А сейчас, после прорыва наших ишуньских позиций противником, становится очевидным, что с Крымом придется прощаться. А это угроза основным аэродромам морской авиации, Севастополю и корабельному флоту, ему идет угроза с суши и воздуха.
Догадываясь, что моя будущая служба будет связана с его судьбой, я на второй день своего отпуска не выдержал и зачастил в оперативный отдел штаба флота. Там мои старые сослуживцы и однокашники О.С. Жуковский, Н.В. Тишкин, В.С. Лисютин, И.М. Нестеров снабжали меня сухопутной информацией, от которой горько становилось на душе.
Особенно подробно посвящал меня в дела на Южном фронте оператор капитан 3-го ранга В.А. Ерещенко, мой сослуживец по эсминцу «Дзержинский» (я был артиллеристом, а он – штурманом). Уже тогда у него проявились наклонности к штабной работе – начитан, трудолюбив, скрупулезен. Последнее имеет неоценимое значение в штурманской и оперативной службе. Командир эсминца капитан 2-го ранга Н.М. Харламов (в будущем адмирал, командующий флотом) высоко ценил его за старания и аккуратность – в походе когда бы ни глянул на карту, всегда было обозначено на текущее время точное место корабля: или инструментально определенное по береговым знакам, либо по небесным светилам, либо по радиопеленгам; или по счислению пути, когда корабль совершал плавание вдали от берегов и в ненастную погоду. Наша кают-компания была дружна, но наша с ним дружба особенно была крепка. Этому способствовала мудрая линия поведения и высокая принципиальность нашего командира – Николая Михайловича Харламова, ценившего усердие в службе подчиненных, умевшего сочетать служебную строгость с уважительностью и доброжелательностью к людям, а это сплачивало нас в единую корабельную семью.
Виктор Алексеевич Ерещенко вел большую оперативную работу в штабе флота. Вел со знанием дела, творчески реализуя идеи и решения командования в директивы и приказы соединениям флота. У него на многие военные события имелось собственное твердое мнение. Он, в частности, поведал мне то, что позднее подтвердили другие операторы и их начальник, а потом я услышал от комфлота, наштафлота, от знатока сухопутного дела и обстановки на Перекопе начальника Береговой обороны Главной базы флота генерал-майора П.А. Моргунова. Все они, а также и член Военсовета флота дивизионный комиссар Н.М. Кулаков, человек высокой объективности, сходились на одном: Перекопский вал, несмотря на величайший героизм бойцов, командиров и политработников дивизий 51-й армии и прежде всего 156-й дивизии генерала П.В. Черняева, был потерян по субъективным причинам: по недосмотру и в результате просчетов и ошибок в руководстве обороной Крыма со стороны генералов Ф.И. Кузнецова и П.И. Батова.
Объективно сама природа (географическое очертание Крымского полуострова), дала в руки организаторов обороны неоценимый дар: узкое горлышко – Перекопский перешеек (которым Крым соединяется на севере с материком), это игольное ушко, через которое надо уметь проникнуть с суши на полуостров, берега которого удалены от вражеских портов более чем на 300 километров. И была благоприятная для нас оперативная обстановка на море: слабый боевой и транспортный флот противника и наш сильный Черноморский флот, способный отразить вражеский морской десант. А против воздушного десанта имелись сильная армейская и флотская истребительная авиация и наземные формирования армии и флота, ополчение, не требовавшиеся на Перекопе.
В организации, подготовке и ведении обороны Крыма были нарушены важнейшие требования военного искусства, допущены просчеты и ошибки: в определении направления главного удара противника по Крыму; в инженерном оборудовании позиций главного, тылового и промежуточных рубежей на Перекопском перешейке, на всю его глубину до Итттуни, как основы жесткой обороны Крыма; в соблюдении оперативных норм плотности войск в обороне на главном направлении, каким обозначился Перекоп в конце августа, когда немцы форсировали Днепр в его низовье.
Однако винить только генералов Ф.И. Кузнецова и П.И. Батова, хотя их ответственность за крымские неудачи слишком очевидна, было бы упрощением. Были и обстоятельства, влиявшие на их поступки.
Каждый из нас, как бы ни был убежден в правоте своих намерений и действий, все же прислушивается к голосу и мнению других и тем более свыше, даже если оно не согласуется с твоим. Иной даже не всегда твердо стоит на своем, в которое уверовал и обосновал, хотя ему на месте обстановка и условия борьбы виднее, не отстаивает свой замысел в полном объеме, а начинает его корректировать, опасаясь разойтись во мнениях со старшим начальником. А случалось и такое, когда мнение со стороны, даже не обоснованное научно и не соответствующее обстановке, принималось как единственно правильное. Так получилось и у командования крымскими войсками.
