Были ли трения между командующим флотом и армией при этой организации? Были. Да еще какие! А вообще-то творческие споры в сложных военных делах, когда речь идет о жизни людей, тут до принятия решения даже противопоказаны. Всякое поддакивание по всякому случаю, когда решаются судьбы тысяч людей и всего дела, может привести к крупным потерям и даже поражению. В ходе войны, как нам стало известно намного позже, споры были и на самом высшем уровне, иные командующие фронтами вступали в полемику даже с самим Сталиным, с которым, по их же словам, не каждый хотел встречаться. Спорили, стояли на своем и добивались своего.
Меня до сих пор спрашивают и по Одессе, и по Севастополю: чей же все-таки был больше вклад в оборону этих городов-героев? Я твердо стоял на своем раньше и стою сейчас и не менее твердо отвечаю: эти поиски приоритетов сродни детским забавам. Главное – никогда подобные поиски не приводили к выяснению истины, а она в спорах дороже всего. И на мое разумение: Красная Армия и Военно-Морской флот в тесном взаимодействии с максимальными усилиями держали оба города-герои.
И все-таки между Октябрьским и Петровым возникали серьезные разногласия, и, как мы позже узнали, из-за взаимного непонимания. Мне по-человечески прискорбно писать об этом – ведь я к обоим питал высокие чувства уважения. Оба они оставили в моей жизни глубокий след. Я многим им обязан своим становлением, как командир крупных соединений. Я не только усвоил от них много полезного, подражал в возвышенном, но и перенял их слабости. И все-таки несколько слов о них.
У них немало схожего. Оба старые коммунисты и воины Гражданской войны. С сильной политической, жизненной позицией. Для них интересы народа и партии – всё, остальное в подчинении им. Оба от природы с острым умом и железной волей – такое счастливое сочетание как раз больше всего необходимо крупному военачальнику.
Упорные в труде, а потому свое неполное высшее военное образование пополняли усердием в науках; самостоятельной учебой превзошли многое и многих. Оба энергичные, подвижные, устремленные вперед к победе. Любили быть в гуще масс и это их роднило с подчиненными. Врученное им партией дело вели усердно и потому были ценимы в верхах. Оба они были сверх меры эмоциональны, и это вносило коррективы в их правильную генеральную линию служебной деятельности и отношений к людям. Но было у них и несходственное.
Петров шел ровно, последовательно по службе и даже с отставанием. Он заслуженно, имея уже большой жизненный и служебный опыт, получил в командование в начале войны кавалерийскую дивизию, а вскоре стрелковую. Через полтора месяца жестоких боев контр-адмирал Жуков, присмотревшись к нему, выдвигает его на высокий пост командующего Приморской армии. В Одессе, под началом моряка Жукова, ценившего в людях мастерство и отвагу, произошел стремительный взлет И.Е. Петрова. При участии и по инициативе адмиралов Жукова и Октябрьского о нем в верхах утвердилось мнение как большого военачальника, да и дела об этом говорили. Позже Ставка поставит его командующим фронтом. Все правильно, логично, заслужено в боях.
По-другому получилось у Октябрьского. От рождения он Иванов. Но в революционное время взял фамилию Октябрьский. Уже одним этим он определил свою жизненную позицию – жить во имя революции. После ускоренных курсов Военно-морского училища имени М.В. Фрунзе (они были созданы для старых матросов) – я, будучи курсантом этого училища, видел его не раз там – он служит на торпедных катерах, командует Амурской флотилией, где много крупных артиллерийских кораблей, дело которых ему незнамо. Но усилием воли, мобилизуя свой острый аналитический ум, он быстро осваивает сложное артиллерийское дело и управление крупными кораблями. А через год – в апреле 1939 года – он уже командующий Черноморским флотом. А командующему – 39 лет. Никакого опыта, а без него нельзя успешно руководить большим делом. Да разве тогда он был один такой.
Наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову при назначении было 36 лет. Да, некоторым и другим наркомам и командующим тогда было 34–38 лет. И это не благо, страдало дело из-за отсутствия жизненного и служебного опыта. Молодые кадры, вместо безвременно ушедших, испытывая немалые трудности, брали умом, энергией и преданностью делу партии.
Я про себя желал Ивану Ефимовичу больше выдержки и терпения, как младшему, а Филиппу Сергеевичу – сдержанности. Октябрьский мог сказать резкое слово, а Петрова я уже в Одессе знал – он мог вспылить, не выдержав субординацию. Конечно же с Петровым, как человеком взрывным, своенравным, я бы сказал: человек-порох, впадавший в крайности, и он их допускал и к младшим, и старшим, с ним требовалось особое обхождение, к нему требовался деликатный подход. Но Октябрьский из тех военачальников, которые признавали прямой подход ко всем в вопросах дисциплины. Он считал, и это правильное толкование устава, что в Советских Вооруженных силах существует единая для всех дисциплина, которой должны все покоряться и не рассчитывать на снисхождения, служебное положение.
