На трудных дорогах войны. В борьбе за Севастополь и Кавказ — страница 27 из 63

ы пространные и для убедительности с повторами. Он считал – и нас этому наставлял, что истина и важное заслуживают повторения. Порой он не замечал и вставлял острое слово вроде упрека, и чувствительные воспринимали как обиду; я же, как грубо сработанный, не придавал этому значения, относя к второстепенному.

Я видел в его телеграммах главное: огонь, страсть, великое служение народу. А все это вдохновляло на беспощадную борьбу с врагом. И подкреплялось такими его словами: «моряки никогда не отходили, получив приказ стоять», «пока не будут разбиты противником пушки наших батарей – не отходить», «независимо от положения на сухопутном фронте, вам, морякам, отход запрещается», «победить или умереть».

Получать такие приказы хотя жутковато перед лицом рвущихся вперед превосходящих сил противника, но все равно мне нравились телеграммы Октябрьского с сильными повелительными выражениями, которые он искусно вставлял, когда хотел передать нам всю ту гамму переживаний и чувств, которые владели им в тот момент, внушить подчиненным неотвратимость выполнения приказа любой ценой. Пусть будет остро, но зато проникновенно, и отражало наше положение неудач на суше, передавало атмосферу того грозного для нас времени, соответствовало накалу борьбы и давало боевой настрой даже тем, кто не видел в отходе морских частей ничего предосудительного на фоне отступления нашей армии.

Филипп Сергеевич Октябрьский, являясь сильным воспитателем и психологом, умело поднимал людей на великие свершения в борьбе с врагом, и с его именем связаны крупные успехи Черноморского флота. Суровые воины, военачальники с сильно выраженной волей в управлении боями и сражениями всегда импонировали подчиненным, особенно в лихую годину. И Октябрьский нравился нам. Вместе и рядом с ним было интересно служить и воевать.

Да что говорить: я вспоминаю нашу совместную службу, как жизнь кипучую и бурную, наполненную большими творческими страстями, как лучший период моей военной деятельности. Но все это было потом.

А тогда в ноябре 41-го Октябрьский был доволен, что рядом будет опытный военачальник И.Е. Петров, за которым начали подходить его головные части. Все это сулило устойчивость в обороне города.

К 10 ноября подошли последние подразделения Приморской армии. Но как она ослаблена, как мало от нее осталось после кровопролитных боев у Перекопского перешейка и в крымских степях на отходе – тысяч одиннадцать – тринадцать боевого состава, а активных штыков намного меньше, присоединившихся за эти дни к защитникам Севастополя.

Действительно в ноябре на севастопольских рубежах было до 18–20 тысяч боевого состава морской пехоты и около 11–13 тысяч боевого состава армии. Но каких воинов! Пропахших порохом в боях за Одессу и Крым. Не просто остались номера дивизий, а в каждой из шести дивизий от 500 человек (в кавалерийских) и до 3–4 тысяч в стрелковых). И немало артиллерии. А во главе – отважные комдивы, закаленные в боях: В.Ф. Воробьев, Т.К. Коломиец, И.А. Ласкин, П.Г. Новиков, В.В. Глаголев, Ф.Ф. Кодеров (погибнет он скоро в боях за Севастополь). Они со своими штабами немедленно приступили к управлению боем своих и флотских частей, и это сразу сказалось на организации контрударов по врагу, ибо во флотских войсках были соединения, и ими непосредственно управлял сам Моргунов и его начштаба Кабалюк, а современный бой требовал на каждом участке обороны объединения усилий всех частей пехоты и артиллерии.

Да что там говорить: с прибытием командарма и комдивов бои по отражению вражеского наступления, которые флотские войска проводили с 30 октября самостоятельно, под командованием Октябрьского, Жукова и Моргунова, стали принимать уставную четкость и стройность.

А еще имело значение, что в ряды защитников Севастополя пришел бывалый солдат, понюхавший пороху под Одессой и у Перекопа. Бывалый солдат! Какие емкие слова, как много они вмещают в себя. Поэт Александр Твардовский обозначил это высокое воинское звание: БЫВАЛЫЙ СОЛДАТ – огненным русским именем Василий Теркин, вошедшим навеки в историю советской классической литературы, выражающим величественный дух нашего народа. Бывалый солдат – это прежде всего неунывающий боец, он неуязвим и первым поражает врага, потому что умеет ловко окопаться, умеет маскироваться, хитрить, применяться к местности, незаметно подползти и повести огонь или забросать врага гранатами или с короткой дистанции броситься в атаку. То есть делать то, чего не хватало нашей героической морской пехоте. И вот тут в Севастополе бывалый солдат оказался находкой. Ведь бывалый солдат – не только опора командира взвода в бою, он и учитель перед боем и в бою, словом и примером он наставляет новичка в пехотном бою, как умеючи разить врага.

Только Петров, Жуков и Моргунов расставили, объединяемые теперь воедино, флотские и армейские войска по рубежам – грянул жестокий бой.

