Пожелав друг другу успехов, мы направились по своим местам. С Макаренко и Романовым я прошел на теплоход «Грузия». На него предполагалось погрузить 4000 человек, в том числе и раненых. Но при очередной бомбежке порта была повреждена корма судна. На «Грузии» вышел из строя руль. Капитан заявил, что судно нуждается в буксировке. Решено пересадить часть людей на другие суда, а теплоход буксировать эсминцем «Шаумян», он же его и прикроет.
Ну а если будут еще попадания? На тот случай предусмотрен резерв – боевые корабли. Они примут тысяч семь личного состава.
Отдаваясь делу, люди размышляли над тем, что их ждет. Положение было сложным. Достаточно почитать переписку между Одессой и Севастополем, чтобы убедиться в этом. Шло обсуждение сроков и способов эвакуации, ее прикрытия, ускорения подачи судов, увеличения их числа… И шли жаркие споры. Это были творческие поиски лучшего варианта осуществления принятого решения.
Основная масса воинов соблюдала боевое спокойствие. Но не буду приукрашивать. С каждым днем и часом приближения срока ухода главных сил напряжение в душах человеческих нарастало. Кое-кто приуныл, а то и запаниковал. Я уже говорил, что паника появлялась не в наступлении, редко в обороне, чаще – при отходах под вражескими ударами. Ведь отходят не от хорошей жизни.
В оборону мы втянулись и уверовали, что можем стоять длительное время. Теперь все обжитое, насиженное надо было покидать и идти в порт. Противник при преследовании мог смять, сбросить в море. И достаточно ли моряки организованы, чтобы в кромешной тьме посадить за несколько часов такое большое войско? А впереди переход морем. Надежно ли моряки доставят по назначению? Иным отход сушей с прорывом через вражеский заслон казался предпочтительнее. Много неясностей и сомнений. Неспособным подавить страх становилось дурно от одной мысли, что они должны отходить последними. И они рвались скорее, вне очереди покинуть осажденный плацдарм.
По-человечески можно было понять таких людей. Враг рвется в Крым. Морские коммуникации становятся все более уязвимыми. Под Одессой с каждым днем усиливается нажим противника, а наши силы убывают, уходят в Севастополь. Оставаться в числе последних и, чего доброго, оказаться нос к носу с наседавшим врагом не каждому под силу Это большое испытание на мужество. Но оставаться надо. Кому-то надо. Обязательно. Неприятно уходить замыкающим. А надо. Не все осознавали эту жестокую необходимость. Мне приходилось не раз круто поступать с теми, кто пытался вне очереди включить себя и своих близких в план посадки именно сегодня, а не завтра.
Когда я объявил одному капитану судна, что он уйдет не сегодня, а завтра, в последнюю ночь, тот даже в лице изменился и лепетал бог весть что. Он струсил. И его пришлось отстранить от командования судном.
Да что там у других, у меня самого неприятности. В сутолоке дел, в работе с перегрузками не всегда есть время заглянуть в душу каждому рядом стоящему. На днях, ближе присмотревшись к одному штабному работнику, я заметил, что другим был человек до объявления об эвакуации. А теперь сник. В обороне он побывал во многих переплетах – ездил в Морской полк, ходил на рейд на корабли, работал в порту под вражескими ударами. И все как нужно. А теперь произошел у человека психологический срыв: руки дрожат и неуправляем. Сутки я терзался – мер не принимал и адмиралу не докладывал. Выручил он сам – слег в постель: нарушился пищеварительный режим. Перевоспитывать его некогда, крутые меры не помогут, а он – помеха, дурно действует на других. Пригласил невропатолога и терапевта. Они поставили диагноз, связанный с «острым нарушением мозговой и желудочно-кишечной деятельности». Требовалась госпитализация. Сегодня на санитарном транспорте «Белосток» отправил его в Севастополь, поручив ему с двумя матросами доставить штабной архив. Но подобные «болезни» не поощряются в трудной обстановке. Он был наказан по службе.
Вечером, когда ушли конвои с последними тылами, мы с Крыловым решили осмотреть порт. Обошли все причалы, посетили транспорты, побеседовали с комендантами посадки. Как раз при нас начала поступать артиллерия дивизий, ее начали грузить. Николая Ивановича несколько смутила сложность работы в темноте с таким грузом. Но когда он увидел сноровку крановщиков и грузчиков, успокоился: в порту большие умельцы.
– И все-таки в ночь посадки войск возможны серьезные трудности. Представляете, придет более тридцати тысяч человек на не такую уж и большую площадь в темноте? А если бомбежка и артналет? Тут за дисциплиной войск решающее слово. Надо поговорить с командирами дивизий об организации посадки, – и Крылов при свете фонарика сделал какие-то заметки в блокноте.
Приехали на наш ФКП, где я показал Крылову помещения для опергруппы штаба армии. Осмотрели их. Затем я предложил Николаю Ивановичу доложить командарму Петрову, что было бы целесообразно днем 15 октября командованию армии переехать на наш ФКП и с него управлять войсками, совместно руководить операцией по эвакуации армии. Крылов согласился. Кулишов одобрил наше предложение. Надо было утвердить его у Петрова, а затем и у Жукова. С этой целью мы и уехали на их КП.