К сожалению, Октябрьский привносил иногда в эту стройность и четкость дисгармонию своей острой постановкой вопросов, что у Петрова вызывало отрицательную реакцию. Что говорить, Октябрьский мог подать повод к протесту. Когда в будущем я стал непосредственным подчиненным Октябрьского, я на себе испытал характер, нрав, горячий темперамент нашего комфлота. Прежде всего о деле – за ним надо было уметь угнаться в труде. Работая под его началом – не напрохлаждаешься. Он постоянно искусно подливал масло в Лампу Жизни, поэтому вокруг него всегда все кипело и пылало. Не из-за карьеризма искусственно, а только из лучших побуждений верно служить народу и партии он настойчиво и постоянно поддерживал в рядах командных кадров высокий тонус и разумное напряжение в работе. И с ним – будь всегда начеку. Он враз заметит фальшь, промашку и сделает телеграммой или лично, а то и при людях, внушение, от которого горели уши. Какими-то загадочными для меня способами он многое узнавал, что делается в низах, и тотчас реагировал на промашку. Он мог глубоко проникать в суть дела и быстро отделять сорняк от пшеничного зерна. Он обладал редчайшей способностью прочтения донесений, чтобы тут же обнаружить фальшь. Поэтому я остерегался посылать ему телеграмму с ходу, только что написанную, а написав, переписывал, потом, если она не экстренная, откладывал на несколько часов или наутро, чтобы не пропустить оговорку, двойное толкование вопроса. И – срабатывало. Один командир, не показав обстановки, доносил о преждевременном отводе батарей, другой собрался уничтожать запасы перед отходом, а третий преувеличил страхи перед наступающим противником, и, главное во всем этом – имели неосторожность преподнести это в безапелляционном духе своей правоты. Скоро полвека тем событиям, а я и сейчас помню громовые ответы Октябрьского: наши войска удерживают Бессарабию, а Жуков собрался уходить; другого осудил за поспешность, а третьему указал на нервозность и растерянность. Комфлот ответил в своем духе всем, ничего не забыв, не пропустив. И это он отвечал отменным служакам. А тем, кто не все дорабатывал, допускал частые ошибки, тому совсем худо было служить с Октябрьским, особенно в сложной обстановке реагировал особо резко. Получая упреки от комфлота, надо было уметь проявлять выдержку, усилием воли подавлять эмоции, а личные обиды, как дело второстепенное, – под каблук, и считать сказанное Октябрьским непогрешимой истиной. На деле оно так и было. Наш комфлот, несмотря на обилие эмоциональности, почти всегда прав, а им задуманное работало на победу. И получалось: ему перечить – значит вредить делу.
Если Октябрьский осознавал, что нанес человеку незаслуженную обиду, он искал пути к его сердцу, чтобы загладить свою ошибку. А это уже такая человеческая добродетель, которую надо уметь ценить. Не каждый на такое способен. Несмотря на эмоциональные наскоки, Октябрьский ценил кадры, боевой настрой, отвагу и преданность делу, и таких людей он оберегал и никому не позволял дергать по мелочам. Он был справедлив, мог перед высшим начальником отстоять подчиненного, заступиться. А за это хлопотное и рискованное дело не всякий брался – надо было обладать большим гражданским мужеством, и за этим не следует далеко ходить. История с заменой Петрова тому пример. О ней мы еще поговорим.
Предметом своей особой заботы в начавшейся войне Октябрьский считал воспитание руководящих кадров флота, а через них и всего личного состава, в стойкости перед врагом – громить его везде и всюду, стоять насмерть, вместе с армией отстаивать каждую пядь советской земли и чтобы слава ЧФ приумножалась в боях с фашизмом. В связи с этим он бдительно следил за боями на суше и продвижением противника и заблаговременно настраивал нас, моряков передовых прифронтовых флотских соединений, отстаивать приморские города и базы.
Он присылал нам в Одессу, Очаков, Николаев, на Дунайскую флотилию телеграммы директивного характера, полные страстного огня, со специфическими вставками, выражениями, архитектоникой, присущими, характерными только Филиппу Сергеевичу и никому другому За многолетнюю в его подчинении службу я настолько изучил его стиль, что, читая телеграмму, я, не заглядывая в ее конец на подпись, сразу определял ее составителя и подписавшего. Если сложить на столе все телеграммы за подписью Октябрьского и разделить на две стопки – написанные рукой начштаба флота Елисеева и написанные лично Октябрьским, – это небо и земля.
Во-первых – деловитость, краткость, рациональность, предельно четкая мысль, но суховато по-штабному, непроникновенно. Для Октябрьского такое не всегда приемлемо. Писанное им лично выглядело совсем иначе.
Когда надо было поднять людей на сверхвозможное, на смертельно опасное дело, вдохновить, он лично брался за перо, не доверяя свои мысли никому. Он считал, что никто другой не сможет уловить всех нюансов, извилин в ходе его мыслей, что только с кончика его пера сможет сойти то, что он хотел донести своим флагманам. Ведь он не просто начальник, он политический вожак. Он не только властно приказывал, но и убеждал: тяжело, но надо выполнить. Приказывая, он агитировал и призывал, и поэтому его телеграмм