11 ноября начался первый вражеский штурм Севастополя крупными силами. И неизвестно, чем бы он закончился, если бы не подошла Приморская армия, если бы отражение штурма на суше не возглавили опытные командарм и командиры дивизий. Мне так сдается: одним морякам не пережить бы его. В свою очередь, одной Приморской армии, в том составе, в котором она подошла, не устоять бы. Наши войска выстояли, потому что были объединены армейские и флотские части под единым командованием генерала Петрова, потому что войскам были подготовлены флотом рубежи с инженерными сооружениями, потому что крепко поддержали береговая и корабельная артиллерия и флотская авиация. И нужно принять во внимание, что Приморской армии не было дано передышки после изнурительных боев в Крыму и после преодоления Крымских гор, она вступила в жестокие бои с ходу в ходе уже начавшейся обороны Севастополя силами флота двенадцать дней тому назад.

В заключение беседы с командованием Потийской военно-морской базы Рогов информировал нас, что отражение натиска противника сейчас проходит успешно: воины бьются отважно, руководители чувствуют себя уверенно.

Закончив с нами встречу, И.В. Рогов убыл на корабли эскадры, которые вскоре все вступят в борьбу за Севастополь.

Это уже третье посещение Роговым нашего флота за время войны, да трижды он побывал до войны. И подолгу, не наездами. Тогда, теперь и позже я наблюдал его в работе, на совещаниях при личных встречах и вне службы, и у меня есть что рассказать о нем: И.В. Рогов – исключительная личность в ряду политических работников армии и флота, он заслуживает, чтобы о нем сказали доброе слово, и я постараюсь дать несколько штрихов к его портрету.

В силу своих высоких политических и деловых качеств он быстро продвигался по службе. В 1937–1838 годах он – комиссар Генерального штаба Красной Армии и участвовал в военных форумах высокого уровня с присутствием Сталина, был очень осведомленным человеком в военных делах. Затем получил высокое назначение членом Военного совета Белорусского военного округа. В 1939 году на XVIII съезде партии был избран членом ЦК партии и решением Политбюро ЦК партии назначен начальником Главного политического управления ВМФ и заместителем наркома ВМФ.

В связи с отъездом члена Военсовета ЧФ к месту новой службы он прибыл к нам на флот в 1940 году и с ведома ЦК партии больше месяца исполнял обязанности члена ВС флота, имея целью досконально изучить сложности флотского дела – ведь он из армейских и не хотел быть дилетантом в порученном ему деле. И преуспевал. Он изучал флот, а мы изучали его, тем более, что этому способствовало его влечение к общению с массами.

Внешне Иван Васильевич – неброский. Но – глаза! Они о многом говорят. При встрече с ним ты сразу становишься прикованным к ним. Взгляд у него остропронзительный, говорящий, он весь – внимание к собеседнику, смотрит ему в глаза и не сводит с него своего взгляда до конца беседы и этим заставляет и тебя так же делать.

Худощав. Аскетического сложения. Спиртное не употреблял. Заодно хочу сказать о всех наших флотских высших руководителях. Точно такими же были и нарком Кузнецов, и его ближайшие помощники Исаков и Галлер, и наш комфлот Октябрьский. А это ох как благотворно влияет на кадры, особенно на тех, кто не прочь приложиться к чарке. Рогов не терпел застолья и праздного времяпрепровождения, наскоро покончив с несложным обедом военного времени – и за ним даже в этом надо было поспешать, – он удалялся, чтобы продолжить работу. Он не признавал флотского послеобеденного отдыха для себя. Ну а по корабельным традициям кают-компании – все тут же за ним поднимались, чтобы вновь за дело, ибо в работе за Роговым надлежало уже вдвойне поспешать.

И.В. Рогов – немногословен. Молча слушал собеседника. В его выступлениях характерное – краткость и изложение только главного, делового и большого политического звучания.

Огромной выдержки человек, я бы сказал – неподражаемой. Никогда не взрывался, даже при разбирательстве чрезвычайного происшествия, и свое неудовольствие он обозначал суровым взглядом. Он не позволял своим эмоциям прорываться наружу, как это было у Октябрьского и Петрова. Большим усилием воли он загонял эмоции внутрь, этим подчеркивалась его выдержка. Подавляя эмоции, внутренне переживая его волновавшее, лишая себя спасительной разрядки, он этим наносил непоправимый вред своему здоровью. Последний раз мы с ним встретимся в Риге в качестве делегатов X съезда латвийских коммунистов (кажется, в 1949 году) и конечно же предадимся воспоминаниям о боевых делах Черноморского флота.

Если у нашего члена Военсовета Н.М. Кулакова часто увидишь улыбку, то Рогов не щедро ее раздаривал, обозначал потеплевшими глазами. В редкие минуты коротенького досуга он любил побеседовать непринужденно, вставить разумную шутку глубокого смысла, ответить на умелую шутку других легкой улыбкой уголками рта. Но он был беспощаден к распущенности, неисполнительности, разгильдяйству, и особенно к неисполнению долга перед Родиной. И в этих делах он прежде всего навел надлежащий порядок в своем доме – среди политработников. Он, как и все, считал, что политработник – образец для командиров и воинов во всем, всюду, всегда и особенно в войну. Политработник постоянно впереди и ведет за собой всех. На малейший отход от этих принципов он бурно, остро реагировал. И тут не жди от него пощады. Ох как сильно наказывал, вплоть до суровых мер. А так как он еще и Иван Васильевич, то его часто величали: Иван Грозный. А что? Точно. И пошло это от политработников, но от тех, кого он поделом и сильно взгрел. А как же иначе! Я полностью одобряю и разделяю линию поведения Рогова. Вот вам пример.