуру, искал новые симптомы и давал огромные дозы биомицина.
Подходил к окну. К двери. Бежать некуда!
— Ошибся ты, доктор, ошибся… И меня сгубил, доктор… Все ты! — говорил Кирилл и метался на подушке.
Сколько прошло времени, он не знал. Полчаса или полдня. Все равно. Вокруг мрак и родопские леса. На какое-то время он задремал или только забылся — он не знал, но, очнувшись, сразу бросил взгляд на Кирилла и увидел, что его рука свесилась вниз.