15 октября командарм вернулся с передовой за полночь. Я доложил ему о результате проигрыша посадки войск с моряками и представителями дивизий. Но когда сказал ему, что обещанные командующим флотом три судна еще не пришли – «Украина» на подходе, «Чапаев» на переходе, а «Большевик» потерпел аварию и устраняет ее у Ак-Мечети, Петров взорвался:
– Если моряки не способны поднять все войска и есть угроза хоть одному полку, вы, моряки, можете уходить, а я останусь с армией.
Он так разволновался, что у него с переносицы свалилось пенсне. Он ловко поймал очки на лету и водворил их на место, но голова его продолжала болезненно подергиваться – результат контузии в прошлой войне. Я счел себя виновником его переживаний и начал, как мог, успокаивать Ивана Ефимовича. Петров быстро успокоился и заговорил обычным деловым тоном, как будто минуту назад ничего и не было.
Надо же такому случиться: звонит оперативный дежурный базы Квасов и докладывает, что в гавань вошла «Украина». Это было в 2.30 ночи. Я тут же Петрову. Он совсем повеселел. Спросил:
– А какие сведения о приходе «Чапаева»?
Я ответил уклончиво. Сказал о том, что последний раз его наблюдали в районе маяка Тарханкут, это у Крыма. Если он не придет, то кавдивизию посадим на крейсера.
– Это надежное дело?
– Десант у Григорьевки показал.
– Я и раньше слыхал, что моряки – обязательный народ. Положимся на них, товарищ Крылов. И давайте отужинаем, а то я еще и не обедал.
Иван Ефимович вспыльчив, но отходчив. А в беседах он просто милый человек. Прощаясь, он все-таки ввернул:
– А может, вы «Чапаева» по радио поторопите?
Я уехал на «Украину» проинструктировать капитана П.А. Половкова. Пока объезжал порт, проверял, как грузится дивизионная артиллерия, наступил рассвет. Позади уже вторая ночь без сна.
Приехал на ФКП, а там ждет Леонид Григорьевич Леут, мой бывший помощник в бытность мою командиром корабля. Он привел тральщики для эвакуации. Для воспоминаний времени не было. Я уточнил задачу его кораблей. На прощание вручил ему ящик коллекционного вина многолетней выдержки – подарок одесских виноделов. Оно для меня сейчас обуза.
В эти последние дни мы в штабе особенно строго относились к себе: никаких излишеств, максимум времени работе, подкреплялись на ходу. Себя я взбадривал курением – три пачки в сутки, папироса за папиросой.
Взошло солнце, а «Чапаева» и «Большевика» нет. Маловероятен их приход днем – вражеская авиация постоянно висит в воздухе на подходах к Одессе, и капитаны не рискнут идти почти на верную гибель. Но они наверняка знают, что наступает последняя ночь.
И вдруг в 10.00 с Тендры доносят, что наблюдают транспорт, идущий в Одессу. По расчетам, это может быть только «Чапаев». Уж не знаю, радоваться или печалиться по этому поводу. Ведь он вошел в зону действия вражеских бомбардировщиков, которую следует проходить только ночью. Его могли утопить в любую минуту. Так было уже с боевыми кораблями и грузовыми судами, пытавшимися днем прорваться в осажденную Одессу. Доложил эту ситуацию Кулишову. Он не сразу нашелся, что ответить, и спросил:
– Что будем делать с кавдивизией, если «Большевик» не придет, а «Чапаева» утопят?
– Часть дивизии отправим через Аркадию на вспомогательных судах, другую – на крейсерах.
– Поезжайте и информируйте командование армии. Успокойте их.
Как я хотел, чтобы Кулишов сам поехал «успокаивать» взрывоопасного командарма. Крылов даже не захотел принять от меня этот доклад и с ходу потащил меня к Петрову. А Ивана Ефимовича словно подменили. Он спокойно выслушал доводы и варианты отправки дивизии. А когда я добавил, что мы выслали «Чапаеву» навстречу корабли и истребители с Тендры для прикрытия и что не будем забывать и о военном счастье, Петров сказал, как отрубил:
– Давайте «Большевик» забудем. На транспорт «Чапаев» вести расчеты. Но и запасные варианты иметь в виду. А вообще-то, Николай Иванович, морякам поставлена задача доставить армию в Севастополь. А как они это сделают, им думать. Принимаю предложения и варианты командования базы, они реальные. И пусть все идет по планам базы.
Петров очаровал меня своей рассудительностью. Я возвращался на ФКП и думал о «Чапаеве». Меня волновала его судьба. Что побудило к столь дерзким действиям капитана «Чапаева» Андрея Ивановича Чиркова? Коль скоро, вопреки нашим запретам, он пошел днем в Одессу, значит, знает, что наступает последняя ночь эвакуации. Каждое судно у нас на счету, и гражданский долг подсказал ему, как действовать. Этим он подтвердил свое политическое и философское кредо советского человека: биться с гитлеровскими захватчиками не щадя жизни.
Конечно, тут было и нарушение приказов, и необоснованный риск, но было и военное счастье. Бомбардировщики рыскали вокруг, но обошли его, не заметили. Он удачно проскочил.