Заместитель командующего войсками Одесского военного округа генерал-лейтенант Н.Е. Чибисов и я, возвращаясь с заседания Военсовета ЧФ из Севастополя вечером 22 июня 1941 года, заехали в Симферополе в штаб 9-го стрелкового корпуса и стали свидетелями телефонного разговора по ВЧ наркома обороны с комкором П.И. Батовым. Последнему давались указания быть готовым к отражению воздушных и морских десантов в Крым[17]. Комкор Батов принял эти указания к исполнению. Но в июне Крыму ничто не угрожало с суши, ибо в тот первый день войны все – снизу до верху – лелеяли мечту, что вторгшийся враг будет Красной Армией в ближайшие дни отброшен и бои пойдут на его территории. А вот с моря и воздуха, правда с большой натяжкой, можно было ожидать атаки, с учетом авантюризма и наглости врага. Хотя Крым в пятистах километрах от фронта и в трехстах километрах от румынских портов – далековато самолетам с пехотой без истребительного прикрытия, да и кораблям путь немал, к тому же наши истребители, корабли, батареи находились в готовности.
Батов принял это телефонное указание, как боевой приказ. Но приказ – не догма. Нас учили выполнять боевую задачу творчески. Изменилась обстановка – доложи. Нет возможности и времени на доклады – имей мужество и принимай решение на расширение своей задачи и даже меняй направление, если появился новый противник.
Через несколько дней обстановка на сухопутных фронтах резко изменилась не в нашу пользу, противник прорвался на сотни километров в глубь нашей территории. Фронт потребовал строить оборонительные рубежи на большую глубину. Это относилось и к Крыму. Но крымские дивизии продолжали находиться на степных просторах. Полученные указания наложили столь сильный отпечаток на деятельность комкора-9, а позже и командарма-51, что даже в изменившейся обстановке при появлении угрозы со стороны суши, когда уже была дана новая ориентировка против сухопутного противника, все равно готовили Крым к обороне со всех направлений – морского, воздушного и сухопутного – с одинаковым усилием и даже с противодесантным приоритетом.
18 августа прибывший командующий вновь создаваемой в Крыму армии генерал Ф.И. Кузнецов привез с собой директиву Ставки от 14 августа 1941 года, которая подтверждала старое, уже известное Батову: готовиться к обороне со всех направлений. И тут уже сам комкор, а теперь и заместитель командующего армией Батов, ранее усердно этим занимавшийся, на этот раз зароптал. По этому поводу в своих воспоминаниях генерал армии П.И. Батов писал:
«Затруднение, с которым столкнулся командующий 51-й армией, заключалось в основной директиве Ставки, где армии ставилась задача “не допустить противника в Крым с суши, с моря и с воздуха”. При той оперативной обстановке, которая сложилась ко второй половине августа на южном крыле Советско-германского фронта, вряд ли было можно по-прежнему ориентировать 51-ю армию на противодесантную оборону Опасность надвигалась с севера, а нам предлагали разрывать силы армии на оборону побережья, на оборону предгорных районов, на оборону перешейков. Начались поиски противника, угрожающего с моря… Чтобы не допустить воздушные десанты, перепахали часть аэродромов… Соединения рассредоточили по всей территории. Принцип массирования сил на Перекопском направлении, где была наибольшая вероятность вражеского удара, отсутствовал»[18].
А почему преувеличивались десантные возможности немцев? На мой взгляд, потому, что мы не провели, точнее не успели провести, да мы и не имели достаточных сведений для анализа немецких десантных операций по захвату в 1940 году Норвегии с моря и в 1941 году острова Крит с воздуха, которые легко удались немцам из-за слабого противодействия и непатриотического поведения определенной части оборонявшихся.
Крым лежал на пути устремлений гитлеровцев на Кавказ. И мы понимали, что Крым может послужить трамплином германской армии при прорыве на Кавказ. Но почему непременно надо ожидать высадки крупных воздушных и морских десантов с целью захвата Крыма и держать дивизии у Керчи и Феодосии в ожидании этих десантов, при полном отсутствии данных на это? Не знаю, в какой степени враг подпитывал эту ложную посылку для отвлечения нашего внимания и наших сил на ложное направление, но стоило нашей авиационной и агентурной разведке обнаружить на южных прифронтовых аэродромах противника всего-навсего два-три десятка транспортных самолетов, а в черноморских вражеских портах с десяток небольших транспортов, как эти мизерные скопления сразу расценивались как подготовка противника к воздушному и морскому десанту в Крым.
Разведка ни разу не положила на стол нашему комфлоту или другому военачальнику аэрофотоснимки с сотнями транспортных и боевых самолетов на фронтовых аэродромах, или с десятками крупных транспортов и боевых кораблей в портах противника, не говоря уже о крупном десанте, необходимом для овладения Крымом. Оно и понятно. После понесенных тяжелых потерь в летних сражениях враг не мог не чувствовать, не видеть, что Крым – это не Норвегия и не Крит. Недаром же после первых наших ощутимых контрударов Гитлер запричитал: «Напав на Ро